Офицер

Она была слишком худой: кожа, да кости, он подозвал ее и указал на пыль, собравшуюся на подоконнике. Девушка, даже не глядя, начала заново протирать поверхность. Ее серое платье и накрахмаленный передник натягивались, обнажая шерстяные, грубоватые чулки, когда она тянулась выше. В доме, где его расквартировали, было всего две служанки, русская и украинка. То, что он не понравился русской, было понятно сразу, презрительнее взгляда на нашивку СС он видел только у пленных. Украинка, с отличными формами и полной грудью, даже не удивилась, когда вечером, он позвал ее в спальню. У нее было простоватое лицо, она не понимала языка, что взять - рабочий класс, но он не сомневался, что утром обнаружит неприятный сюрприз в виде собственного перерезанного горла. От нее он решил избавиться сразу же. Отправить ее в лагерь стоило ему всего одного звонка. В детстве офицер мечтал стать инженером. Мог часами просиживать за наборами из дефицитного картона, которые доставал ему отец, а позже научился собирать домики сам, из спичек, тонких прутиков - в ход шло все, что можно было склеить или скрепить. Это было очень давно. Теперь он облачен в серый мундир. Теперь его служба - мерило всех вещей. Он вынужден смотреть на все сквозь призму идеологий начальства. И ему это нравится, нет ничего упоительного чем власть, которой наделила его война. Он добился всего сам, погоны на его плечах - его заслуга. О цене он не думал, предпочитал умалчивать, не раскрываясь даже самому себе. Все ли равны? Нет, отвечал устав, нет, говорила пулеметная очередь, нет, твердили подписанные приказы. И больше, всего он боялся, что сердце скажет - да, и будет право. И тогда конец всему, он просто не сможет делать свою работу, и сам окажется на коленях, а затем в промозглой, глубокой яме с кучей трупов, что полегли от его рук. - Подойди к столу, - русская медленно спрятала тряпку в карман передника и приблизилась. Больше всего его раздражало, что она делала вид что не понимала его, всегда отвечала односложно, иногда обходилась лишь кивком, хотя он слышал, как с местными детьми она общалась на вполне сносном немецком. - Ты должна сделать реверанс, - он пододвинул пепельницу и закурил, - ты же хорошая прислуга? Она присела в небольшом поклоне и тут же выпрямилась. - Садись, можешь съесть что-нибудь, - он курил, девушка села напротив него, ее осанка, ровная линия плеч, гордо вздернутый подбородок, все выдавало благородное происхождение. Он знал, что в отличие от его прошлой прислуги, она ничего не ворует. Она не берет даже яблоки из вазы, которые никто не пересчитывает и которые сам он не ест. Она брезгует, несмотря на то, что ее дневная норма еды очень мала. - Чего же ты не ешь? – он задает такой вопрос, чтобы она не смогла отделаться простым «да» или «нет». - Я не голодна, - она старательно не хочет встречаться с ним взглядом. Он смотрит на ее руки - изящные кисти, тонкие, музыкальные пальцы. Когда его нет, она играет на пианино, очень тихо, чтобы никто не услышал и не донес. Но он знает. Он всегда поднимается по лестнице бесшумно и слышит, как обрывается недоигранная нота, когда он поворачивает ключ в замочной скважине. - Распусти волосы, - приказывает он, и девушка нехотя разбирает уложенную косу. До войны он и не подозревал, как хороши могут быть девушки. Немки, с которыми он встречался и которых считал типичными представительницами слабого пола, были напрочь лишены хорошей фигуры, у них были толстые, некрасивые носы, и неслыханно кривые ноги. Оказывается, они одевались в полную безвкусицу. Он был поражен, когда увидел, что совсем необязательно обвешивать шею ожерельями с огромными камнями и густо белить лицо; белоруски, украинки и русские выглядели на удивление прекрасно даже в рваных, застиранных платьях, с растрепанными, длинными волосами. Эти волосы могли свести его с ума. Вместо жестких, черных, завитых локонов, он мог с наслаждением перебирать шелковый, струящиеся водопад пшеничных волос. Одна знакомая пожилая фрау сказала ему, что русские изводят слишком много мыла, и посоветовала ему при первом же случае жестоко наказывать прислугу. Однако трата мыла не входила в его список провинностей, своей русской он сам заказывал цветочное мыло и мог теперь наслаждаться его тонким ароматом. - Сыграй мне что-нибудь, - он указал на пианино и встал, чтобы пересесть в кресло. После долгого дня, проведенного в разъездах, невольно слыша отовсюду крики, стоны и мольбы, ему надо было отдохнуть, окунуться в другую атмосферу. - Я не умею, - послышался ее голос. Он быстро преодолел расстояние между ними и отвесил ей звонкую пощёчину. Какая же она дура, как не понимает, что ей повезло, если бы она была менее своенравна, могла бы многое получить. Он прижал девушку к стулу, ее щека покраснела, она опустила голову и смотрела куда-то в его галстук. - По-немецки ты тоже не говорила, - он прошипел ей в лицо и с силой тряхнул, - иди и делай как я сказал. Она села за инструмент и назло ему, постоянно ошибаясь в нотах, сыграла отвратительную мелодию, ничем не похожую на ту, что он слышал. - Сегодня ко мне приходил комендант, - он затянулся, она напряглась и перестала играть, - сказал, что какая-то девушка, похожая на мою горничную, поила водой пленных на площади. Девушка не отвечала, она закрыла клавиши, и он видел, как она закусила губу. - Хочешь быть расстрелянной? – он небрежно смахнул пепел. - Может, мне следует тебя высечь? Девушка что-то тихо произнесла. - Говори по-немецки, ты что, оглохла? - Я сказала, делайте, что хотите, - она обернулась к нему, и добавила по-русски, - свинья. Он поднялся и медленно подошел к ней. Это слово он понял, его он слышал так часто, что заставил одного старика, перевести ему. Она даже не вскрикнула, когда он схватил ее за волосы, и стащил на пол. Теперь она лежала между его ног, он подпер мыском сапога ее бок, чтобы не вырывалась. - Кто здесь жил до меня? – он присел возле девушки, упираясь коленом в ее живот. - Солдаты, - она толкнула его от себя, когда он нагнулся слишком низко, и ему пришлось перехватить ее руки, прижав их к полу. - И что, ты с ними тоже не разговаривала, только спала, да? Она удивилась, замотала головой. Сжав ее руки, он с силой, несколько раз, ударил ее запястьями по паркету, затем отпустив, полез под платье. - Нет, нет, - она прижала искалеченные руки к груди, - пусти, не надо, пустите меня, - по полу покатились пуговицы ее платья. - Ты не можешь отказать офицеру в том, чем довольствовались солдаты, - он потянул ее ниже, под себя. Она забилась, начала вырываться с новой силой. - Нет, пожалуйста, я никогда не была с мужчиной, - выкрикнула она, и он едва сдержался чтобы не ударить ее снова. - Если только ты мне лжешь, - он резко поднялся, увлекая ее за собой, повернул к себе спиной, и заставил облокотиться на пианино. Ее ноги дрожали, он развел их коленом, и пристроившись вплотную, стянул последнее белье. - Это все равно когда-нибудь произойдет, - он убрал волосы с ее шеи, и провел рукой вниз, по спине. Она беззвучно плакала, но ничего не говорила. - Я не нравлюсь тебе? Ты хотела русского? – удерживая ее, он слегка вошел в нее, она попыталась отодвинуться, почти вжалась в пианино. Его трясло от возбуждения, от упоительного ощущения узости и тесноты, и если бы он был резче, то мог и не почувствовать преграду. Но все же она была, девушка ему не солгала. Она шумно дышала, пряча рыдания, ее слезы скатывались по груди, и собирались у него в руке, которую он держал в вырезе ее платья. Помедлив, он отстранился, и прижавшись к ней, тяжело выдыхая произнес. - Ладно, - он шумно втянул воздух, - так низко я еще не пал. Он никогда не насиловал девушек, он приказывал, а они подчинялись. Но у русских все наоборот, к ним не подойдешь с общественной меркой, они оставляют за собой право выбирать, даже, когда такой возможности уже не осталось. Он погладил ее по голове, но девушка дернулась словно он ее ударил. - Ты отправишь меня в лагерь, как Нину? – спросила она, вытирая мокрые дорожки на щеках. - Нина, эта та украинка? Нет, совсем нет, ты останешься здесь, со мной, - он сам поправил подол ее платья и отошел в сторону, приводя в порядок свой костюм. - Отошли меня тоже, - твердым голосом, как будто она имела право требовать, сказала девушка. Слезы ее совсем не испортили, наоборот, ее лицо приобрело краски, он был уверен, что не смог взять ее, глядя в эти карие глаза. - Ты не понимаешь, что тебя ждет, это каторжные работы, скудная пища, ты не продержишься там и недели. Подойдя к столу, он разлил коньяк в две рюмки и протянул ей одну, девушка отрицательно покачала головой. - Мне все равно, я не хочу здесь оставаться, - она присела на край стула и теперь буравила его взглядом. - Ты не выбираешь, - он опустошил рюмку и налил еще, совсем немного, алкоголь заглушал все желания, - здесь я принимаю решения, и ты остаёшься, в лагере полно неотёсанных солдат, даже если ты не будешь работать, они будут насиловать тебя постоянно. - Замолчи, - она вспыхнула и посмотрела на него, гнев определенно ее украшал, - значит себя ты считаешь отесанным, может даже великодушным? – спросила она с насмешкой, - то, что ты каждый день будешь делать, ты вероятно называешь по-другому. Он мог сломать этот красивый нос за ее слова, но коньяк расслабил его, и он опустился на стул рядом с ней. - Я не жесток, со мной тебе будет лучше, ты еще многого не знаешь, - он дотронулся до ее груди и убрал руку, - я не скрываю, что хочу, чтобы ты спала со мной. Он посмотрел на ее руки, одно запястье опухло. Как можно аккуратней он взял ее за руку и резко дернул кисть. Она охнула от боли, но слегка покачав рукой, и удостоверившись что все в порядке, успокоилась. - Иди сюда, - он встал и подвел ее окну, - смотри на меня. Его голубые глаза встретились с карими, мысленно он пообещал себе не терять самообладания, несмотря на то, что она скажет. - Каким ты меня находишь? Разве я страшен? - То, что ты делаешь, страшно, - он держал ее за руку, и теперь пришлось вздрогнуть ему, когда ее маленькая ладошка коснулась его локтя. - Красота человека в его поступках, а как поступаешь ты? Какие приказы отдаешь? Судьбы многих людей зависят от твоего слова, хотя у тебя нет никакого права распоряжаться их жизнями. Пока она говорила, ее взгляд скользил по нему, эта русская очаровала его, она была достойной, он даже был готов поверить в равенство их наций. Она понравилась ему с самого начала, теперь, когда она заговорила с ним, он хотел слушать ее каждый день. Не ответы на его вопросы, а так, чтобы она говорила с ним сама, как с нормальным человеком, как с мужчиной, как с другом, делилась с ним, рассказывала все ему, одному. - Я не могу поступать иначе, но… помнишь тех пленных на площади? Я могу оставить их в живых, отослать их. Она печально покачала головой и отняла свою руку. - Ты не веришь мне? Я оберфюрер, в ваших войсках нет равного звания - это самый старший офицерский чин, поверь, в этом городе, я могу все, - он присел на подоконник и посмотрел на девушку. - Просто ты немец и тебе не понять, - она отвернулась. - Расскажи мне, - он улыбнулся, - я хочу знать, я пойму. Может, у тебя был жених, и ты переживаешь из-за разлуки? Он хотел показать, что человеческие страдания ему не чужды, его служанка была красавицей, наверняка на родине у нее была любовь. - Не было никого, - она разгладила помявшийся передник, - с вашего позволения, я пойду, работы много. - Стой, я не даю тебе разрешения. Оглядывая ее, он думал, что зря остановился. Какая разница где именно он возьмет ее, на дощатом полу или на мягкой постели, он все равно не получит разделенного поцелуя, нежных ласк, вряд ли она сможет привыкнуть к нему. Вряд ли она понимает, что ему нужна ее женственная мягкость, даже слова, война ожесточила его, но не притупила желания. Война скоро закончится, он чувствовал это, он умел просчитывать наперед. Если они выиграют, он возьмет ее в Берлин, победителей не судят, она красива, ему ничего не скажут. Если проиграют – он бежит, и она вместе с ним. Конечно, было бы правильным оставить ее, но что будет ждать в послевоенной России девушку вернувшеюся из плена? Когда выяснится, что она прислуживала немецкому офицеру, ее уничтожат свои же. К тому же, вдруг будет ребенок? Он не будет отказывать себе в удовольствиях, ее тело прекрасно, и она сильная, худая - да, но крепкая, умная, она станет прекрасной матерью, он не будет против. - Можешь даже говорить с ним по-русски, только сначала научишь меня, - сказал он вслух. - Что? Я вас не понимаю, - отозвалась она, все это время стоявшая рядом с ним. - Ты знаешь, что такое прогнозирование? - Да, когда события просчитывают наперед. - Верно, так вот, - он подтянул ее поближе и сложил руки на ее тонкой талии, - ты – женщина, я – мужчина, мы будем вместе все мое свободное время. Не перебивай, я так хочу, и я знаю, что будет дальше, но не хочу пугать тебя, к тому же ты быстро поймешь все сама. И теперь, ты должна быть осторожна, потому что твоя жизнь целиком и полностью зависит от меня, твое будущее есть только со мной, в противном случае, твою жизнь я оборву.