Сон

Каждую ночь мне приходит один и тот же сон. Будто я стою на вершине обрыва, а внизу кипят синие-синие волны. Возможно, это море, а может океан. Я не знаю. Земли внизу не видно, бурлит лишь морская пена, а внизу еле заметно просвечиваются кораллы и водоросли. А может это и не водоросли, я не особо разбираюсь в ботанике. Говоря по-честному, я вообще ни в чем не разбираюсь. Даже в собственной жизни. Но мы не об этом. Каждый раз этот сон заканчивается тем, что я осматриваю эту чертову воду. Я уже точно знаю где и когда выплывет вдали дельфин, а когда волны начнут бушевать и биться о скалы. Когда это происходит, я всегда боюсь, что не удержусь и упаду прямо в пучину, а там меня сожрут. Скорее всего это будут рыбы, но может все же русалки существуют. И одна из них, пускай будет самая красивая, будет петь мне, целовать мое лицо и медленно потащит на самое дно, где позже устроит трапезу моей плотью. Мне будет не жаль умирать. Самое интересное в таких снах - это то, что нельзя поднять голову вверх. Сколько бы я не пытался, у меня будто бы сводило виски, шея закостенела, кровь приливает к голове, вены вылезают на лице, пот льется градом, но чертова голова не хочет повиноваться мне. В моем сне я - не я. Да, я давно понял, что это не я. Кто-то держит меня, как марионетку, не выпуская из своих цепких лап, впиваясь в мою кожу своими когтями. Порой я хочу обернуться, но опять же мое тело не повинуется мне. Оно больше не мое. Да и когда оно было моим? Никогда. Сколько себя помню, я никогда не умел ходить. А когда умел, и то позабыл. Мама рассказывала, что я был совсем маленьким, когда мы попали в аварию. Автокатастрофа, парализовавшая мое тело. С того времени я был прикован к коляске. Помню только как лежал на кровати, а рядом сидела мама. На ее прекрасных каштановых кудрях появилась едва заметная проседь, а ей было всего тридцать. Каждый день она приходила ко мне после работы и приносила мне когда-то любимые мною лютики. Лютики, черт их побери. Как глупо, как глупо. Жизнь человека в коляске почти не отличается ничем от жизни обычных людей. Мы также едим, спим, занимаемся своими делами. Просто иногда мы тратим чуть больше времени, нежели обычные люди. А так, все одно и то же. Только постоянно мы слышим эти гребаные вздохи, охи и ахи. Лицемерные мрази, которые вздыхают над каждым уличным котенком, убитым голубем и инвалидом. Обожаю их полные грусти глаза, когда они приближаются к тебе, восклицают "бедняжка!". Жалость. Они считают нас жалкими, но жалкие в этой жизни именно они. Они считают, что мы беспомощны, так как мы не можем ходить, видеть, слышать. Но беспомощны они, ведь обладая всем тем, чего у нас нет, они еще более жалкие в своих попытках помочь нам. Хотя, будем честны, все их попытки - дать нам льготы на проезд, поставить свечку в церкви и пожалеть нас. Льготы, мать их. Иногда в своем сне я пытаюсь понять насколько высоко. И если я прыгну, умру ли я. Я долго вглядываюсь в эту синюю гладь, пока в глазах не начинает рябить. В этот момент я закрываю глаза, а когда открываю вижу перед собой маму. Она встревоженно смотрит на меня сквозь свои длинные ресницы, а седая прядка выбьется из ее пучка. Держа в руках таблетки и стакан с водой, она будет приговаривать мне "пей, пей, сыночек", оглядывать меня всего с ног до головы, а потом встанет и нервно будет ходить по комнате, доставая сигаретку и поджигая ее. Выдыхая колечки дыма, она засмотрится в окно. Она никогда не переодевается в домашнюю одежду. Знает, что у меня может случиться приступ, а она сама не сможет меня откачать. За последние года два она сильно исхудала. То, что раньше обхватывало ее широкую большую грудь, сейчас свободно висит на ней. Как же у нее страшно выпирают ребра. Я вижу каждый ее вдох и выдох, и мне становится не по себе. У меня бегут мурашки. В этот момент мама замечает мой взгляд и нежно спрашивает: "полегчало"? Я киваю, хотя знаю, что если моя голова коснется подушки, я окажусь опять на обрыве. В последнее время я замечаю что-то новое в своем сне. Иногда это какая-то рыба, всплывающая на поверхность, а один раз я клянусь, я видел человеческую руку. Я долго щурился, пытался присмотреться, но как всегда шла рябь в глазах, я закрывал их, а следующее что я видел - это уже мать. Кроме этих деталей, я стал замечать, что краски в моем сне начали блекнуть. Будто кто-то тщательно работал ластиком или же разлил воду на лист с не засохшей акварелью. Все, кто пытался рисовать в детстве, помнят, как капали синюю краску, а потом разбавляли водой и становился такой нежно-голубой цвет. Вот так и тут. Мой сон выцветал. Да мне кажется и реальность становилась бледнее. Все дольше длилась зима, все короче становилось лето. Потом я уже был уверен, что наступила вечная зима. Когда я поворачивал свою голову к окну, я каждый раз видел лишь белые хлопья, которые медленно летят с небес на землю. Особенно очаровательно это во время заката. Небо окрашивается в красно-золотистые краски, а эти хлопья снега выглядят как капельки крови. Но и сейчас мне кажется, что даже закат стал каким-то блеклым. Точно также я могу сказать и про маму. Некогда живые голубые глаза превратились в тусклые серые. Кожа из румяного персика превратилась в цвет асфальта, такого же рябого и серого. Сплошная серость. Я устал бездействовать. Можно вечно высасывать жизнь из матери, лежать на обоссаной кровати, смотреть в окно и возвращаться в этот сон, который медленно стирается. Скоро он стерся бы полностью, стерев и меня из жизни. Но пора действовать. Смотря на умирающий цветок так хочется схватить его пальцами, попросить не умирать, а процвести еще хотя бы день. Так и я хватался за жизнь, но не для себя, а для моей матери. Она убила пятнадцать лет своей жизни, сидя рядом с кроватью. Но сегодня сделал иначе. Когда вечером она пришла пить со мной чай перед прогулкой(раз в недели две она звала соседа, который помогал ей усадить меня в кресло), я кинул свое снотворное в ее кружку. Мама как всегда блекло улыбалась мне, рассказывала как сегодня в библиотеке старушка Полли перепутала книжки и долго извинялась. Я же весь ее рассказ сверлил глазами ее чашку и следил за каждым маминым глотком. Мама, уловив мой взгляд, вопросительно подняла бровь и спросила:"хочешь по-быстрее пойти гулять?" Я нервно сглотнул и закивал. Мама быстро выпила остатки и сказала, что хочет пойти к соседу. Но я же попросил ее достать мою любимую кофту, а вдруг будет холодно. Мама согласилась, потянулась к кофте, но тут рука ее дрогнула. Она присела, смахнув все на усталость, но через пять минут ее щека коснулась плеча. Надо действовать. Я взял маму за руку, прошептав:"побудь со мной и в этот важный момент. Ты всегда была рядом." По лицу скатилась слеза, но я был готов. Я лег. Уже через минуту я стоял опять там. Раньше я любил там быть, так как хотя бы где-то я мог стоять. Там меня никто не купал в жалости, кроме меня самого. Я был сам себе жалок. Но я мог стоять, легкий ветерок колыхал мои волосы, а соленая вода выедала мне ноздри. Пальцы начали немного дрожать, а живот скрутило. Нервничаю. И боюсь. Но с этим нужно покончить. Посмотрев еще раз в водную гладь, я сделал шаг. И наконец-то увидел свое отражение в приближающейся воде.