1. «Разве в мире полного несчастья, боли, горечи, беды…»
Под небосводом, где чёрной стаей поднимаются птицы, между зелёных деревьев и густой травой, виднеется решетка размером с яблоко. В ней можно заметить блеск чьих-то одиноких глаз. Под землей обращает на себя внимание грязный мальчик с избитыми в кровь коленями и растрёпанными каштановыми волосами. Он обречённо смотрит в голубое небо в поисках надежды. Кто такой и как сюда попал? Он сам не знает. Много лет тому назад, проснувшийся среди грязной воды, в бетонных сырых стенах, пытался вспомнить. Но память ускользала с каждой попыткой ухватиться за нее тонкими руками. Бесполезно, вместо прошлого — белое пятно. Понять суть происходящего десятилетнему мальчишке было не под силу. Он, не зная ни дня ни времени, бродил в подземных потёмках, в попытках найти выход, отыскать тот свет в конце тоннеля. Но им не было конца: из одного появлялся другой, сутки за сутками. Как он выжил в кромешной черноте, знал только бог и немые стены. Его единственным другом был голубой небосвод, что виднелся в ржавых решетках. Может быть, где-то там, под облаками жили подобные ему? Может быть, он не один-одинёшенек? Может быть, где-то есть радость? Такие вопросы возникали, когда он всматривался туда, куда не мог дотянуться. Со временем серые стены и влажность воздуха стали для него родным домом. Если это единственное, что у него было, он должен это беречь. Кутаясь в старые грязные вещи, что заносило через канализацию в туннели, он ел убитых им крыс и бродил по грязным водостокам. Со временем жизнь понемногу уходила из его детского тела, и он явно это ощущал. Разве мог что-то сделать? Оставалось одно: попытаться напоследок дотянуться кончиками пальцев к желанному голубому пятну. Понимая, что не так уж много времени, он нырнул в поисках чего-то. Дни неумолимо менялись в ржавых решетках над головой; побитые руки были готовы опуститься. Но в темноте увидел тусклый свет, что казалось был ярче предыдущих. Может быть, там выход? Подорвался с места, безрассудно помчался к свету. Но это был мираж — очередная ржавая решетка, заключающая пушистые облака в цепя. Теперь он стоит и смотрит вверх, думая, что надежды нет. Но громкий гул воды привлекает внимание и дарует ещё одну попытку найти конец туннелям. Он мчится по грязным лужам: брызги попадают в лицо, ноги немеют от холода и истощение даёт о себе знать. Он валится на землю, украшая колени новыми кровоточащими ранами. Но встаёт, чтобы продолжить путь, в котором видит смысл. Слабый луч. Чувствует, как туннель поднимается вверх, перед ним образовывается ещё одна решетка, но отличающаяся. Оказавшись возле, понимает, что впервые видит густую траву и высокие стебли деревьев. Хватается за железную ограду, слышит скрип: одним легким толчком подобие калитки выпускает ребёнка наружу. Он делает первый шаг, ощущая босыми ногами густую траву: листья различных растений приятно щекочут пятки. Он вдыхает на полную грудь, и легкие грозятся разорваться от привилегии свежего воздуха. Закрыв глаза, мальчик чувствует, как теплый ветерок колышет его грязные волосы и окутывает изнеможенное тело. Громко выдыхает, падая лицом на землю. Боли не чувствует, только запах зеленной травы — она пахнет свободой. Несколько мгновений вдыхая аромат зелени, он переворачивается на спину. В черных зрачках отображается бескрайнее небо — лучший друг. Внутрь врывается его голубизна, кажется, что уносит волнами куда-то в пушистые облака. Там, под небосводом, со стаей прытких птиц, обездоленный мальчишка впервые счастлив, даже если не знает, как это. Он рад. Вдруг черная тень закрывает блаженный вид, и ребенок направляет на нее взгляд. Над ним стоит мужчина, в черном длинном плаще, в белой рубашке и заложенными назад волосами. Незнакомец смотрит на мальчика строгим взглядом, а после нежно улыбается и протягивает руку. Тот, в силу своей наивности, принимает помощь. « — Как тебя зовут, мальчишка? — Меня? Я… я!» Уже в просторном доме, на окраине города, где в саду гуляют такие же обездоленные, ему дают имя. Теперь он Чангюн, теперь он не «Я». К нему относятся хорошо: дают новую одежду, отправляют привести себя в порядок, мягко улыбаются, обещая не дать в обиду. Чангюн сидит в керамической ванной, слушая, как капает вода. Звук похож на мелодию, но не такую, которую он слышал в тоннелях, а ту, что успокаивает. Он омывает себя, стирая остатки прошлого вперемешку с грязью и вонью. По окончанию процедур, выходит в сад. В окружении цветущих роз, ухоженных деревьях, зеленого газона, и между двух ребят его возраста, он привлекает внимание. Оказывается, под слоем болота вдобавок ссадин находится милый мальчишка: густые волосы, выразительный нос, улыбка, вызывающая крохотные ямочки на щеках. Ему к лицу розовый свитер, что добродушно предоставляет нянечка; в глазах радость и одушевление. Среди разбитых жизнью детей он выглядит самым счастливым, он словно свежий воздух, словно его не сломать. Идеальная жертва истязаний.2.
«…Можно отыскать крупинку света, или это тоже для тоски?»
Под гул шумящей воды, в белых стенах, на холодном полу, лежит Чангюн. Ему уже четырнадцать, десять из которых он почти не помнит, год — бродит в сырых туннелях, три — думает, что счастье рядом. Страшная правда открывается в самый неподходящий момент — полноценного доверия окружающим. Оказалось, что его присутствие в приюте временное, ждет расплата за беззаботные дни. Если бы он знал, он бы убежал. Если бы только знал. Поднимается на колени, смотрит в окно: снова решетки, голубое недосягаемое пятно. Солнечные блики слепят глаза, где-то слышится детский плач — он не понимает, что его. Соленная вода стремительным ручьем льется на кафель. В голове мелькают мысли о боге (он читал о нем в библиотеке). Разве тот, кто называет себя создателем, отцом людей, может позволить несчастью за несчастьем сваливаться на голову этого ребенка? Если позволяет, тогда зачем? Он и так похож на обездоленного пса, валяющегося клубочком под мусорным баком. Израненный, изувеченный, холодный, незнающий, зачем появился на свет. Двери в ванную тихо скрипят, впуская мужчину: высокого, со строгими чертами лица. От него пахнет горем, Чангюн явно ощущает это зловоние. Если очень долго находиться в темноте, то наверняка узнаешь аромат черноты издалека. Мужчина говорит что-то о том, что мальчику пора, что с сегодняшнего дня он — вещь. Принадлежит богачам, им решать, кто теперь ребенок: слуга, украшение или игрушка. Подросток кивает, обреченно всматриваясь в пушистые облака, стаю пролетающих мимо птиц — прощается. В мыслях мольба, в голове борьба, а тело послушно следует за палачом. Оставьте в покое. Отпустите в небесную ввысь. Да только птицам без крыльев свобода не суждена. Чангюн не сразу понимает, что именно его ждёт. Но когда осознание врывается в разум противными смешком богатых болванов, сердце замирает. Неужели есть в этом жёстком мире такого рода извращение? Люди смеются над его страшной историей, будто смотрят комедийный фильм. Никому нет дела до того, что за холодный ужас окутывает в кромешной темноте, в полном одиночестве. Все эти жадные лица, громкий хохот, дорогие смокинги и платья, их жалкая силиконовая жизнь. Даже подросток понимает, что те существуют, что находятся в аду. Если он обездоленная псина, тогда они — морально мертвые игрушки собственных манипуляций. Соображать приходится быстро, Чангюн не желает сдаваться в лапы голодных падальщиков. Он будет бороться, хочет увидеть свободу. Но все попытки быть неподобающим для элиты приводят к побоям. Интересно устроенная система воспитания непослушных овец: по лицу не бьют, не хотят портить картинку. Поэтому подросток сам разбивает себе нос, одним ударом в бетонную стену. Раздирает кожу лица ногтями, оставляя неглубокие раны — достаточно, чтобы не нравиться. Отчаяние времена требуют таких же поступков, а что такое отчаяние, он знает лучше других. План даёт трещину на одном из аукционов, когда находится человек, любящий израненные лица. Боль в душе терзает сомнениями — выберется ли он когда-нибудь? Возможно, надежду терять не позволено, она единственный двигатель бессмысленного желания жить. Только лучше бы умереть, но об этом Чангюн узнает после. — У него нет даты рождения, нет семьи и даже собственного имени. Никто не будет его искать, никто не заподозрит Вас ни в чем, — говорит палач мужчине, достающему золотую карточку для оплаты. Чангюн стоит рядом. Не понимает, он ничего не понимает. Почему о нем говорят так, как будто его нет? Почему никто не спросит, от чего он сделал с собой такое? Потому что всем безразлично! Он — игрушка, пластиковая оболочка для истязаний и издевок. Груша для выплеска эмоций, желаний и скрытых наклонностей. Он пес, и палач прав: никто не будет его искать, он никому не нужен, у него нет ничего! — Если что-то пойдет не так, Вы можете его вернуть, — добавляет продавец, затем смотрит на Чангюна. — Но он у нас хороший мальчик, правда? Хороший. В этом сомневается первый хозяин, когда парень не пускает и слезинки от сильных ударов батогом. Не кричит, не молит о пощаде. Безэмоционально смотрит в окно, где сменяется день на ночь. Его вид оправдывает несколько собственных правил: ни в коем случае не показывать боль, не плакать, не молить о помощи, не доверять, не терять надежду. Не прогнутся в мире красных стен и фальшивых жизней. Тонким ручьём стекает кровь по спине. В глазах пелена, все плывет морскими волнами в подсознании. Но Чангюн держится, мысленно крича навзрыд. Колени неприятно ноют, краснеют от деревянного пола. Зубы режутся один об одного — хочется завыть. Боль имеет свойство усиливаться в несколько раз, если её терпеть, держать в себе. То, что это простая истина, он узнает спустя месяц жестоких побоев. Самому богу известно, почему обидчик не заходит дальше. Правда, что там, за этим «дальше», Чангюн не знает, но может предположить. Ему до озноба тяжело ходить, опираться на спину вовсе невыносимо. Тело в засохших ранах, шрамах от сечения и ударов ногами. От души осталась только боль: Чангюн понемногу теряет себя, слыша со стороны характерный звук батога, капающей крови и едкий смех. Разъедает личность. Все меняется очень быстро. Он снова сидит в бетонной серой комнате, ожидая своей очереди — его вернули, как бракованную игрушку. Ну и пусть. Рано или поздно придет кто-то другой, достанет из кармана карточку-пистолет и купит-убьет, после вернет — бессмысленный круговорот, что месяцами разбивает надежду на что-то, о чем Чангюн в один момент забывает. Вспоминает в очередной раз, когда собирает вещи к новому хозяину. Ему уже шестнадцать, на теле нет ни одного места без шрамов, лишь лицо сверкает глянцевой красотой и душевными ранами. В глазах больше нет того счастья, что так привлекало — исчезло рвение к свободе. Боль стала соратником и другом, потолки заменили голубое небо, пение птиц — смех личных злодеев. Мир рухнул, и он — последствие падения империи человечности. Мечтает о любимой свободе, когда узнает, что за вид издевательства предпочитает новый хозяин. Лучше бы не узнавал, лучше бы подох в туннелях, лучше бы не рождался вовсе. Теперешний мужчина любит не чужую боль и слезы, а громкие стоны, капли пота на избитой спине, слезы, выступающие в уголках глаз. Чангюн рыдает, впервые за долгие годы на взрыв, кричит и умоляет. Но словно немая рыба, за гранью понимания насильника. Ему не интересно, ему все равно, у него есть желание и подросток их воплотит любой ценой. Жизнью или душой. Эмоциональное поведение привлекает, заставляет делать это снова и снова. Убивает крупинки рассудка в сексе без согласия. Пощады не ждет — такого понятий в этих стенах нет. Чангюн хорошо это знает, смотря в манящую даль утреннего небосвода — он пережил ещё одну ночь. Она в который раз напоминает, что нужно бежать — мчатся, что есть силы, не оборачиваясь назад, ни о чем не жалея. Любой ценой. Даже теряя все. Он ловит момент холодными от зимней стужи пальцами. Рвется за дверь и босыми ногами топчет километры снега. Звёздное небо мерцает далёкими звёздами, кажется что этому всему нет конца. Благо, черная дорожка асфальта внушает радость и дарит второе дыхание. Выскакивает на трассу, оглядывается по сторонам, видя как блещет свет дальних фар. Кто-то жмёт на тормоза, скользит по дороге и со скрипом останавливает транспорт. Из черного джипа выходит мужчина, с темными волосами, в клетчатом пиджаке и с мобильником в руке. Чангюн сквозь изнеможение изучает не проехавшего мимо. Мужчина смотрит пристально, оголяет в улыбке ямочки-стрелы. Под глазами сбегаются друг к другу морщинки; искристый взгляд под тонкими ресницами. Он пахнет, как свежая зелень, как свобода в птичьих небесах. Думается, вот оно счастье, спаситель пришел, заберёт навсегда. Но добродетель — палач. Его неприязнь, с лёгкостью читается в словах. — Что за отбросы нынче пошли? Выпрыгивают на дороге, чуть ли не в чем мать родила. Это так сейчас шлюхи заманивают? Чангюн не успевает ответить, как рядом скрипят другие шины. Из серебристого Мерседеса выходит знакомый человек — тот, что неоднократно продавал. Он судорожно просит прощения у владельца джипа, затем хватает за барки подростка и бросает в машину. С тех пор Чангюна никто не покупает — боятся, что убежит и обо всем расскажет. Судьба неизвестна и только немые стены знают, как страх окутывает сердце. Подросток плачет, он хочет жить. — Теперь ты бесполезное существо, Чангюн! — кричит надзиратель. — Я два года тебя здесь держу, надеясь, что кто-то тебя купит, но они, трусы, боятся тебя. — Позвольте мне, — шепчет в углу. — Я сделаю все, обещаю, меня снова купят, только не убивайте. Мужчина прикладывает холодное дуло пистолета ко лбу, заставляя клясться в обещании. Лишь бы жить, а как, уже все равно.