С Рождеством, Басти!

      Джеймс стоит в пяти метрах от Себастьяна, довольно убрав руки в карманы темно-синего костюма от Prada. Впивается в него своими чернильными глазами - омутами с самыми прожженными, пляшущими и скрипуче смеющимися чертями на дне. Он одевает костюмы от Prada редко. Даже его гениальной натуре присуще иметь глупые привычки. Мистер Мориарти одевается в Prada. Мистер Мориарти вовсе не похож на Джима. Его руки давно по локоть в крови. Шутки злые, а игры жестокие. Он убивает не моргнув и глазом и смеется над чужой болью. Потому что Дьявол, детка, носит Pradа.       Что же Джим? Он совсем не такой. Джим морщится от крови, никогда не пачкает руки и носит Westwood. Он не любит насилие, обожает капризничать и дорожит своим снайпером. Джимми-бой в какой-то мере даже безобиден и при большом желании мог бы затесаться в Рай. С поблажкой и обещанием быть пай-мальчиком.       Мориарти же добровольно проложил себе дорогу в Ад, прокопал, прогрыз зубами, усыпал срубленными головами, чтобы не утонуть в море крови, что струится по этой дороге. Потому что Рай — это так глупо, так тошнотворно правильно, мерзко и человечно. И если бы Мориарти попал бы туда, то только ради ироничной шутки. Чтобы взорвать все эти деревья с яблоками, напичкать свинцом блаженные рожи. Утопить в крови, вывернуть наизнанку. Создать свой мир агонии с шлюхами и блэкджеком.       Единственное, что объединяет этих двоих, не считая того, что они, как ни крути один и тот же человек, это любовь к сказкам и драматичным спецэффектам.       Мориарти крутит в руках пистолет, насвистывает незатейливую мелодию и ждет, пока снотворное отступит. И казалось бы — что перед снайпер никто иной как Джим. Но это лишь иллюзия. Развеять ее достаточно просто, стоит лишь оглядеться. Моран сидит на железном стуле посреди подвала, что освещает холодным блеклым светом одинокая болтающая на связке проводов лампочка. Руки и ноги крепко-накрепко привязаны жгутами для скалолазания. Все предусмотрено — освободиться не сможет даже такой как Себастьян. Лучший из лучших. Мориарти подошел к делу серьезно, как ни крути. Рядом с ним такой же стул — к которому не так, конечно, хорошо и качественно привязана шлюха. Рот ее заклеен липкой лентой, чтоб не визжала и не устраивала истерики. Джеймс не хочет истерик. Джеймс хочет мести, а заодно шоу и зрелищ.       Джеймс глядит на часы, шепотом отсчитывает пять секунд и поднимает взгляд на Морана. Себастьян открывает глаза, когда с языка Мориарти соскальзывает недовольное "шесть". Хорошее число — шесть. Но Моран вновь опоздал. А Джеймс, ая-яй, как не любит опозданий. Он недовольно цокает языком и делает шаг в сторону снайпера. Мориарти пунктуален до мозга костей, он пронизан перфекционизмом и пропитан педантичностью. Все должно быть идеально, разложено по полочкам, выстроено по алфавиту, корешок к корешку. Запонки должны подходить к костюму, костюм к туфлям, туфли галстуку, галстук к булавке, булавка к запонкам. И так по замкнутому кругу.       Джеймс ухмыляется, насмешливо задирая левый уголок губ. Себастьян машет головой, пытаясь собрать силуэт Мориарти перед глазами. Снотворное выветрилось, оставив в голове Себастьяна лишь шумящий, дребезжащий и звонко смеющий наркотик. Джеймс разъезжается на дюжину улыбающихся копий. Джимы щерятся зло, хитро. Клоны разъезжаются на новых клонов, собираются воедино и вновь расползаются перед глазами. Черные провалы глаз смотрят на Себастьяна, синхронно моргают, вспыхивая и так же быстро исчезая. В голове снайпера гулко шипят телевизионные помехи. Он называет Джимов демонами, повторяет это слово, твердит его в своей голове, пытаясь заглушить шум. "Демоны. Демоны. Демоны" — крутится в голове снайпера, словно заезженная пластинка. Дьявол в Prada. Моран закрывает глаза, глубоко вдыхает. В горле все еще першит от дыма. Разлепляет веки и смотрит на одиноко возвышающегося над ним Мориарти, цепляется за него взглядом, держится, не давая тому сводить его с ума своими копиями. — Чем ты меня накачал, Джим? — шипит Себастьян сквозь зубы.       Мориарти непонимающе хлопает глазами, оглядывается через плечо и почти с искренним сожалением качает головой. — Ах, бедный, бедный Себастьян, — он кивает, кусает губы и усмехается своим словам, — Джимми-бой не поехал на дело, узнал о том, что случилось и с горя помер. Говорят — передоз. Ужасная новость, верно? Ты ведь узнаешь меня, Себастьян? — Мистер Мориарти, — понимающе хрипит полковник. — Точно, Себби, — довольно тянет Джеймс и его губы растягиваются в улыбке, — Все точно. А ее ты узнаешь? — Мориарти вскидывает брови и кивает в сторону все еще не выбравшейся из царства Морфея шлюхи. Черные колготки порваны, коленка кровит, на скуле расплывается фиолетовый синяк.       Полковник кривит губы, не отвечает, смотрит на Джеймса устало, отчаянно пытаясь разглядеть в нем Джима, но нет — перед ним Мориарти. Джеймс, если угодно. Но не Джим. Не его Джим. — Как там говорится? — Криминальный консультант задумчиво вскидывает голову к потолку, покачиваясь на пятках, — Молчание — знак согласия? — тянет он высоким голоском, косясь на лицо снайпера.       Себастьян глубоко вздыхает, закатывает глаза и понуро роняет голову, врезаясь подбородком в выступы ключиц. Сделать бы вид, что отключился от туманящего разум наркотика или не очистившейся от снотворного крови, дождаться бы пока Джеймсу наскучит все это показательное шоу. Фарс, да и только. Не смотреть в чернильные омуты без зрачка, злые, насмехающиеся, на кривую ухмылку. Но он продолжает пилить взглядом армейские берцы и думать о том, когда же криминальный гений уймется, жажда зрелищ поутихнет и ему надоест.       Он ведь сам виноват. Капризный мальчишка. Джеймс недоволен всегда и всем. Внешним видом Себастьяна: пятнами крови на его ботинках, мятой майкой, рваными после перестрелки джинсами. Тем, как он выполнил задание: не тем ножом перерезал глотку, не под тем углом пустил пулю в лоб.       Улетел то ли в Сан-Франциско, то ли куда-то в западную Европу, не сказав ни слова, оставил Морана в их квартире ждать словно какую-то псину, отчаянно верить, что он все еще ему нужен, что хозяин скоро вернется, и все будет хо-ро-шо. Только хорошо ничего не будет. Морану самому смешно от этой мысли, но он действительно надеялся встретить Рождество с Джимом. Глупые мечты глупого полковника. Какое может быть дело до таких заурядных праздников такому совсем не заурядному Джиму. Его гению чуждо это понятие. Его выжгли, вырезали, оставив рану истекать кровью и гноем. И не дай Бог, кому тронуть эту запретную тему. Он не приехал.       Оставалось семь часов до Рождества. И признаться честно, Моран не помнит, после какого стакана виски ему в голову пришла эта идея. Джим не хочет по хорошему? Будь по плохому. Причем плохо по всей видимости будет скорее Себастьяну, но его это уже мало волновало. Не прошло и часа, как Моран стоял на пороге публичного дома. Мориарти может продолжать делать вид, что ему глубоко плевать сколько угодно, но Себ ведь знает, что это чистой воды блеф. У Джеймса все схвачено. Идеально слаженные механизмы, работающие неизменно, позволяющие ему одновременно узнавать обо всем и вся и попивать какао с маршмэллоу.       Моран неохотно прокручивает в голове последние воспоминания. Вот он заходит в комнату, косится на наручные часы, оборачивается, окидывая взглядом вошедшую следом блондинку. Он помнит, как подумал: "Ну где же ты, Джеймс?". И как по волшебству на самый волшебный праздник он появился. Подарок на Рождество, что Себастьян сам себе организовал. Все остальное словно в тумане.       Моран не любит Мориарти. Не любит, когда тот просыпается в Джиме и начинает брезжить ядом и гневными взглядами, сыпать проклятиями и слишком много улыбаться. Но больше всего он не любит в нем выплескивающееся за края позерство. Он переполненный стакан чистого метанола. Выглядит заманчиво, предлагает повеселиться и расслабиться. Но даже одного глотка хватит, чтобы веселье превратилось в сущий Ад. Себастьян вскидывает взгляд на всхлипывающую и дрожащую в метре от него шлюху. Очнулась. Слезы, да сопли. — К чему весь этот спектакль? — устало выдыхает снайпер, переводя взгляд на Джеймса. — О-о, так ты не понимаешь? Вот как... — Мориарти разочарованно поджимает губы и качает головой, — Тогда, мой дорогой Себастьян, у тебя три попытки. — Джеймс выставляет вперед руку с тремя оттопыренными пальцами, — Разгадаешь загадку? — Джеймс, послушай, ты ведь сам виноват.       Мориарти с искренним удивлением вскидывает брови, крутит головой, словно говоря несуществующим зрителям: "Нет, вы это слышали?". Подбрасывает пистолет и одним ловким движением снимает его с предохранителя. Выстрел оглушает, заполняет подвал едким запахом пороха и свежей крови.       Пуля прошивает коленную чашечку, дробит кость на острые осколки, крошит сустав, превращая его в кровавое месиво. Девушка визжит, голос ломается, срывается на хрип. Она дергается, верещит, слезы льются из глаз сплошным потоком.       Моран нервно сводит брови к переносице, бросая взгляд на рыдающую девицу. По спине проносится волна мурашек. Но нет, ни от вида крови и раздробленных костей. Такого он видел в достатке, давно избавился от отвращения и страха. Он смотрит на Мориарти. Брови Джеймса довольно приподняты, на лбу собрались горизонтальные складки, глаза игриво скользят по лицу снайпера, губы растянуты в улыбке. Себастьян убивает ради денег, пытает, пускает кровь. Работа, да и только. Мориарти приносит боль ради забавы. — Ответ не ве-е-ерный, — звучит высокий голос Джеймса, — Попробуешь еще раз?       Джеймс качается на пятках и крутит на пальце взведенный пистолет — еще одно большое различие этих двоих. Мориарти не боится боли, не боится потерь и разочарований, не боится страха. Позволяет этим эмоциям затопить себя, разорвать на части изнутри, привязать к ноге камень и отправить на дно мертвым грузом. И вся проглоченная боль оседает в нем, наслаивается, иногда даже позволяет себе переливаться через край, булькать и отскакивать от Джеймса словно брызги кипящего масла. Но, что самое главное, он не боится смерти. Играет с ней в русскую рулетку, подначивает, позволяет подойти близко, опалять ледяным дыханием его затылок, пока он вертит заряженный пистолет на пальце. Соскочит — не соскочит. Выстрелит — не выстрелит. Попадет — не попадет. Лоб. Висок. Сердце.       Смерть любит дерзких детишек. Любит, когда те смотрят ей в глаза и не моргают. Улыбаются даже. Хитро, нагло. Словно это они могут утащить ее на самое дно Тартара. Поэтому пистолет не стреляет. Джеймс разочаровано вздыхает, глядит на браунинг, словно на поломанную игрушку и перехватывает за рукоятку.       Моран следит за ним расфокусированным взглядом — наркотик все еще мутит сознание, не давая снайперу трезво мыслить. — Черт возьми, Джим! Успокойся. Прекрати вести себя, как приревновавший мальчишка и дай мне все объяснить.       Мориарти прекращает улыбаться, что-то в его взгляде меняется, лопается, разрывается на сотни мелких обрывков, он вновь поднимает пистолет. Шлюха жалобно верещит, пытается уклониться — веревки не позволяют. — Объяснить? Да, неплохая идея, — Джеймс усмехается и облизывает губы, — Хэй, Джимми-бой, я тут решил расслабиться — снял себе шлюху, ты ведь не против, верно? — Мориарти на мгновение опускает пистолет и пародирует полковника. — Ничего не было. — Ах, вот оно что! Ничего? — наигранно удивляется Джим, — Теряешь хватку, полковник.       Мориарти смотрит на часы, отходит в сторону, поднимает что-то с ржавого металлического стола, стоящего в темной углу, стучит пальцем по экрану черного цилиндра, обвязанного красной лентой, словно подарок на Рождество. Собственно, это видимо он и есть. — Ну, да ладно. Ничего, так ничего, — Джеймс хитро щерится и передергивает плечами, — Мы обязаны это наверстать. Полторы минуты вам хватит?       Мориарти убирает пистолет в карман, еще несколько секунд смотрит в серые глаза снайпера и за несколько шагов оказывается совсем рядом с ним, наклоняется касаясь уголка губ Морана слишком нежно для сложившейся ситуации. На колени Себастьяна опускается цилиндр. — С Рождеством, Басти, — выдыхает в губы снайпера Джеймс.       Не отрывая взгляда от серых глаз Морана, Джим отстраняется. Разворачивается на каблуках туфель и направляется прочь. — С Рождеством! — высокий голос, удаляющегося в сторону выхода силуэта, бродит по подвалу гулким эхом, отрезвляя помутившийся разум. Себастьян опускает взгляд на мерцающий перед глазами таймер. Бомба. — Твою мать, — шипит Моран, пытается вытянуть руку из-под мотка жгута, впившегося в его кожу белыми полосами до самых костяшек.       Бомба откатывается к краю колен, к дну незаметно и очень небрежно приклеено лезвие. Минута. Моран с трудом освобождает запястье — в пальцах тут же оказывается лезвие. Таймер отсчитывает время, мерно пикая, словно метроном. Раз — два. Лезвие пилит веревку. Раз — два. Жгут лопается. Остается сорок секунд. Шлюха снова верещит, заглушая отсчет таймера. Тридцать. Снайпер шипит на девицу и освобождает одну руку. Пять. Моран вскакивает со стула, но не успевает отбежать даже на пару метров, как бомба за его спиной с грохотом и треском взрывается, осыпая подвал салютом из цветного конфетти.