Серый не цвет одиночества

Однажды Дадзай стал замечать за Ацуши кое-что странное. Не в его поведении, эмоциях или действиях — с этим не было никаких проблем. Но каждый раз, стоило Осаму пройти мимо блондина или подойти ближе, чтобы продолжить диалог, рядом с Накаджимой витал едкий специфический запах. Холодный, тоскующий и навевающий безгранично трагичное чувство ностальгии. Запах, совершенно не подходящий такому улыбчивому и учтивому юноше, что всегда с радостью выполнял любую порученную работу в агентстве. И было у Дадзая еще такое ощущение, что эти скверные «миазмы» чувствовал только он один. Сперва ему казалось это простым совпадением или его бурным воображением наравне с острым нюхом — мало ли, почудилось. Но стоило этому повториться дважды, а потом плавно перетечь в перманентность, и вот уже изо дня в день при самом безобидном контакте с Накаджимой Осаму словно видит вокруг юноши огромные пары ядовитого сизого тумана, что приковывают к себе и попутно травят Ацуши. Но Дадзай не был бы детективом, не заметь он одной значимой закономерности: этот запах появляется только после обеда, когда все члены агентства уходят на кратковременный перерыв или, зачастую, собираются вместе. Блондин не был исключением, он никогда не отказывался от совместных посиделок в «Удзумаки», но, с недавних пор, стал покидать кафе пораньше, за пять или десять минут до окончания перерыва. Это еще больше подогревало интерес Осаму. Знать все обо всех, как неотъемлемая часть его работы, и не важно, где он работает — мафия или агентство. Теория уже выстроилась в его голове, оставалось только удостовериться в ее подлинности собственными глазами. Во время очередного обеденного перерыва Ацуши, как ни в чем не бывало, разделил бэнто с Кенджи, беззаботно болтал с четой Танидзаки, скромно улыбаясь на привычные «забавы» брата и сестры. «Все как обычно», — отмечал про себя Дадзай, развалившись на диване с наушниками, в которых не звучала музыка. Ему прекрасно было слышно их разговор и он отлично мог следить с такого «наблюдательного пункта» за Накаджимой. На удивление, он сегодня никак особо не выделялся. Или слишком хорошо играл положенную роль. Прошло еще пятнадцать минут, и Осаму уже стал думать, что юноша никуда не пойдет, но вот, как и ранее, за пять минут до конца объект сдвинулся с места, вежливо попросил прощение у своих собеседников, захватил с собой сумку и удалился, толком не объяснив, куда направляется. Дадзай невозмутимо встал, совершенно не привлекая всеобщего внимания, и направился вслед за Ацуши. Он держался на ощутимом расстоянии, достаточном для того, что бы не быть замеченным. Ни о чем не подозревавший блондин вел его на соседнюю улицу, а после в какой-то безлюдный переулок. Из-за угла кирпичного дома Осаму взирал, как Накаджима садится на одну из скамеек, расположенных в этом сокрытом от посторонних глаз месте. Поблизости стояли фонари, не работающие днем, и Дадзай ловил себя на мысли, что в вечерней мгле эта улочка выглядела бы довольно занятной, чтобы уединиться, и атмосферной, чтобы помечтать о сокровенном. Так почему он не знал о ней раньше? Осаму по неизвестной причине пленяет разворачивающаяся далее картина: как тонкие юношеские пальцы роются в сумке в поисках вредного вещества, достают из пачки одну сигарету, следом зажимают ее между зубов и, наконец, поджигают заметно трясущимися руками, сокрытыми в черных перчатках. — А дымить в неположенном месте запрещено законом, — проговорил Дадзай и дождался со стороны Ацуши очевидной реакции: при первой затяжке он подавился, только услышав рядом своего семпая. — Вы меня напугали, — голос юноши был тихим и взволнованным одновременно. — Я чуть на тот свет не отправился. — Так не пойдет, Ацуши-кун, — строго заметил Осаму, присаживаясь на скамейку и строя нахмуренную гримасу, словно он собирался прямо сейчас начать его отчитывать за проступок. Накаджима был полностью к этому готов, но точно не ожидал последующих слов, сказанных в наигранно-театральной форме: — Умирать раньше меня, когда я всеми силами так стараюсь — это неуважение к моей прискорбной персоне. Ацуши было облегченно вздохнул, улыбнувшись, и стряхнул сигаретный пепел на асфальтированную, серую дорогу. Такую же, как и небо сегодня: вот-вот мог нагрянуть в гости дождь. — Ты украл у кого-то пачку? — внезапно интересуется Осаму, рассматривая кирпичную стену дома напротив, так же лишенную красок жизни, радости, чувств. Накаджима отрицательно покачивает головой. — Попросил у прохожего? — Я сам покупаю их. Сперва не думал, что мне продадут, но это оказалось проще, чем я предполагал. — А есть повод? Конечно, он был. Ацуши бы очень хотелось исповедать обо всем этому человеку, что точно не прибегнет к осуждению, но язык его скован замком нерешительности и предубеждений. — Из-за своего тяжелого прошлого, с которым я не могу расстаться, и будущего, которого не могу принять. Не слишком конкретно, но и не очень туманно. Даже эти слова приходилось вырывать из своего горла с трудом. Поэтому-то блондин и предпочитал находиться один на один, особенно, когда отравлял свое тело табаком. А Дадзай-сан… Дадзай-сан любил поговорить, любил спрашивать, и сегодняшний спонтанный случай не был исключением. Но держался он как-то по-другому: вопреки своему фривольному поведению…слишком серьезно? — Как же знакомо. Осаму горько усмехнулся и смотрел с любопытством на то, как Ацуши делал очередную затяжку. Табачный, удушливый смрад витал между ними, умертвляя воздух, а Дадзай только и мог наблюдать, как безмятежно юноша выдыхал дым и как грациозно и живописно он поднимался вверх, к облакам, задевал белоснежные волосы Накаджимы, впутывался в них, растворяясь там же. — Тебе очень идет серый цвет. — Дым, да? — блондин бросил взгляд на сигарету и Осаму показалось, что он стал выглядеть затравленным или стеклянным. Неживым. — Не спросите, давно ли я этим балуюсь? — А ты ответишь? — лукаво, вопросом на вопрос. — С пятнадцати лет. В приюте и не такому научишься. «Как и в мафии». — Там я делал это не так часто. Но после того, как меня выгнали…моя способность раскрылась…мафия. Знаете, это все тяжело переносить, — пока он говорил, пепел падал вниз, и, похоже, Ацуши нравилось наблюдать за этим процессом. — Я ведь не бессмертный герой. Это была улыбка разочарования. И Дадзай был бы рад никогда не видеть ее на этих непорочных устах. — Ты куришь в одиночестве, — Осаму словно констатировал неприятный душе факт. Тогда он подумал, что молодежь его возраста обычно делает это в компании с друзьями или одногодками, обсуждая новости и сплетни. Но Ацуши-кун не был похож на них. — А что мне делать, если я одинок? Тем более, не вы ли говорили, что мне идет серость, Дадзай-сан? Это же просто идеальный тандем! — Накаджима старался звучать наигранно, но получалось скорее нервно. — Конечно, у нас же в агентстве все относительно за здоровый образ жизни, — монотонно проговорил Дадзай, будто его и вовсе разговор о «здоровье» и «жизни» обременял. — Кроме одного человека, — после, как бы невзначай добавил он. Ацуши смотрел на Осаму с изумлением, приподняв одну бровь, будто интересуясь, кем же являлся этот исключительный человек. Вместо словестного ответа Дадзай схватил юношу за правое запястье, между пальцев руки которого держалась сигарета, и поднес ее к своему рту. Ухватив губами фильтр, Осаму затянулся, прикрыв глаза и почувствовав свойственную горечь на языке, а после выпустил клок дыма прямо в лицо блондину. — Я бы мог составить тебе компанию. Правда, мне больше по душе заниматься этим где-нибудь на крыше или возле берега реки. Можно показать тебе столько прекрасных мест — я осведомлен в этом так же мастерски, как и в суицидах. Накаджима удивленно хлопал глазами, не понимая, говорит ли Дадзай правду. Казалось, это все сплошные шутки, придуманные им в эту же минуту. Слишком боялся он тогда обжечься своей наивностью и доверием. — Вообще, я планировал бросить… — замялся юноша, колеблясь, верить или нет. — Хорошо, тогда будем бросать вместе, — шепот Осаму возле ушной раковины Ацуши пронзает его немыслимо и беспощадно. Подмигивающий карий глаз окончательно добивает блондина: он уже не знает, что на это ответить и как возразить. Он обескуражен и смущен. — Жду тебя здесь в конце рабочего дня. Дадзай поднялся со скамейки и отряхнул свой плащ от невидимой пыли. — И да, Ацуши-кун: то, что тебе идет этот цвет не значит, что тебе идет одиночество. Серый не твой цвет, — перебинтованная рука касается светлых волос на голове Накаджимы и слегка их ерошит. Блондин невольно приоткрывает рот в недоумении и не верит, что через такой незамысловатый жест Осаму удается отдать ему такое большое количества тепла. Теплеет на душе. — Другое дело белый — луч света в будущее, который видно даже в самой непроглядной тьме. Окурок был потушен о пепельно-дымчатый асфальт, но больше этот оттенок не пугал юношу. Как и его будущее. Накаджима встает и следует за Осаму обратно в детективное агентство. Теперь ему хочется вдвое больше, постоянно следовать за ним. Даже если их, окутанных сизым маревом, будет двое. Два разных одиночества вместе образуют единое новое чувство, тем более если один из них — белый свет.