Второй шанс.

Это началось давно. Еще тогда, два года назад, в Ковчеге. Стоило ему увидеть ту темную, поддернутую дымкой тень, как внутри все сжалось, стягиваясь в тугой узел; сердце забилось так, словно было готово пробить дыру в груди; руки затряслись, а на глаза набежали слезы. Слезы бесконечного счастья и облегчения. Все это произошло так резко и быстро, что ноги подкосились. За несколько секунд он почувствовал столько, сколько не чувствовал за всю свою жизнь. Он жив. Жив. И скоро вернется к нему. И от осознания этого, стало легко и все проблемы отошли на задний план. Но… кто вернется? Где-то на подсознательном уровне он знал кто это, но в голове лишь промелькнули не четкие, размытые воспоминания, отдаваясь острой болью в висках. — Даже Тысячелетний Граф не знал об этом месте. Тайная комната Четырнадцатого, — будто приглушенный, но до боли знакомый голос Тени, отразился от белых стен. И Аллен внутренне усмехается. «Конечно не знал, ведь это место ты создал для меня» — эта чуждая Уолкеру мысль заставляет испуганно распахнуть глаза, схватившись за голову. Что это было? — Мой ключ… Мой Аллен. Тимкампи. Эти двое обладают силой «Исполнителя», — Четырнадцатый указывает на белое фортепиано. Он казалось и не замечает мальчика. Словно запрограммированный. И парню кажется, что эти слова он точно уже слышал. Определенно. — Кто ты вообще такой? — немного истерически шепчет экзорцист, не отводя взгляда от отражения. Он уже видел его. В том сне… — Аллен должен играть. Партитура принадлежит Аллену, — опять монотонно протянул Ной, слегка выделяя его имя. Уолкер, словно завороженный, подходит к инструменту и проводит пальцами по клавишам, как-то ностальгически улыбаясь. Как давно он не играл… И пальцы, уже не подчиняясь хозяину вспорхнули, наигрывая до боли знакомую мелодию, а с губ срывается, крутящаяся в голове, песня. Опомнившись, он кидает шокированный, растерянный и совершенно не понимающий происходящего взгляд на Четырнадцатого. — Ты все вспомнишь, — как-то снисходительно улыбается Тень, а у Аллена словно гора с плеч. Он вспомнит. И, кажется, с того момента хрупкая, кропотливо собранная им реальность, летит куда-то в пропасть. Уолкер, ты просто сходишь с ума. Он словно на спектакле театра теней. Они мелькают перед глазами, собираясь в отдельные образы. Порой странные. Порой смешные. Иногда грустные. Он видел жизнь. Чужую. Он находится где-то на грани меж двух миров. Совершенно разных. Не похожих. И Аллен определенно точно мог сказать, что та жизнь, воспоминания о которой текут раскаленной лавой по всему телу, идеальная. Но когда она ему снится, это хуже любого самого страшного кошмара. Жизнь другого его, полна счастья и любви. Уолкер видит это. Но не чувствует. Ни чувств, ни мыслей того Аллена. Он видит все мимолетно, со стороны. Но и этого хватает. А когда экзорцист открывает глаза, пелена сна сразу спадает и те любовь и счастье из прошлого смывает волной жестокой реальности. Внутри все жжет, будто окатили кипятком. Чужие воспоминания затмевают разум и придти в себя крайне сложно, только тонкие пальцы, невесомо сжимающие его плечи, вытаскивают из мглы, в которую каждый раз проваливается юноша. Неа, главный герой его кошмаров, вечно, безмолвным призраком следовал за ним, Аллен почти физически ощущал леденящий душу мертвый холод, окутывающий в свои объятия. Зеркала и остальные отражающие поверхности стали для него проклятьем. Потому что стоило увидеть за своей спиной дымчатый силуэт Ноя, как внутри все переворачивало, дышать становилось крайне трудно, пальцы сводило ознобом, а шрам на лице вспыхивал болью, отдававшейся в бухнувшемся куда-то вниз сердце. И чем больше он вспоминал, тем четче становился призрак, уже осмысленно глядящий на него, ранее пустыми, янтарными глазами. Теперь сам Уолкер больше похож на призрака, чем Четырнадцатый в зеркале, насмешливо следивший за его действиями, но пугающе молчавший. Ощущение мороза, мурашками гуляющего по коже, не отпускает и Аллену кажется, что Неа вытягивает из него жизненные силы, но эти мысли меркнут, когда в очередной кошмар врывается нежная колыбельная, будто музыкант не играл, а гладил клавиши. Кемпбелл, почти всегда, развеивал сны, но Уолкер не понимал зачем, с подозрением ожидая чего-то неожиданно губящего от Ноя У Аллена едва не подламываются колени, когда в зеркале он видит не привычный размытый силуэт. Отражавшегося молодого парня с мертвецки бледной кожей и горящим взглядом не поворачивается язык назвать «призраком», он больше походил на ангела-хранителя, который общался с ним только через фортепиано. Кемпбелл смотрит внимательно, улыбается глазами, губы же сжаты в тонкую, горькую, полосу, будто он о чем-то страшно сожалел. И как бы Уолкер не пытался разговорить Неа, тот упорно молчал, а на нескончаемый поток вопросов хмурился, кривился в лице и умоляюще так смотрел, как бы говоря: «Молчи, прошу тебя». Воспоминания со временем стали совсем не четкими и Аллен бы хотел расслабиться, да внутри что-то ныло, не давало покоя, как набухшая рана. Он уже, наверное, с час бессмысленно глядит на зеркальную гладь. На собственное болезненное отражение, на улыбающегося Ноя, с привычной горечью и легкой грустью во взгляде. Так обычно смотрят поведавшие жизнь старики. Но, если судить по тому, что все-таки помнил Уолкер, со… смерти (да, трудно признать себе, что Неа мертв, уж слишком живой он)Четырнадцатого и его собственной, прошло почти сорок лет. Он уже может признать себе, что когда-то раньше жил и, что когда-то давно умер. Уже нет сожаления, нет странного чувства пустоты. Но есть странная недосказанность, неизведанность и вопросы так и крутятся на языке, желая быть высказанными, но Аллен молчит. Молчит и смотрит в наглые ноевские глаза. У Неа от Ноя были только желтые, звериные глаза, раньше пугающие и стигматы на запястьях, скрытых рукавами извечного плаща. С этим плащом, казалось, было многое связано, потому-что Кемпбелл, почти всегда, как в прошлом, так и сейчас, был в нем. На секунду в глазах померкло и перед ним предстала очередная размытая картина из предыдущей их жизни: Неа, сидевший на земле, привалившийся к замызганной его собственной кровью стене, бледный, с безумно усталыми глазами, что-то бессвязно шептал, смотря прямо в душу. Четырнадцатый (предатель) умирал и боль того Аллена была настолько сильна, что у нынешнего скрутило грудную клетку, он не мог вдохнуть, сжимал пальцами ткань рубашки на груди и чувствовал, как судорожно бьется сердце, готовое разорваться. Он обрушивается сломавшейся куклой на колени, раздирает горло рыданиями и бьет себе кулаком по груди, все еще не в силах вдохнуть, но не отводит взгляда от опустившегося вместе с ним Кемпбелла, все еще молчавшего, но по дрожащим губам было видно, что тот хочет что-то сказать, но как-будто не может. С той стороны зеркальной поверхности прижалась раскрытая ладонь, и Уолкер замирает, тянется непослушными пальцами к ней, осторожно дотрагивается. Это невозможно, но он уверен, что почувствовал прикосновение Неа. Да, это невозможно. Но воскрешение по сути тоже невозможно. Может ли он вообще судить, что возможно, а что нет? Но тепло, исходящее от руки Четырнадцатого было слишком реальным, слишком ощущаемым, как будто между ними не было стеклянной преграды. — Прости меня, — и Аллен не сразу понимает откуда исходит этот хриплый голос, пока не замечает, как раскрывается рот Ноя, сидящего, казалось, прямо перед ним, не сводящего с него своего безумного взгляда. — Это я виноват во всем этом, я не должен был оставлять тебя, — его наполненный горькой болью голос эхом отражался в седой голове, от него мурашки табунами носились по коже. И как-то не к месту Уолкер подумал, что теперь понимает прошлого себя, так ненормально любившего этого парня. Любовь к нему до сих пор теплится в сердце. — Вы оба тогда дел наворотили, — тихо замечает седовласый, на что Неа смеется, откидывая голову. — Ты прав, Аллен, — юноша вздрагивает, услышав собственное имя, которое Ной как-то странно тянул на свой манер. Оно из его уст звучало совершенно иначе — то ли из-за неправильного ударения, то ли из-за чего-то другого. — Все-таки если бы ты меня отпустил… — Мы бы больше не встретились. — холодно произносит экзорцист, сжимая кулаки. Сердце все еще не могло придти в норму, а перед глазами тот судьбоносный день. — Мне было больно. Неа хмурится и сгорбливается, будто на его плечах многотонный груз. — За это и прошу прощения, — шепчет он, болезненно морщась. — Ты же понял, что мы связаны? Аллен неохотно кивает. Уж не ожидал он, что войдет в то мизерное количество «предназначенных», да еще и с давно умершим Ноем. Впрочем, это объясняет, почему они оба еще живы — «предназначенные» не могли жить по одиночке, если умирал один, то за ним постепенно загибался и другой. Видимо, рыжий ученый, каким-то неведомым образом обратил процесс в противоположную сторону. Если бы Неа был обычным человеком ничего бы не вышло, но прошлому Аллену удалось взаимодействовать с генами Ноя. Вообще, после смерти любовника, тот совсем сошел с ума, что наверняка являлось побочным эффектом. Но он был удивительно гениальным человеком, раз даже не прибывая в трезвом разуме, смог сотворить такое. — Что нам дальше делать? — Уолкер первым прерывает затянувшееся молчание, вновь поднимая взгляд на о чем-то глубоко задумавшегося Четырнадцатого. Брюнет вздрагивает, на секунду опускает веки, а затем так лучезарно улыбается, что у Аллена просто перехватывает дыхание. — Жить? От одного слова у обоих будто сваливается камень с души и их переполняет чувство облегчения, от чего оба смеются. Не высказанной остается общая мысль: «Спасибо тебе за второй шанс». И все остальные проблемы в лице Ордена и Ноев, совершенно не важны, вторую жизнь они не собираются упускать.