The Symmetrical Transit

День сто двадцать третий; 15:36 Он выглядел хорошо. На самом деле, так же хорошо, как тогда, когда она видела его в последний раз. Даже лучше. И от этого было гораздо больнее, чем ожидалось. Гермиона чувствовала себя чудовищно: словно ее разорвали изнутри надвое. Ей очень хотелось отвести взгляд и уйти, но не менее острым было желание подбежать к Малфою и ударить, а затем, возможно, поцеловать. Гермиона много размышляла и отдавала себе отчет в том, что это одна из тех глупостей, которые — она видела — совершали другие девушки и которые она сама когда-то считала нелепыми. Но вот уже несколько дней и недель она пыталась всему найти рациональное объяснение. И задавалась вопросом, насколько же сильно ей стоило его винить. Гермиона понимала: это всё потому, что она по нему скучала. И знала, что это глупо. Знала, что должна была хотеть никогда больше не иметь с ним ничего общего. Но кое-что стало понятно. Под «кое-что» подразумевалось следующее: Гермиона все еще злилась из-за случившегося, но, вероятно, согласилась бы перевязать этого придурка после того, как сама бы его и прокляла. Он выполнял то, что должен был. То, что ему приказал Орден. Тот самый, который, по его убеждению, списал бы Малфоя со счетов, перестань тот приносить пользу… Конечно, при условии, что это тоже не было враньем. И если судить по поступкам, Малфой казался не так уж сильно виноват в том, что продолжал всё это. На самом деле, зная обстоятельства, Гермиона могла теперь припомнить те ситуации, когда, по-видимому, он разрывался между двумя решениями. В конечном счете, он выполнял задание, которое, как ему сказали, было для ее же пользы. И Гермиона была не тем человеком, кто поверил бы, что Малфой ничего не рассказал, движимый заботой о ее безопасности. Но она была тем, кто мог немного обдумать эту мысль, прежде чем окончательно ее отбросить. И она действительно понимала. Гермиона очень хорошо умела ставить себя на место других людей, и будь это ее задание, не бралась решительно утверждать, что не поступила бы подобным образом. Даже после того, как он ей понравился, проведя с ним бок о бок столько времени, Гермиона бы не рассказала ему, каков настоящий план. В конце концов, у нее бы был приказ. Хотя она всё равно полагала, что не переспала бы с ним, обманывая. И дело не в том, что ее желание или чувства значили бы меньше, просто в итоге Малфой мог бы посчитать себя использованным. Обманутым и использованным. А именно так Гермиона себя и ощущала. Но ее одолевали сомнения, ведь она никогда не оказывалась в такой ситуации. И не могла знать наверняка, что бы сделала, а чего бы нет. Она не имела понятия, что чувствовал Малфой. Он извинялся, и это единственное, в чем Гермиона была действительно уверена. Но, похоже, ему было не важно, увидит ли он ее снова. Он провел с ней какое-то время, получил, что хотел, и на этом всё. Освободился для любого другого нового задания Ордена. Секс не был тем, чем Гермиона могла просто заниматься. Она все еще лежала ночами в кровати и вспоминала о том, каково это — ощущать Малфоя. Чувствовать себя использованной было тяжело. Особенно использованной им. Да еще тогда, когда она так многого хотела вместо того, чтобы просто стоять и пялиться на него через всю комнату, не имея ни малейшего представления, что делать, думать или какие эмоции испытывать. Он разговаривал с кем-то, кого Гермиона не знала, и она решила, что Малфой заметил ее, — такой вывод напрашивался из того, как он, напрягшись, продолжал смотреть в пространство между ними. Возможно, Гермиона всё это выдумала, но ей хотелось верить, что Малфой чувствовал себя в этот момент так же неловко и неуверенно, как и она. Господи, как же тяжело было видеть его прямо здесь, совсем рядом, и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь. Так сильно по нему скучать, столкнуться теперь и не суметь облегчить свою боль. Встретить и начать тосковать в сотни раз сильнее. Стоило ли оно того? Именно это ей и предстояло выяснить. Имел ли смысл никогда с ним снова не заговаривать, или же можно смягчиться и посмотреть, что из этого выйдет. Стоил ли его поступок того, чтобы никогда больше не быть с ним рядом. Ей нужно было подумать. Или, быть может, просто держаться от него подальше и ни в коем случае не вспоминать. Он посмотрел на нее. Его собеседник развернулся и двинулся по направлению к коридору, и Малфой на нее взглянул. Или на стену над ее головой, или на дверь за спиной. Расстояние было слишком большим, чтобы сказать наверняка, но он смотрел в ее сторону, и Гермиона почувствовала, как сердце падает в желудок. Стук, стук, стук. Он сунул руки в карманы и ушел. День сто сорок четвертый; 13:21 Финальная битва приближалась так быстро, что у Гермионы голова шла кругом. Последний крестраж был определен, и теперь его активно искали. Гарри и Рон отсутствовали гораздо чаще, нежели докучали ей, а бумажная работа, которой она занималась, была ничтожной. Бумажная работа. Да. У нее оказалось самое скучное занятие в мире, правда. Орден отказался допускать ее к боевым операциям, потому что это было слишком чревато… И вот, Гермиона знала огромное количество заклинаний, обладала отличной реакцией и быстро соображала, но ее целью являлась какая-то ерунда, а сообразительность от нее не особо и требовалась. Гермиона получала достаточно ранений и с лихвой попадала в неприятности, чтобы понять, что она не так уж хороша в битвах, но она всё равно заявила, что в финальном бою будет рядом с Гарри. И полагала, что они согласятся, лишь бы не связываться с ней, тем более прекрасно осознавая тот факт, что и тысяча Малфоев не сможет ее удержать. Она не видела Малфоя две недели. Когда Гермиона заметила его в последний раз, он через стол сверлил взглядом Гарри. Дверь, в окошко которой она заглянула, оказалась закрыта, на комнату были наложены заглушающие чары, так что понять, что же происходило внутри, не представлялось возможным. Она пыталась расспросить Гарри, но тот откровенничать не собирался. Точнее сказать, это был последний раз до сегодняшнего дня. Единственный более-менее сносный день за всю неделю. Единственный день, когда она действительно не думала о нем каждую минуту. Хотя, хорошенько поразмыслив, Гермиона пришла к выводу, что и вчера, и завтра она была бы точно так же не готова к встрече с Малфоем. Он дважды постучал в дверной косяк и просто смотрел на Гермиону, когда та подняла голову. Всё внутри болезненно сжалось, и ей пришлось вернуться взглядом к своим бумагам, чтобы хоть немного взять себя в руки. Сердце билось в груди как сумасшедшее, и можно было с легкостью посчитать его удары, отдающиеся в ушах. Она занялась документами: поднимала их, просматривала, перебирала. Малфой не шевелился. И это заставляло Гермиону нервничать еще сильнее. — Ты так и собираешься стоять там и пялиться? — она хотела знать, какого черта ему надо, чтобы он уже мог уйти отсюда. Повисла пауза, а затем протяжный голос заполнил собой весь кабинет — едва услышав его, Гермиона замерла. — Обычно один человек приглашает другого человека войти, пока этот самый второй человек ждет приглашения. Таковы общие правила вежливости. — Ты здесь по делу? — она пыталась звучать как можно более бесстрастно. — Да, — ответ немного задел, хотя признавать это было неприятно. — Тогда полагаю, вам стоит присесть, мистер Малфой. — Мне только нужны файлы по делу Монтегю, — он вошел, но она не слышала, чтобы он садился. — Хорошо. Подпишите. Она перевернула формуляр и подтолкнула бумажку к Малфою. Гермиона спиной чувствовала его взгляд всё то время, что она копалась в шкафу с папками. — Значит, теперь ты встречаешься с Крамом, — его голос прозвучал так, словно он пожалел о сказанном, едва начав говорить. Вообще-то, она не встречалась. Но газетёнки предпочитали думать именно так только потому, что она поужинала с ним пару дней назад. И Гермиона не собиралась рассказывать об этом Малфою. Пусть считает, что у нее кто-то есть. Пусть знает, что она перестала зацикливаться на нем. — Не думаю, что это ваше дело, мистер Малфой, — она продолжала держаться невозмутимо, перебирая пальцами ряды папок. Малфой замолчал, раздался шорох его одежды, и затем он пробормотал: — Полагаю, так и есть. В его голосе послышалось что-то, что Гермиона не смогла распознать, но она не стала оборачиваться и пытаться выяснять, что же именно. Она нашла нужные файлы, развернулась и протянула руку, чтобы Малфой забрал папку. Он этого не сделал. Гермиона моргнула, продолжая разглядывать столешницу, и помахала рукой. Ничего. Наконец, подняла голову и увидела, что его брови приподняты, а лицо искажено раздражением. В ту же секунду, как она посмотрела Малфою в глаза, ее сердце дрогнуло. Целых четыре секунды он сверлил ее взглядом, после чего подошел и взял документы. Гермиона же выхватила у него формуляр и уткнулась в страницу, проверяя. — Мне было интересно, когда же ты решишься посмотреть на меня. — Желательно никогда, — с жаром откликнулась она. — Продолжаешь злиться. Гермиона удивленно вскинулась. — А считаешь, не должна? — Вообще-то нет. Думаю, ты умрешь все еще обиженной. — Ну вот видишь. — Я же не Поттер, в конце концов. Полагаю, меня простить труднее. Она бросила на Малфоя язвительный взгляд и помахала копией формуляра, призывая обратить на бумагу внимание, но он это проигнорировал. — Ты никогда не будешь Гарри. Более того, Гарри не врал мне месяцами, не загадывал ненормальные загадки и, честно говоря, никогда так не сделает. — Ненормальные загадки? Я что-то упустил, когда это они стали ненормальными. Я только сказал тебе, что существует крестраж, которого не было, а эту гребаную историю скормил мне твой Орден. — Они были ненормальными, потому что ты… — Гермиона не собиралась продолжать эту тему. — Мистер Малфой, пожалуйста, возьмите вашу ко… — Не втирай мне это дерьмо. — Прошу прощения? Он еще сильнее прищурился и подался вперед. — Я сказал, не втирай мне это дерьмо. Если ты так злишься, то должна объяснить мне, почему ты так злишься… — Я не хочу… — Прекрати вести себя как ребенок… — Что? Как ребенок? Малфой, ты серьезно? У меня есть все причины для злости! Ты поступил очень плохо. — Мне пришлось. Грейнджер, если бы ты вернулась в Англию до того, как они сказали привезти тебя обратно, для меня всё было бы кончено. А я не собирался в Азкабан. И говорил тебе об этом. Я рассказал столько, сколько мог, не говоря напрямую, но ты могла сообразить. Ты умная девочка и должна была понять. Я оставил подсказки везде… — Да, Малфой, ведь было так легко по всем твоим подсказкам догадаться, как сильно ты водишь меня за нос. Да кто вообще мог понять такое? Это каким параноиком с больным воображением нужно быть, чтобы разобраться в том, что ты делал? Будто это вообще имеет значение! Ты все равно сделал это… — Твою мать, я был должен, я гово… — Нет, не должен был! — она сорвалась на крик, сверля его глазами так, словно могла испепелить взглядом. — Не должен был! Тебе не надо было… Было много чего еще, кроме вранья! Ты не просто врал! И… И так нельзя использовать людей, ясно? Это неправильно, Малфой. Ты… — О чем ты вообще говоришь? — …считаешь, что я не должна злиться? Честно? Но я не такой человек! Именно поэтому в тот первый раз я остановилась… — Ты говоришь о том, что мы занимались сексом? — он нахмурился и наклонил голову. — Да! Да, идиот! Ты придурок. Это… Ты… Господи! Я не выношу тебя! Не выношу тот факт, что ты сделал это! И, хорошо. Ты меня обманул, ладно. Хорошо. Но… Я… Я не та, кто спит с кем попало, Малфой. Я не… — она покачала головой и махнула рукой. — Уходи. — Нет. — Иди! Он застыл у края стола и смотрел на нее. И Гермиону это бесило. Она расстроилась, ей казалось, что она может расплакаться или раскричаться, ей просто хотелось, чтобы он ушел и не видел, что из-за него происходит. Чтобы не мог понять, как больно он ей сделал. На самом деле Гермиона больше злилась на себя, чем на него. Именно она решила переспать с ним, несмотря на то, что между ними ничего не было. Именно она решила довериться ему, хотя едва ли всё шло гладко. Гермиона злилась, что уступила и занялась с ним сексом, а после этого так сильно в нем увязла. Что полагала, будто у них невзирая ни на что есть масса возможностей и что из их совместного сумасшествия может что-то да получиться. Сейчас же осталась только размытая реальность. Как она должна была разобраться, что истинно, а что нет? Где был он, а где ложь? Что имело смысл, а что — никакого значения? И что он вообще чувствовал. Гермиона не могла доверять себе, когда дело касалось Малфоя. Даже сейчас у нее в животе бушевал ураган, ладони были влажными, а голову вело. Она совершенно не хотела переживать из-за него. Но это не отменяло того, что Гермиона переживала. Что он заставлял ее слишком остро реагировать. Что она думала, будто могла дать ему шанс всё исправить, хотя не знала, а нужно ли это Малфою. Что хотела в нем задохнуться. Гермиона покачала головой, сдерживая эмоции. — Почему тебя вообще это волнует? Он молча качнулся, всем своим видом выражая неуверенность. Ей пришла в голову мысль, что это, кажется, первый раз, когда она видела на его лице такие странные эмоции. Малфой уперся ладонями в стол, наклонился вперед и облизал губы. Гермиона на мгновение опустила глаза, задаваясь вопросом, может ли он сейчас ее поцеловать. Она старалась не признаваться себе в том, что, наверное, позволила бы ему это сделать. — Я ду… — Гермиона? Ты… Ой, прости. Я подожду. Гермиона застыла в нерешительности, глядя Малфою прямо в глаза, — его губы все еще были приоткрыты, а дыхание и слова замерли в глотке. Она не мазохист. Она не он. — Нет, все в порядке. Проходи. Он закрыл рот, лицо его окаменело, и Гермиона втянула воздух в легкие намного громче, чем хотела. Затем быстро моргнула: ей вдруг почудилось, что она упустила нечто невероятно важное и значимое. Сожаление было немедленным и мощным, и она начала делать судорожные вдохи. Затем приложила руку к сердцу, протянула копию формуляра Малфою, пытаясь как можно скорее взять себя в руки. Он забрал документ, даже не потрудившись взглянуть ей в лицо, и повернулся спиной. Сделал три шага, споткнулся, издал странный звук и продолжил идти к двери. Весь кислород он унес с собой. День сто сорок седьмой; 9:34 — Гермиона, поздравляю с помолвкой. Она бросила взгляд на человека, которого еще три секунды назад была рада видеть. — Иди ты. — Колонка сплетен в «Пророке» сообщает, что это произошло четыре дня назад, а вот «Еженедельник Ведьмы» утверждает, что дата назначена на июнь. Июньская свадьба. Это должно быть очень… — Какая же это чушь. Люди, похоже, не отдают себе отчет в том, что идет война, и не понимают, как можно печатать что-то поважнее слухов и лжи. Джинни пожала плечами. — Людям надо чем-то занимать свое время. Они не хотят постоянно концентрироваться на трудностях. — Но это совершенно не означает, что они должны концентрироваться на мне. — А не надо встречаться со знаменитым игроком в квиддич. — Я с ним и не встречаюсь. — Ну, не надо дружить с ним и целовать в щеку так, что с определенного ракурса, при удачном и тщательно подготовленном стечении обстоятельств это может выглядеть как поцелуй в губы, — Джинни помолчала. — Если на то пошло, не надо быть другом Гарри Поттера. Гермиона сделала резкий выдох. Ее раздражение сегодня только усилилось, когда она столкнулась в коридоре с Малфоем, а тот даже не взглянул на нее. Она бы предпочла оскорбление, нежели полное игнорирование. Сволочь. — Я видела его. Гермиона застонала, опуская голову на стол. — И чего он хочет? — Не знаю. Но идет сюда. — Хм-м… Я думала, он вернулся в Болгарию прошлым… — Не Крам, Гермиона. Малфой. — Что? — она выпрямилась в кресле, и ее левая рука машинально потянулась к большому кофейному пятну на блузке, в то время как правая приглаживала своенравно торчащие на макушке пряди. Джинни выглядела так, будто сейчас рассмеется. Гермиона же так, будто готова была ударить подругу по лбу, если та только на это осмелится. — Какого черта Малфою надо? — Я не… — Того же, за чем в твой кабинет приходит большинство людей, Грейнджер. Если только они не забегают поболтать, — он ухмыльнулся Джинни, прежде чем перевести взгляд на Гермиону, холодный и отстраненный как когда-то. — Или же они не твой жених, который заглядывает сказать «привет» или что-то в этом роде. Джинни закатила глаза. — Попробуй получать данные… — Мой жених и мои друзья тебя не касаются, Малфой, — Джинни нахмурилась, а Гермиона приподняла подбородок и впервые за несколько недель увидела вздувшуюся на виске у Малфоя вену. — Да мне на них плевать, Грейнджер, так лучше, правда? Файл Каэна. Она оттолкнула свой стул и, сердито посмотрев на Малфоя, выдернула ящик с папками. Малфой зыркнул в ответ — всё как и раньше — и схватил пустой формуляр с ее стола. — Не трогай мои вещи. Я… — У меня мало времени, и есть занятия поважнее, чем сидеть в кабинете, перекладывать бумажки и чаевничать с друзьями. Не моя проблема, что приходится помогать тебе, раз ты так некомпетентна и не в состоянии выполнить свою работу достаточно быстро… — Нет, Малфой, но это твоя проблема, что ты такой засранец… — Вообще-то, скорее твоя. Мне это никаких проблем не доставляет. — Да? Тогда я тебе помогу… — Так, хорошо, давайте просто… Вот, — Джинни встала и вытащила папку из сжатых пальцев Гермионы. Затем взяла подписанный формуляр, передала его разъяренной подруге, что сверлила Малфоем злым взглядом, и подтолкнула к ней поближе чернильницу. Малфой так активно барабанил по столешнице пальцами, что обдавал Гермиону струями воздуха. — Думаю, ты уже доставила мне достаточно проблем, Грейнджер. — Ты не знаешь, что такое проблемы, Малфой, я… — Подпиши, Гермиона. Пусть он уходит отсюда. Гермиона прищурилась, на секунду замерла и схватила перо. Быстро нацарапав свою подпись, отшвырнула его обратно. Резко подняла документ и снова посмотрела этому мерзавцу в глаза. — Каждый раз, когда я тебя вижу, Малфой, то радуюсь, что мне больше не надо находиться с тобой рядом. Он выглядел слишком невозмутимо. Не был спокоен, — это было понятно по всему его облику, — но больше не язвил. Только смотрел и смотрел на Гермиону, пока та не успокоилась достаточно для того, чтобы решиться переступить с ноги на ногу. Когда она уже была готова использовать свое перо в качестве дротика, Малфой перевел взгляд на столешницу, сглотнул и снова поднял глаза. Забирая бумагу из ее ладони, разгладил документ пальцами. — Ты знаешь, что всегда прикусываешь щеку и потираешь плечо, когда врешь, Грейнджер? Каждый раз. Джинни подождала, пока звук его шагов стихнет, а подруга приобретёт более-менее нормальный цвет лица. — Всё прошло неплохо. Гермиона покачала головой и рухнула в кресло. — Боже. — Ты позволила ему думать, что Крам твой жених. Пыталась заставить его ревновать. — Я пыталась показать ему, что легко двигаюсь дальше без него. — А это не так, — Джинни не дождалась ответа: — Сработало. — Что? — Он ревновал. — Нет, — Гермиона снова покачала головой. Джинни усмехнулась. — Он выглядел так, словно готов был перепрыгнуть через стол, поставить на тебе клеймо, а потом уволочь в свою постель… — Ты всегда выдумываешь такие дикие истории, честно… — Гермиона, — Джинни подождала, пока подруга вынырнет из самоуничижения. — Он тебя хочет. — Замолчи. — Что ты будешь делать, если он что-то предпримет? — Ты понятия не имеешь, о чем… — А я говорю, трахни его. — Джинни! — А что? Правда! Трахни его. Ты в депрессии, выглядишь чертовски плохо, смотришь на него так, будто он вытаскивает твои кишки наружу, и это лучшее, что ты испытывала за всю свою… — В этом нет никакого смы… — Я думаю, ты влюблена в него, — Джинни посмотрела на Гермиону. Повисла долгая пауза. — Ты с ума сошла. — Гермиона, ты не можешь так просто отпустить это. Я знаю, что он сделал нечто действительно плохое, но… — Я не люблю Драко Малфоя. — Любишь. — Я не в курсе, Джинни! А если ты влюблен, то должен об этом знать. — Или как минимум должен хотеть признать это, — она внимательно посмотрела на Гермиону. — Если бы я любила Драко Малфоя, это бы было сродни героиновой зависимости. Тебе хорошо, но твое здоровье портится, жизнь рушится, и ты обречен умереть молодым. Джинни рассмеялась и потрясла головой. — Ага. Если бы у тебя еще был выбор в этом вопросе, не сомневаюсь, ты бы остановилась на чем-нибудь более безопасном. Например, на книге или… — О, хватит! — Гермиона помолчала. — Любить Драко Малфоя. Да ты ненормальная. Джинни ухмыльнулась. День сто сорок восьмой; 00:07 Едва ли у нее было время сообразить, что случилось. Вот она открыла дверь, вот увидела Драко Малфоя. Гермиона действительно успела лишь заметить его лицо с упавшей на глаза челкой, когда он поднял голову и посмотрел на нее. А затем осталось только размытое пятно. Мазки белого, серого и синего, и ей потребовалось гораздо больше времени, чем было бы дóлжно, чтобы понять происходящее. Осознать, что крепкие теплые ладони обнимают ее щеки, а сухие губы прижимаются к ее рту. В тот самый момент, когда мозг разобрался, что же все-таки творится, ее тело машинально откликнулось. В грудной клетке заметались полчища пикси, кровь яростно устремилась по венам, а биение сердца затерялось где-то на фоне фейерверка в ее голове. Гермиона удивленно охнула, и Малфой резко выдохнул через нос, вжимаясь в нее всё сильнее и целуя всё жарче. Это было так приятно. Так же хорошо, как она помнила, только лучше. Так, будто они могли раствориться в этом чувстве и им бы не пришлось больше ни о чем думать, кроме как об этих ощущениях. Из сумбурного и торопливого поцелуй стал медленным и последовательным — и чуть более отчаянным. Совершенным. Влажным, теплым и совершенным. Малфой сильнее стиснул ладони, словно удостоверяясь, что Гермиона не отстранится; его глаза были закрыты, а лицо сосредоточено. Гермиона лишь на долю секунды приоткрыла рот. Но этого было достаточно, чтобы Малфой заметил и сжал ее нижнюю губу своими губами. Она колебалась, будто замерев на краю, и он снова пошевелился, целуя, втягивая теперь уже ее верхнюю губу, а затем обхватил ее голову. Она лишь слегка придвинулась к нему. Едва откликнулась на поцелуй, и он застонал. Словно она сделала что-то важное, приятное или значительное. И это послужило толчком — Гермиона вдруг поцеловала его в ответ. И целовала пылко, вцепившись в рубашку и жадно втягивая воздух, который так и не доходил до легких. От ее реакции у него снесло крышу. И не осталось ничего спланированного, упорядоченного или технически последовательного. Он целовал ее так, словно прощался или приветствовал лучшим на свете способом. Так, что Гермиона могла вообще отказаться от поцелуев с ним, реши он в них что-то изменить. Так, словно это было последнее, что Малфой мог испытать в своей жизни, и он хотел уйти на пике ощущений. Он был безрассудным, инстинктивным и абсолютно — боже! — невероятным. Малфой оторвался от нее, тяжело дыша, но Гермиона подалась вперед. И он поцеловал ее губы еще три, четыре, пять раз, прежде чем снова отстраниться. Прежде чем жажда воздуха стала слишком сильной, чтобы делать что-то еще, кроме как дышать. Он опустил левую ладонь, касаясь кожи Гермионы подушечками пальцев, проводя ими по нежной щеке. Большим пальцем погладил ее губы, резко вдохнул; Гермиона последовала его примеру, восполняя нехватку кислорода, и шевельнулась, чтобы дотронуться до него. Напомнить себе, каково это — ощущать его тело. А затем Малфой отступил. По меньшей мере метра на два назад, спиной к двери. Гермионе стало холодно, она была сбита с толку, и всё обернулось совсем не тем, чем ей сейчас хотелось. — И как ты себя чувствуешь? — Что? — Гермиона покачала головой, потому что рассчитывала услышать от него ответы, а не вопросы. — Грейнджер, как ты себя чувствуешь? Гермиона помолчала, снова качая головой. — Малфой, что ты… — Женщина, собирающаяся замуж, не должна так целовать другого мужчину. Разве это… — Замуж? Я… — Это всё, что я хотел сказать, Грейнджер, — он высокомерно хмыкнул, что совершенно не соответствовало его облику, и, повернувшись, зашагал к выходу. Гермиона, как рыба, широко раскрыла рот, запнулась и наконец зашевелилась. — Малфой! Малфой! Он уже был на середине коридора, когда обернулся и посмотрел на нее с толикой ожидания, но с таким холодом во взгляде, что Гермионе стало жутко. Ей пришло в голову, что сейчас она была самым запутавшимся человеком во вселенной. — Мы… Я не… — она тряхнула головой. — Зачем ты приходил сюда? Он оглянулся через плечо, словно время у него поджимало, а впереди еще ждала толпа женщин, которых надо было поцеловать. Сделал два быстрых вдоха и с выражением страха и задумчивости на лице уткнулся взглядом в пол. Раздраженно хмыкнул, откинул волосы с лица, поднял голову и смотрел на Гермиону целых два удара ее сердца, после чего сделал шаг вперед. От этого его движения ее кровь рванула по венам. — Ты спросила, почему меня это волнует. В кабинете, — он замолчал, и Гермиона качнула головой, давая себе время на то, чтобы вспомнить и кивнуть. — Дело в том, что я не знаю. Понятия не имею, почему меня всё это волнует. Я этого не хочу. И отдаю себе отчет в том, что это не те слова, которые мужчина должен говорить женщине и ожидать, что та их воспримет нормально или начнет прыгать от радости. Ну, или как-то так. Но я пытаюсь быть честным, Грейнджер, потому что знаю, сколько это для тебя значит. Честность. Так вот, честно говоря, я не знаю. Я никогда не хотел, чтобы ты мне понравилась, не хотел никоим образом переживать за тебя, и я без понятия, почему так произошло. Хотя знаю… У меня есть масса серьезных и куча мелких причин — и все они связаны с тем, что ты за человек… Он издал звук, что-то среднее между вздохом и рычанием, снова откинул назад волосы, покачал головой, отчего челка опять упала ему на глаза. Гермионе он казался очаровательным, сексуальным и просто… всем. Всем, прямо вот здесь. Она скучала по нему. Так скучала, и сейчас, когда Малфой стоял рядом, понимала, что тосковала еще сильнее, чем ей думалось. Ей не хватало даже таких моментов, когда, застыв перед ним, она чувствовала себя неловко. — Дело в том, что… Мне не всё равно. И, может быть, то, как ты куда-то попал, совсем неважно по сравнению с тем фактом, что ты туда всё же добрался. Я не… Я извинился за всё и знаю, что для тебя это значит немного, но я был искренен. Грейнджер, я всегда делал то, что, по моему мнению, надо было сделать, и никогда не руководствовался никакими иными причинами. Я не хотел… чтобы всё так повернулось. — Малфой, я не помолвлена, — она выпалила это действительно быстро — пока он не начал говорить снова. Не то чтобы Гермиона не хотела услышать продолжение его речи, но она чувствовала себя ужасно. Малфой пытался быть честным, но думал, что она собирается замуж и… И Гермиона просто хотела прояснить этот момент до того, как всё зайдет дальше, потому что так было правильно, и именно так она жила. Он взглянул на нее. — Ох. — Да, я просто… Газеты, они… Они видят что-то и выдумывают всякое и… Вот. И вот. И вот, потому что сейчас у нее не хватало мозгов ни на что, кроме как на то, чтобы ловить каждое его слово. Потому что иногда ты делаешь паузу. Иногда ты знаешь, что происходит нечто по-настоящему важное, на что стоит обратить всё свое внимание. Казалось, он не дышал несколько секунд, а затем кивнул. — Это хорошо. Действительно, действительно чертовски хорошо. — Ты… Ты все еще не сказал мне, почему ты здесь, — она слегка задыхалась. — Ты знаешь почему, — иногда он называл ее тупицей, имея в виду именно то, что говорил, а временами требовал от ее мозгов невозможного. Хотя она знала. По крайней мере у нее были на этот счет серьезные подозрения. Но Гермиона хотела это услышать. Хотела видеть, как он мнется, сбивается и заикается, потому что заслужила. Каждое слово и каждый жест. — Скажи это, — он ведь знал, насколько плохой лгуньей она была, так что Гермиона даже не пыталась притвориться, что не понимает, о чем речь. — Ты… Понимаешь… Воздух. — Воздух. Он кивнул, подходя ближе. — Молекулы воздуха. Я думаю, когда ты со мной, они уравновешиваются. Потому что, Грейнджер, когда ты сошла с поезда, я ощутил себя не в своей тарелке. Почувствовал себя странно, неловко, всё было наперекосяк, и это твоя вина. Ты полностью виновата в моем состоянии. В том, что проникла мне под кожу. Я… Я долго думал. О том, как легко мог теперь без тебя обходиться и как мне не нравилось и не хотелось, чтобы ты была рядом. Думал, как теперь, избавившись от тебя, я буду счастлив, и какой ты была раздражающей, и насколько мы с тобой разные. А затем понял, что я себе вру. При мысли о тебе и Краме… И я просто… — Ты что? — прошептала она. — Я думал. О нашем путешествии и обо всем, что произошло. И пытался понять, как ты так умудрилась сделать, но этого я тоже не знаю. Я очень многого не знаю, когда дело касается тебя. И Гермиона прекрасно его понимала — в отношении него она чувствовала то же самое. — Но кое-что я осознал. Кое-что большое, просто огромное, что даже не приходило мне в голову, пока ты не сошла с поезда. Пока я не провел несколько дней без тебя, и мне не пришлось иметь дело с последствиями. Это как… Это как равновесие, Грейнджер. — Равновесие, — она помнила тот их разговор в хостеле о массе и воде, о безопасности и страхе. О том, как он верил, что всё в мире, чтобы сохранять баланс, нуждается в своей половине. Любовь и ненависть, добро и зло, лево и право, улыбка и хмурый взгляд. Абсолютно всё. — Да. Ты приводишь в равновесие воздух. Ты… Ты уравновешиваешь меня. И не… Я знаю, что ты жутко романтичная, Грейнджер, но я не собираюсь называть тебя своей родственной душой. И не говорю, что влюблен в тебя, или еще какую-нибудь подобную хрень. Я просто… Я просто говорю, что лучше, когда ты со мной рядом. Воздух. И моя голова. И я, и вся моя жизнь, ясно? Я чувствую, что без тебя со мной что-то не так. Я не потерян, не опустошен, так что прекрати так глупо улыбаться. Просто… не так. Просто несбалансирован. И я более… Я злой человек. Во мне много злости и еще всяких плохих вещей, и я… Я не лучший человек. Ты… Ты такая положительная. И я… Я нравлюсь себе больше, когда ты рядом. Ее сердце молотом бухало в груди. Гермиону лишь совсем чуть-чуть волновало, что этот орган может сломать внутри что-то важное и убить ее прямо сейчас. А ведь за ребрами стучало достаточно сильно, чтобы опасения были не беспочвенными. Но ей было плевать на такую ерунду. Она даже не могла заставить себя отметить эту мысль, чтобы обдумать ее позже, — всё ее внимание целиком и полностью было сосредоточено на Малфое, его словах и движениях. Она боялась, что может заплакать. И взорваться. И начать улыбаться как идиотка. — Может быть, я думаю, что ты тоже немного меня уравновешиваешь, Малфой. Его губы дрогнули, и он кивнул, глядя на свои ладони. — Так я могу теперь перестать быть сентиментальным? — Это едва ли считается сентиментальностью. — Ты должна знать меня достаточно хорошо. Она знала. Он выглядел таким нерешительным и сомневающимся, что Гермиона подумала было проверить его на Оборотное зелье. Ее Малфой всегда был уверен в себе, даже если для этого не было особого повода. И вот он стоял здесь и сейчас, растерявший перед ней всю свою невозмутимость. Перед Гермионой Грейнджер. Перед девушкой, которая никак не должна была стать той самой. Он сделал шаг вперед, другой, всматриваясь в ее лицо в поисках одному ему ведомых признаков, и поднял руку на несколько сантиметров. Достаточно для того, чтобы коснуться кончиками пальцев ее костяшек. — Я всё ещё зла на тебя, — кивнув, прошептала Гермиона. — Это нормально. — Но ты можешь меня поцеловать. Всего секундочку. Его рот чуть приоткрылся, а взгляд скользнул по лицу к изгибу губ. — Всего секундочку? Он обхватил ее запястье большим и указательным пальцами и потянул на себя, сокращая расстояние. Ее тело врезалось в его, и Малфой положил ладонь ей на спину, прижимая крепче к себе. Гермиона выровняла дыхание в такт подъемам его груди. — Да, — Гермиона не злилась даже на две трети так, как всего лишь пять минут назад, а значит, уже в принципе не особо сердилась, но все равно ответила «да». Просто чтобы Малфой знал, что не всё может сойти ему с рук. Чтобы знал, что ему еще придется кое-что исправлять. Вопрос пока не закрыт. Он не может просто появиться, поцеловать ее — неважно, насколько поразительно это было, — промямлить самое жуткое признание в чувствах, которое она когда-либо слышала, и полагать, что теперь всё в порядке. Она давала ему шанс. Вот и всё. Просто один последний шанс. Его рот мазнул по ее губам, вверх-вниз, его дыхание, теплое и долгожданное, опалило ее кожу. Он поцеловал ее, едва-едва, и чуть отстранился — так, что его губы почти касались ее. — Всего секундочку? — прошептал он, задев кончик ее носа своим и ловя ее взгляд. — Еще одну секундочку, — прошептала она в ответ, крепче цепляясь за его рубашку и притягивая к себе. Он улыбнулся ей в губы и поцеловал так, как Гермиона и хотела, и она могла поклясться, что летела. Как тогда на метле, когда он заставил ее закрыть глаза. Она снова летела. Равновесие. Идеальное переплетение губ, рук и тел. Идеальное совпадение отрицательного и положительного, любви и ненависти, ярости и умиротворения. Правильное соотношение страсти, причуд и отличающихся личностных черт. И иногда в этом был смысл. Даже если этого и не должно было произойти или всё вокруг выступало против. Каждому человеку нужен баланс в себе и в жизни. Возможно, она и Малфой не смогут уравновешивать друг друга вечно. Возможно, однажды их отбросит друг от друга так далеко, что всё станет еще хуже, чем было в Хогвартсе. Он может всё испортить, а она может пожалеть. Возможно, их разорвет в клочья. Но сейчас, в этот самый момент, в этом самом месте, в этой самой точке — эти два человека? Совершенное несовершенство. Безупречный баланс. Идеальная симметрия.