Ржавая лестница

      Сидел долго, сколько мог терпел, но дотянуть до самого конца так и не смог. Высокое искусство мне не понять, как в переносном, так и в прямом смыслах. Если бы я был скромнее, то меня хотя бы остановил целый ряд людей, отделявших меня от выхода, но я таким не был. Когда подошёл к женщине, сидевшей у задвинутых плотно портьер, чувствовал, что плавится затылок. Да-да, такой и сякой ублюдок поганый, ни капли уважения во мне нет. Грешник, каюсь. Но выносить завывания умирающего кита больше не было сил. Бабулька с боевым раскрасом посмотрела на меня с таким презрением, какого я ещё никогда не видел в свой адрес! Спасибо, мадам, я польщён. К счастью, я вам совсем не нравлюсь, как и вы мне.       На миг в зрительный зал ворвался свет: я вышел за шторы. Дверей в этом театре, конечно, не было. На секунду, странно, что здесь вообще есть театр. Я о нем знал, но и подумать не мог, что когда-нибудь зайду внутрь. Снаружи это здание выглядело привлекательнее, я пожалел, что польстился на халявные билеты. Лучше бы мои уши остались девственны. Конечно, в парадную дверь я не пошел. Схватил пальто из гардероба, подгоняя даму с номерком, и вылетел как пробка из бутылки через служебный. Я все здесь знал, и знал, что никто не запирает ту дверь. А ещё ей никто не пользуется. Вывалился на заснеженное маленькое крыльцо и торопливо стал засовывать руки в драповое чудовище. Справился с этим не сразу: промахивался чаще, чем обычно. Перекинул тонкий серый шарф через шею и застыл. Не от холода, хотя ебун, конечно, был жёсткий. Просто понял, почему не могу сидеть спокойно, почему схожу с ума от оперы. Всё не так, всё бесило. Внезапно приехавшие родственники особенно калили. И я в душе не понимал в ту секунду, почему я был обязан возиться с теми людьми. Посмотрел на узкую слабо освещённую улицу, ведущую к старым домам, тяжело набрал морозного воздуха в грудь и только после этого обряда успокоился.       На что бы ни взглянул, от всего пасет одним и тем же — холодным железобетоном. Кажется, что снег белый только потому, что комки сажи покрылись инеем. Всё в этом городе захерело ещё до моего рождения, но меня все равно обрекли на существование в этой пизде. Чем больше думал, тем смешнее становилось. Я привык к этому зашквару, но сегодня было особенно весело думать о нем. Шагаю по ступенькам, под подошвой туфель скрипит снег, но его не слышно. Зато слышно, как скрипит вековая железка. Смутно начинаю догадываться, почему же никто не пользуется этим входом: опасно. Я лазил здесь слишком часто и заметил это только сейчас. Знак? Не думаю. Не верю в судьбу. На ходу достаю из кармана единственных приличных джинс пачку сигарет, оттуда же зажигалка. Каждый раз на протяжении трёх лет наслаждаюсь этим процессом: щелчок, яркий огонек греет руки, подпаливает сигарету, ненадолго освещая мое лицо, быстро тухнет, и я делаю первую глубокую затяжку. Крупные густые клубы дыма выпускаю медленно, выдыхаю шумно. Каждый раз на протяжении трёх лет я делаю это одинаково. Мне нравится это. Я начал курить из-за того, что мне просто нравится дым. Не скрываю. Почему продолжаю? По той же причине.       За спиной хлопает дверь. Слышу, как кто-то также торопливо, как я, кутается в одежду. Не могу удержаться и улыбаюсь, потому что знаю, кто это. Ставлю миллион, которого у меня нет, что знаю. Оборачиваюсь и смотрю вверх, снова прикладывая фильтр к губам, немного щурюсь. Я не потерял свой воображаемый миллион, что отрадно.       — Не наебнись, дорогая, — выговариваю с чувством, выпуская дым партиями в ее сторону.       Почему-то не получаю должного ответа сразу. Не затыкает меня своим «отъебись». В проблесках растворяющегося тумана вижу, как она плотнее сводит полы шубы на груди. Шуба… Когда она успела заработать на нее? «Подарили»? О, она действительно хороша. Вполне могли «подарить». Молча жду. Дым рассеивается быстро. Вижу крупные закрученные локоны, но они, как всегда, не получились. Не лежат так, как она бы хотела. Совсем не похоже на модных тёлок с обложки. Единственное, что меня бесит, — они делают ее красивой. Глаза просто огромные, яркие, но смотрят не в мое лицо, а на расстегнутое пальто. Хочешь застегнуть? Я знаю, что хочешь. Я помню, как ты делаешь это. Твою мать, зачем я помню это? Я никогда не любил, я спал с тобой и с другими одновременно, я сплю и сейчас с другими. Меня не грызла совесть, когда я шел не к тебе, зная, что ты ждешь меня. Мне было глубоко срать, когда ты звонила, а я доводил другую до крика. Я слышал вибрацию телефона, хоть он и лежал на полу. Я не помню, о чем тогда думал.       — На шубу насосала? — вырывается само, потому что она слишком долго молчит. Чувствую себя спокойно, опять затягиваюсь, но ловлю себя на том, что перестаю смотреть в ее лицо. Намеренно прикрываю глаза, прячусь. Даже смешно становится. Неужели до меня доходит ощущение стыда, что я прячусь от нее? Я знаю, ты сейчас ищешь мой взгляд, хочешь посмотреть снова и всё понять. Только в этот раз ты поймёшь сразу, что я не изменился. Как прокаженный, быстро выдыхаю дым и кашляю, будто поперхнулся.       — Красиво куришь в одиночестве, — усмехнулась как-то снисходительно, но я расценил это, как плевок в лицо.       Быстро поднимаю глаза на нее и с треском понимаю, что попался сам на свой же крючок. Хотел поймать на провокацию ее, но вышло наоборот. Молчим. Нет, она вовсе не давила на то, что я один. Она била в мою манеру курить. Да, я никогда не делал это для других, не светил и не выебывался этим. Поначалу я любил курить со своими девушками, пафосно же, но потом стало бесить. Они не могут молчать, они щёлкают моей зажигалкой, они базарят за ЗОЖ для галочки, они нюхают дым, а потом кашляют. Как ты это куришь, боже мой?! Чуть улыбаюсь, и она делает зеркально так же. Только сейчас я обращаю внимание, где мы. Ржавая лестница. Снова затягиваюсь и неожиданно обжигаюсь. Дёргаю руку и шикаю, а окурок падает в небольшой слой снега. Слышу тихий смешок. Становится ещё хуже, потому что понимаю: она сделает правильный вывод. Я засмотрелся и не заметил. Сжимаю пару раз пальцы слегка непонятно зачем, будто боль от этого пропадет. Не вижу ее. От этого мне легче.       — Сколько лет не виделись? — говорю и замираю. Оба замираем.       — Не знаю.       — Врешь. Ты должна помнить.       Молчит.       — Блять не беси.       Молчит. Молчит и пилит меня этим.       — Лили, я думал, что научил тебя говорить.       — Я думала, что научила тебя останавливать поток дерьма.       — Ты же знаешь, я херово учусь.       — А ещё я знаю, что ты любишь трахаться у окна. И что? — улыбается мне. Подъебала. Молчу, всматриваясь в ее глаза. Ресницы нарастила, вот почему глаза огромные.       — Тебе не идёт, — складываю руки в карманы пальто, чувствую, как дубеет тело, но не застегиваюсь.       — Что?       — Ресницы.       Усмехается тихо, скорее даже хмыкает. Ностальгия прошивает всё тело. Нет, не потому что она в какой-то особый момент хмыкнула так же, и я романтично решил это запомнить. Потому что я все ещё думаю про пачки сигарет, выкуренных в одиночестве. Есть небольшая горсть, которую я выкурил не один. Вернее, не так. Выкурил один, но не только для себя. Она любила смотреть на это. И почему-то она не пахла этой гадостью потом. «Просыпаюсь» от стука каблуков по железу. Снег под ее ботинками не слышно, как и под моими. А скрипит лестница куда меньше. Идёт спокойно, будто вовсе не скользко, будто лестница не ржавая. Борюсь с желанием подать ей руку, но проигрываю. Останавливается. Смотрит с такой стебной улыбкой на меня, будто на дешёвый цирк.       — Только уйди скорее, прошу.       Объяснился, как смог, но оказалось честнее, чем подумал. Правда не хотел видеть ее. Боюсь быть с ней рядом дольше пятнадцати минут. Боюсь опять начать, но уже чувствую, что хочу. В глубине души понимаю, что уже всё, неизбежность, но ещё свято верю, что можно остановиться. Тонкие холодные пальцы сжимают мою тёплую ладонь. Пара колец обжигает мне руку ледяным металлом. Обходит меня. Ещё пара ступеней и отпускает меня. Убирает волосы, упавшие на лицо. Наконец-то слышу скрип снега. Хочу что-то сказать, хоть что-нибудь, но не знаю что. Так и теряю момент. Ни прощаюсь, ни окликиваю, не делаю ничего. Смотрю в спину, а потом на пустую улицу, когда она уходит за угол.       На кой-черт ты пришла? Ты не любишь высокое искусство так же, как и я. Оперу ты не переносишь вовсе. Играет тупой интерес. До смешного стрёмно, но я не могу отказать себе в удовольствии и не написать тебе.