***
Его безумием стала не тишина, нет. Тишину Том обожал с детства. Он знал с десяток мест по всему приюту, в которых мог хоть немного побыть в тишине, чтобы снова и снова повторять самому себе: он не такой как все; он особенный и его родители не были такими, как эти противные воспитатели и вечно орущие дети. Том считал себя выше них и был невероятно близок к правде. В Хогвартсе на младших курсах встречам и пустой болтовне с однокурсниками Том предпочитал путешествие в книжные миры в мерной тишине библиотеки. Его не раздражало шуршание страниц и лёгкие шаги библиотекаря, не пугали неожиданные появления знакомых с просьбой о помощи, потому что все чувства среди книжных томов обострялись, помогая вбирать в себя значение каждого прочитанного предложения. Тишина не была вплетена в серебряную нить страхов, потому что Том боготворил её, из-за чего оторванные от тела души были лишены этого дара. Обитая в полном одиночестве в сокрытых от чужих глаз тайниках, души поначалу воспринимали голоса из прошлого, как назойливое жужжание или как неизбежное шебуршание природы — так шуршит океанская вода, падая на песчаный берег. Тем не менее годы заточения шли, а голоса памяти не собирались умолкать. Им как назло помогали миллионы книжных голосов. Среди книг, заточённых внутри диадемы Ровены Рейвенкло были те, что собирала сама Ровена ещё в десятом веке. Их голоса были глуше прочих, словно их желание донести свои знания угасало от века к веку, а вот большей назойливостью обладали книги поновее. Том мог только догадываться о силе магии, наложенной на диадему, раз она до сих пор как губка впитывала в себя новые знания из мира живых. Первое время своего заточения Том не отказывал себе в желании читать одну книгу за другой. Он перестал замечать время и даже отдалился ментально от других душ, книги поглотили его полностью, пока не начали раздражать. Ему не нужно было спать, не требовался отдых, но выдерживать гул голосов, которые умоляли уделить им толику внимания, становилось всё тяжелее и тяжелее. Прошло пять лет, хотя, быть может, и больше — у него не было солнца и луны, чтобы следить за сменой дней, и календаря, чтобы отмечать эти дни. Устав от знаний, возненавидев своё бессилие, Том воспользовался той мизерной толикой магии, что досталась ему от Волан-де-Морта, чтобы попытаться изолировать себя от библиотеки. В том месте, где он стоял, теперь было пусто, а стеллажи, располагавшиеся до этого параллельными рядами, переместились. Когда Том закончил, он не удержался от усмешки: стеллажи лучами устремлялись в даль, оставив вокруг него пустое пространство, где он наколдовал себе стул и сидел на нём — до сухости во рту и до слипания от усталости век, заглушая визг брошенных книг, шептал имена тех, кого хочет убить, тех, кому отомстит за падение, тех, кого будет пытать с особым удовольствием, если судьба будет к нему благосклонна и приведёт в его объятия ничего не подозревающую жертву. Тогда-то он, подобно пауку, оплетёт её своей паутиной лжи и сказки, уничтожит её разум и восстанет, как восстают фениксы из собственного пламени — и сожжёт этот мир.***
За прошедшие года Том уверил себя в том, что никто — даже старикашка Дамблдор — не сможет отыскать Выручай-комнату, а уж тем более не наткнётся в ней на спрятанную в барахле запылённую диадему. Он перестал ждать, что кто-то извне может попасть в его обитель, поэтому принял её голос за тот, что появляется только в последних главах многотомных талмудов — какого-нибудь незначительного соавтора, который горд оттого, что ему разрешили внести свою лепту в столь обширный труд. Такое уже происходило раньше, так что удивляться или тревожиться не имело смысла. Обычно Том прислушивался, чтобы понять, из какой именно книги голос и о чём собирается поведать, но, к великому сожалению, чаще это оказывались настолько невразумительные тексты, что Тому приходилось как можно быстрее закрывать разум от этих голосов. Он и так о многом позабыл, запоминая рецепты зелий, трансформационные формулы и законы, которым сто лет в обед. Забеспокоился он, когда расслышал тихие шаги, которых в книгах никогда не слышал, да и звучание этого голоса совершенно отличалось: оно не было гулким и настойчивым, а скорее любопытствующим. Видимо, она появилась в дальних уголках лабиринта, и либо долго не решалась, в какую сторону ей двигаться, либо её привлекли корешки ближайших книг и их содержимое — во всяком случае Тому показалось, что ему пришлось ждать её больно долго, отчего в нём зародилось нетерпение, которого он давненько не испытывал. Наконец, девушка появилась из правого прохода и остановилась, когда увидела сидящего на стуле Тома. Он не мог винить её за настороженное поведение, ведь её глазам предстала довольно необычная картина. Руки юноши пластиковым жгутом были перетянуты за спиной, из одежды на нём были одни брюки, а вокруг него в радиусе пятнадцати метров ничего не было. — Нет, я не призрак Ровены. Это было бы странно, учитывая, что я мужчина, — не поднимая головы, сказал Том, когда девушка наконец собралась сделать шаг в его направлении. Том не мог видеть её лица, только ему этого не требовалось, ведь они находили в его обители. Он слышал её. — И не её родственник. Вам, мисс Грейнджер, нужно быть чуточку изобретательнее, — её удивлённый вздох сладким сиропом влился в уши. Том поёрзал на стуле, чтобы чуть поднять тело, но на гостью так и не посмотрел. — И чуть менее наглой, особенно, когда пришли в чужой дом. — А вам, мистер, нужно научиться правилам хорошего тона, — губы Тома растянулись в довольной улыбке. Как давно он не чувствовал этого холода высокомерия. Его приспешники редко могли похвастаться подобным качеством. Чаще за холодность они выдавали жар негодования. — Легилименцию запрещено так просто использовать на людях согласно закону о… — Должен огорчить вас. Я хоть и легилимент, но в данный момент не способен пользоваться этой способностью. Магия здесь слишком непредсказуемая. Он поднял взгляд на гостью. Ею оказалась девушка лет шестнадцати-семнадцати, одетая в школьную форму с гербами Гриффиндора на галстуке и шевроне. Кудрявые каштановые волосы волнами спадали на плечи, обрамляя слегка бледное личико. Карие глаза неотрывно следили за Томом, руки она скрестила на груди, как бы защищаясь, но Том видел, как дрожат пальцы, сжимающие плечо. Она боялась его, хоть и пыталась храбриться. Чёртова гриффиндорка. — Меня зовут Том. Приятно, что хоть кто-то отыскал эту диадему. Вечное прозябание в обществе одних только книг порядком утомляет, знаете ли. Естественно, Том соврал. Его совсем не радовал тот факт, что диадему кому-то удалось отыскать. У таких, как он, вместе с цепями, привязывающими основной осколок души к миру живых, хранился один единственный приказ, выполнить который они обязаны, как только станет ясно, что крестражу грозит опасность… — Скажите, если не трудно, — продолжал Том, — почему вы решили, что это диадема Рейвенкло? Насколько я знаю женщины во все времена любили подобные украшения. — Потому что я не знаю о других диадемах с изображением орла — тем более с такой библиотекой внутри. — А вы не только сообразительная, но ещё и смелая. Хотя я больше люблю слово глупая, — издевательски протянул Том, склоняя голову набок. — Нацепить на голову вещицу, о свойствах которой есть только смутные догадки… Непомерно глупо… — Если ваша задача, — гневно перебила его девушка, — это оскорбление каждого, кто пришёл за знаниями, то я лучше уйду, — она прищурилась, и неожиданно из неё ушло прежнее напряжение: плечи расслабились, из рук ушла дрожь, а когда она снова заговорила, Том понял, почему. — Если жаждете ещё на сотню лет остаться здесь в обществе занудных книг, пожалуйста. Маленькая проницательная гриффиндорка. Том тоже прищурился, играя с ней в игру без правил — кто первый отвернётся не обязательно проиграет. Ей оказалось достаточным увидеть устройство внутреннего мира диадемы, чтобы понять, как тяжело здесь жить и что единственное спасение — это жалкое уединение, которое только сильнее разъедает внутренности. — Ну что вы, — вкрадчиво протянул Том. — Вы можете оставаться здесь столько, сколько ваша душа пожелает. Эти несчастные книги никак не поймут, что никому не нужны, а вы осчастливите их своим вниманием. Слышите? С вашего появления их голоса стали только настойчивее. Не припомню, как давно они были настолько возбуждены. Девушка скептически посмотрела на полки с книгами, видимо, не понимая, насмехается ли над ней Том, или ей в силу каких-то причин не были доступны голоса книг. — Благодарю, — сдержано кивнула и, медленно отвернувшись, направилась вглубь лабиринта, попутно читая корешки, чтобы понять, как всё рассортировано. — Если что, обращайтесь. Найду для вас любую книгу. — Я справлюсь, — упрямо заявила девушка и скрылась из виду. Том хмыкнул и снова поёрзал на стуле. Откинув голову назад, он прислушался к удаляющимся шагам. Осталось немного потерпеть, и он сможет выполнить то, ради чего существует. Пока девчонка ищет новые знания, он будет изучать её, расположит к себе, а потом с упоением раздавит. Главное не совершить ошибку одного из братьев… — Это будет интересно, — прошептал он одними губами. Этот оленёнок ещё не понял, что за ним следит голодный волк.***
— Почему вы молчите? Наверное, она не планировала оказаться так близко от его «убежища» и сейчас старалась не смотреть в его сторону, как будто он не замечал, как её взгляд мечется от него обратно к корешкам книг. — А разве вы не умеете читать мои мысли? Зачем вам слышать слова какой-то всезнайки? — она доставала одну книгу за другой, изучала оглавление, реже просматривала отдельные заинтересовавшие её главы, а потом возвращала отвергнутую книгу на место и продолжала поиск. За пять визитов Гермионы только двум книгам посчастливилось быть прочитанными полностью. — Можете не отвечать — вы ведь выше этого. — Я просто задал вопрос. Не надо язвить, — она не переставала забавлять Тома, напоминая ему о ручных зверьках, которых надо правильно обучить, чтобы те ластились к хозяину и не думали о том, чтобы убежать. — Не стоит меня бояться. В конце концов мои знания весьма обширны, и я мог бы… — Спасибо за предложение, но я сама справлюсь. — Чего вы боитесь? — искренне удивился Том. — Я на вас не нападал, не заколдовывал, позволил ходить по моим владениям, а вы не хотите мне отплатить даже такой мелочью как невинный разговор? Её спокойствие наконец дало трещину. Она не взялась за корешок книги, которую хотела посмотреть следующей. Излучая раздражение, Гермиона повернулась и направилась в сторону Тома, которого заинтересовало, что же она задумала. Гермиона приблизилась к стулу. Внимательный, изучающий взгляд карих глаз сканировал Тома, а он не показывал, как его интригует эта девушка. В первые её приходы он, не добившись реакции на его подколки, аккуратно изучал мысли Гермионы, но так, чтобы она не почувствовала даже толику сомнения в его бескорыстии, и, к сожалению, многого добиться не сумел. Во время чтения мисс Грейнджер довольно редко отвлекалась на воспоминания о друзьях и однокурсниках. Порой промелькивали имена Рон и Гарри, когда она решала, расскажет ли им о найденных знаниях. Однажды в её сознании появилось почему-то знакомое лицо рыжей девушки — Гермиона тогда случайно нашла рецепты зелий, придающие уверенности в себе, сродни Феликсу Фелицису. Но ни о семье, ни о мечтах и желаниях ничего узнать не удалось. Впервые Том Реддл не возражал, что на него смотрят снизу-вверх. Даже больше — ему нравилось, что Гермиона, не осознавая своего положения, не собиралась воспользоваться своим преимуществом и превратить Тома в жертву. Потому что она не такая как он. Шаг, второй, и вот Гермиона опустилась на корточки сбоку от Тома так, что теперь его лицо нависло на её, а она, судя по облегчению, скользнувшего по лицу, радовалась этому. Может, не любила главенствовать, а может, это смущало её. — Зачем это? — спросила в итоге она, кивая на стянутые жгутом руки. Том беспечно пожал плечами — ему нравилось смотреть на озадаченное лицо гриффиндорки. — Вряд ли вы сможете понять. — Но я всё же попытаюсь. — Это самоконтроль, — после недолгого молчания сказал Том. — Или самозащита. Хотя я больше люблю слово самообман. Выбирайте, какое вам больше по душе. Гермиона прикусила губу, задумавшись над его загадкой. — Вы боитесь… наложить на себя руки? — О, вот чего-чего, а суицида я не боюсь, — усмехнулся Том. — Бояться надо тех, кто решится убить меня, а себя зачем бояться? Я же говорю — это самообман. Я придумал, что могу удержать самого себя от суицида. Я решил, что вот это, — и жгут испарился, позволяя Тому встать со стула, отчего Гермиона невольно отошла на шаг назад, — не даст мне сжечь к чертям ненавистные мне книги. Вы их не слышите, но представьте, что вы бы жили около пчелиного роя… — Мне кажется, вы просто идиот. — Что простите? — оторопело переспросил Том. — Вы идиот, — спокойно заключила Гермиона. — Я хоть и не принадлежу этому миру, но прекрасно могу слышать их голоса. Я попросила их говорить. — Тогда не понимаю, как вы ещё не сбежали, — Том поморщился. — Это же невозможно… — Вы даже не пытались с ними говорить, — продолжила Гермиона. — Вы только брали, не отдавая взамен, а ведь они ужасно одинокие. Они хотят делиться знаниями и получать новые. Я случайно нашла книгу сказок. Там был мальчик — один из второстепенных героев, который мало кого интересовал, всем же героев подавай, а я ему рассказала сказку, какой он ещё не знал. Они написаны людьми и впитали их характер. Книга скромного автора не будет вас доставать, если вы вежливо попросите не беспокоить, а гордого надо заверить, что вскоре вы оцените по достоинству его труд. Если вы требуете, чтобы в ответ на ваше радушие я побеседовала сама, то научитесь такому же уважению. — Но это же не значит… — Вы идиот ещё и потому, что не пользуетесь своей силой, как могли бы, — неуклонно продолжила Гермиона, подойдя к Тому и смотря ему в глаза. — Что вам мешает создать звуконепроницаемую комнату, раз уж вы можете двигать стеллажи? Что вам мешает подружиться с книгами, чтобы не сидеть здесь, варясь в злобе? Мне кажется, раз уж вы заперты тут, то стоит использовать по максимуму все возможности, а не ныть о том, как вам плохо. Раздражённая этим разговором, Гермиона отошла, не замечая, с каким восторгом Том смотрит на неё. Она закрыла глаза. Прошла минута, потом две, а она всё стояла, и Том всё смотрел на неё, забывшись настолько, что позабыл открыть для неё проход в реальность — потому что не хотел её отпускать, а продолжать этот разговор, спорить с ней о том, как тяжело ему было и про себя восхищаться её пламенностью. Почувствовав неладное, Гермиона открыла глаза и нахмурилась: — Зачем вы удерживаете меня? — Я вас не удерживаю, — усмехнулся Том и развёл руки, намекая на связанные ранее руки. — Скорее я должен интересоваться, почему вы приходите, если я вам так противен, а книги перебираете скорее по привычке. Румянец залил её щёки, и он понял, что любуется её смущением. Ему удалось выиграть от оплошности, и тем не менее проход пришлось открыть — теперь, когда она заговорила с ним Том не мог всё разрушить, насильно удерживая её при себе. — Гермиона, — он понял, что получает несравнимое ни с чем удовольствие, когда перекатывает на языке её имя, наслаждаясь его звучанием и её реакцией на это обращение. — Я буду ждать нашей встречи. — Мне казалось, вы не выносите таких, как я. Она уходила. Её сознание уплывало в реальность, но Том ещё слышал тень насмешки, к которой успел привыкнуть. За эти дни — а может и месяцы — подслушивая её мысли, он запомнил каждую интонацию, каждый её тихий вздох, её живость, её ум. Том не верил в то, что именно эта часть его души способна испытывать подобные чувства. Дураком, верящим в силу привязанности, он был до шестнадцати лет, пока встречи с дядей Морфином и отцом не убили в нём способность доверять… Или не убили? — Не выношу, — согласился Том. Он терпеть не мог всезнаек, только и ждущих, чтобы в очередной раз показать собственное превосходство, но Гермиона такой не была. — Но твой голос… он не такой, как они, — махнув рукой на полки, пояснил Том. Гермиона ждала. Он слышал, как замерло её дыхание, и ему вдруг захотелось сжечь мост, ведущий в реальность, чтобы девушка так и не сняла со своей лохматой головки диадему Ровены Рейвенкло. — Твой голос стал моей самой большой драгоценностью.***
— Том… Её ласковый шёпот посылал волну тепла по телу Тома. Она шла от правого уха, к которому были прижаты губы Гермионы, ядом пропитывала мозг и вместе с кровью бежала по телу прямо в сердце, с каждой секундой бьющееся о грудину всё сильнее и сильнее. — Том… Теперь отказали руки — они повинуются шёпоту Гермионы. Они не хотят сдавить хрупкую шейку, чтобы вскоре до уха донёсся задушенный хрип, а его душа заняла бы опустевшее тело — нет, он совсем не хочет этого. Ладони Тома, радуясь свободе, скользят по талии девушки, слегка надавливают на поясницу, чтобы не дать ей даже возможности для побега. Впрочем, она уже не хотела убегать. — Ведьма, — стоном вырвалось из его груди, — моя ведьма… Том не мог припомнить, получал ли он подобное удовольствие, когда ещё был частью большой души, но поцелуи Гермионы и её судорожный шёпот заполнили его мир. Мечты о мести и собственном — извращённом — правосудии были позабыты, а книжные крики больше не тревожили. Своим шёпотом, своими прикосновения Гермиона Грейнджер уничтожала серебряные нити страха, привязавшие его к диадеме, и Том готов был поверить в то, что… — Том! Он резко дёрнулся и чудесный сон треснул, а потом разлетелся, осколками раня душу Тома. Утратив контроль над пространством диадемы, он упал с исчезнувшего стула, до этого сдерживаемые стеллажи окружили его, а голоса книг страшной какофонией взорвались в ушах, и Том закричал от этой боли. Он корчился, сжимаясь в комок, зажимал уши, ища спасительную тишину, но её больше не было, а он снова провалился в худший кошмар, из которого не мог выкарабкаться… — Что случилось? Том?! Она здесь — пришла, когда Том провалился в забытье и случайно разбудила, но ему не хотелось наказать Гермиону за это своеволие. Напротив, он отчаянно схватил её руку, которую она положила ему на плечо, и притянул к себе, из последних сил прохрипев: — Не молчи. А она только непонимающе смотрела на него, хлопая глазами. Губы то раскрывались, чтобы выронить хоть один звук, то снова закрывались, а Том больше не мог найти сил, чтобы молить её не молчать. Лёжа перед ней на грязном полу, оглушённый и растерянный он хотел провалиться в пучины Ада, потому что чувствовал… стыд? Нет, это невозможно. Это один из его страхов и хранится он — хранился — в другой обители. Том не знает, что такое стыд. Наконец Гермиона сглотнула и еле слышно начала говорить. Она рассказывала, как прошёл её день: о том, как помогла однокурснику с трансфигурацией и разобралась с накопившимися делами старосты, о том, что снег этой ночью укрыл Хогвартс, и теперь он похож на замки из сказок. Она говорила и говорила, а её голос всё креп. Тома перестала бить дрожь, тепло от присутствия Гермионы грело его, голоса книг затихали, потому что ему удалось восстановить прежние барьеры, в которых была лишь маленькая трещина для ласкового голоса Гермионы. — Тебе лучше? Она нависла над ним. Кончики каштановых волос щекотали щёки, он чувствовал её горячее дыхание, и в тот момент ему захотелось схватить девушку за эти кудри и притянуть к себе, чтобы как во сне запечатлеть на её губах жаркий поцелуй. Вот же она — такая близкая, такая беззащитная… — Лучше… Она робко улыбнулась, он улыбнулся в ответ. — Я, наверное… — она замялась, не зная, как продолжить разговор. Ласковая улыбка исчезла. Гермиона встала, прижала ладони, которыми гладила его разгорячённый лоб, к груди, закрываясь от него — как будто пыталась защититься от возможной новой вспышки гнева. — Мне стоит уйти… — Не уходи… — она хотела возразить, но Том поспешил поправиться. — Побудь со мной ещё немного. Пожалуйста, — новая волна дрожи прошила его тело, заставляя сжать кулаки до боли в пальцах и прикусить щёку. Том из последних сил сдерживался от крика, ведь он мог спокойно запереть наивную гриффиндорку и держать около себя, пока его душа не исцелится. Однако стоило ему ещё раз посмотреть на девушку, как вся злость улетучилась, оставляя робкую надежду на её понимание. — Расскажи ещё что-нибудь о твоём мире — о том, как ты живёшь. Пожалуйста. — Я думала, ты ненавидишь истории, — её ещё не покинул страх, но она не могла забыть увиденную ранее слабость, поэтому вернулась и села на пол рядом с ним. Том дёрнулся, желая взять её за руку — просто, чтобы она была его якорем — но сдержался. Это перемирие было слишком хрупким. — Я же говорил, — хрипло прошептал он. — Я ненавижу их голоса. Это моё наказание за любовь к тишине. — Но как же… — Ты нужна мне, — он облизал губы, впервые за многие годы чувствуя жажду — впервые вообще чувствуя что-то кроме ненависти и страха. И это Гермиона заставляла его вспоминать, что значит чувствовать. А ещё, выталкивая из себя вроде бы простые слова, которые на самом деле были нечто большим, Том перебарывал себя, признавая власть Гермионы над ним. — Твой голос… он мне нужен. Не знаю, как объяснить, чтобы ты поняла, но… — Тише. Она поняла. Поднесла палец к губам Тома, прося помолчать, и начала свой рассказ, больше ничего не спрашивая — у неё ещё будет время для этого. Иногда Том перебивал её, что-то уточняя, но больше не лез в её голову, чтобы наперёд узнать конец истории. Иногда он по выражению лица понимал, что Гермиона что-то утаивает, в самую последнюю секунду вспоминая, что чуть не сказала лишнего, но даже маленьких оговорок Тому хватило, чтобы узнать главную тайну девушки, которая не нашла отклика в нём. Гермиона Грейнджер была магглорождённой, но тем не менее это не беспокоило Тома так, как возможность потерять её, перестать видеть и слышать. Он больше не хотел оставаться в одиноком Аду. Может в нём правда осталась способность испытывать светлые чувства? Как тогда объяснить и тот сон, и то, как ему не хочется, чтобы Гермиона уходила? Способен ли он… Слушая рассказы Гермионы, глядя на её успокаивающую улыбку и держа за руку, Том признался самому себе, что, кажется, он всем своим сердцем — всей своей искалеченной душою полюбил Гермиону Грейнджер.***
Казалось, что в их отношениях — натянутых, но пропитанных робкой нежностью, — ничто не могло испортиться, по крайней мере, Том был в этом уверен, пока однажды после двухнедельного отсутствия (да, Том заставил себя считать секунды после её ухода) Гермиона не отшатнулась от него. А ведь он как обычно не торопился. Не собирался снимать путы, пока не удостоверится, что доверие Гермионы неизменно. Он даже сказать ничего не успел — только образ Гермионы окончательно сформировался, а её зрачки сфокусировались на задорно усмехнувшемся Томе, как она сделала шаг назад и судорожно вздохнула. Впервые с того дня, когда он доказал, что пространство диадемы полностью подчинено его воле. Это произошло ещё до его срыва и успокаивающей терапии Гермионы — он, посмеиваясь над её испугом, менял порядок стеллажей, перемещал её в получившемся лабиринте, пока она не выкрикнула грозно-отчаянное «Прекрати!» Том нахмурился, улыбка сошла с лица. Прищурился, пытаясь найти ответ в позе и маске, которую Гермиона нацепила на себя. Он же обещал, что не станет применять способность чтения мыслей, однако секунды тикали в голове, а Гермиона, похоже, не собиралась ничего говорить. Или собиралась, вот только никак не могла собраться с силами. Его храбрая гриффиндорка боялась что-либо сказать. — Я там книги для тебя подготовил, — медленно произнёс Том, всё также не делая попытки встать и приблизиться к Гермионе. — Подумал, тебе будут интересны эти темы… — Да, спасибо, — слишком поспешно ответила она. Звук её облегчённого выдоха заставил Тома ещё больше насторожиться. Прищурившись, он следил, как девушка уходит в другую часть пространства диадемы, которую он, приложив титанические усилия, создал совсем недавно: там её ждал растопленный камин, стол, заваленный всевозможными книгами, и кресла, в которых хотелось остаться читать и никуда больше не уходить. При этом Гермиона через каждые три-четыре шага оглядывалась на Тома, а он не мог решить: хочет она позвать его с собой или боится, что он сделает это без её разрешения. Он выждал немного, прежде чем поднялся и последовал вслед за Гермионой. И чем ближе подходил, тем отчётливее становились слышны её мысли. Обидно, но сколько бы Гермиона ни пыталась, она не могла полностью закрыть свои мысли от Тома, и когда он вышел из-за стеллажей, то знал, что напугало её. — Узнала значит. Он облокотился о ближайший стеллаж, застыв в ожидании ответной реакции Гермионы. И она не заставила себя ждать. — Если ты о своём полном имени, то да, я узнала его, — сдержанно сказала Гермиона. Том раздражённо фыркнул. — Не строй из себя дурочку, пожалуйста. Ты знаешь, что диадема — один из крестражей, а я — часть души Лорда Волан-де-Морта. Самого могущественного волшебника. — Профессор Дамблдор… Он не дал ей закончить, вмиг оказавшись рядом и грубо зажав ладонью рот. Однако это не помогло, и в голове помимо его желания вспыхнул обрывок другого разговора: «— Альбус Дамблдор — самый великий волшебник. А ты просто жалок!» Да, эти слова говорил мальчишка Поттер, и не ему, а другому осколку души, но Том не хотел слышать эти же слова от Гермионы. Не после того, что между ними было. — Только не надо его сюда приплетать, — прошипел он со злобой, которая неконтролируемым потоком затопила всё его существо. — Здесь только ты и я. Я, который является якорем для самого опасного человека, и ты — одна из тех, кому угрожает полное истребление! Теперь в глазах Гермионы был один страх. Том, как делал это несчётное количество раз, прикоснулся к этому страху и увидел все его грани. Там были жёлтые глаза Василиска и рыжая девчушка, мирно спящая в Больничном крыле, там был красивый юноша, распластанный на земле перед беснующейся толпой, и бледный рыжий мужчина, чьё тело опутали десятки лент бинта. Множество тел и лиц, кровь и изумрудный отблеск в пустых глазах — они заполнили сознание Гермионы, а в ушах звенел крик лучшего друга, рвущегося к Арке, ведущей в никуда. Она пыталась вырваться из стальной хватки Тома, толкала его в грудь, кусала его бестелесную руку и плакала, жалея, что доверилась такому монстру. Том потянул нить её страхов, и они оба замерли — Гермиона потому, что не могла вздохнуть от сковавшего её страха перед его могуществом, а Том, потому, что таким извращённым способом хотел объяснить ей, каким он стал. И поэтому он не ударил по нити всем волшебством, что он копил, а нежно погладил, смотал в клубок и вернул хозяйке, которая обмякла в его руках. — Я чудовище и не отрицаю этого, — прошептал Том, прижимаясь губами к уху Гермионы. — Только чудовище может подобным способом доказывать, что оно таковым не является. Я не жду, что ты поймёшь меня, как сделала это, когда я потерял над собой контроль, но знай, если бы я был прежним — таким, как был до встречи с тобой, — то уже выпил бы твои силы и вернулся в мир живых. Кажется, ты не первый раз столкнулась с таким, как я, и знаешь, на что я способен. Но с тобой я так поступать не хочу… Наконец он отнял искусанную руку от рта Гермионы, но так и остался сидеть рядом, держа её за талию. Уставшая и выдохшаяся она оттирала слёзы со щёк, стараясь не смотреть на Тома, а когда отдышалась, спросила с надрывом: — Зачем я нужна тебе?! Я же грязнокровка — грязь под твоими ногами! Таких, как я, ты уничтожал целыми городами, так почему ты ничего не делаешь?! А может ты уже сделал это? Сидишь целыми днями, притворяясь мучеником, давя на жалость. Книги мне подсовываешь, да ещё и… Гермиона осеклась, поняв, что чуть не сказала. Том ещё не ослабил свою связь с ней и увидел воспоминание об их прошлой встрече, когда он попросил почитать ему книгу. Они устроились на соседних креслах, Гермиона читала, не замечая, как Том на неё смотрит, а потом он сел на пол у её ног и, откинув назад голову, положил её на колени девушки. Она была так шокирована, что на миг замолчала, однако Том улыбнулся, и она вернулась к чтению. Минуты, а может и часы спустя Гермионе стало любопытно, не уснул ли Том, и тогда она склонилась над его лицом, зачарованно рассматривая его. Ей хотелось прикоснуться к нему, а он вдруг открыл глаза и быстро коснулся пальцами её щеки. Первым порывом было отстраниться, но Гермиона так и не смогла этого сделать. Зачарованная его лицом она рассматривала Тома, пока он сам не шепнул, что ей пора, и вытолкнул её из диадемы, зная — ей нужна передышка. Нужно решить, как поступить с этими чувствами: сжечь или самой сгореть в них… — Это странно, но мне плевать на то, кто твои родители, — прижавшись лбом к её лбу, Том неотрывно смотрел на её лицо, желая, чтобы и она подняла на него взгляд. — Узнай я это сразу — вряд ли бы вообще стал с тобой играть. Но я узнал это поздно, когда хотел, чтобы ты принадлежала мне, — её горячее дыхание опаляло шею. Том из последних сил сдерживал себя от того, чтобы прижать её к себе — нужно ещё чуток подождать. — Я больше не Волан-де-Морт. Был его частью, но сейчас он надо мной не властен. — Я тебе не верю, — её разум начал борьбу. Гермиона билась о преграду, выставленную Томом, но не могла заставить свой разум покинуть диадему. — Это такая же ловушка. Ты усыпляешь мою бдительность… — Это не так. — Хватит играть со мной! — закричала она, отстраняясь и сжимаясь в комок. — Прекрати это. Разве… разве тебе недостаточно моего страха? Джинни тоже начала бояться, и он утащил её… — Ты не меня боишься, хотя я с первой нашей встречи давал не один повод для страха. Ты понимаешь, что я — не он. — Тот, другой ты чуть не убил моих друзей, — сказала Гермиона. — Гарри мне рассказывал: тот, другой, был одержим местью. Натравливал на Гарри василиска, отбирал жизнь у Джинни и хотел возродиться, чтобы продолжить своё дело… Ласково, как только мог, Том начал гладить её сгорбленную спину, потом мягко расцепил её руки, которыми она обнимала прижатые к телу колени, и снова привлёк Гермиону к себе, утешая. — Я не он, — интересно, он больше себя успокаивал, как кукушка повторяя одну и ту же фразу, или всё же Гермиону, которая никак не могла расслабиться в его объятиях. — Да и самыми яростными были дневник и кольцо. Может ещё медальон. У Волан-де-Морта с этими вещами самая сильная связь, а чаша и я — скорее потеха для самолюбия. Да, я хотел воспользоваться тобой, но не могу это сделать — ты мне очень дорога. Гермиона больше не пыталась отбиваться. Она застыла в кольце его рук, и только лёгкая дрожь от сдерживаемых рыданий сотрясала её хрупкое тело. Том сжал пальцы на её руках — сильно, чтобы не дать ей испариться, и нежно, чтобы не испугать. — Я ненавижу тебя, — прошептала она, сдаваясь окончательно, и Том прекратил насильно удерживать её разум. — Ненавидь, — невесомо целуя её шею, откликнулся он. — Но, молю, не уходи. Ещё немного побудь со мной. Он не почувствовал момента, когда Гермиона поняла, что свободна. Она почти растворилась, а Том, не желающий больше пугать её, не стал возвращать её, и лишь попросил её вернуться, ведь без неё его существование точно не имело смысла.***
— Я расскажу тебе о них, — сказал Том через три недели, когда Гермиона наконец пришла. Она в недоумении остановилась в паре шагов от его стула, а Том как ни в чём ни бывало избавился от жгута на руках, поднялся и, протянув Гермионе руку, повёл её в тот уголок с камином и креслами. Он не хотел больше находится в зоне отчуждения — не когда она рядом. — Расскажу об их сильных сторонах и слабостях. Постараюсь рассказать, где найти и как уничтожить. — Почему ты делаешь это? Том опустился в единственное кресло — он специально наколдовал только его. Гермиона поначалу нерешительно смотрела на него, однако потом всё же присела ему на колени, моментально оказываясь пойманной в кольцо его рук. — Потому что я эгоист, — улыбнувшись, пояснил Том. Гермиона положила голову ему на плечо — и ему хотелось, чтобы они застыли в этой позе. — Они страдают. Каждый из нас живёт в болоте страхов Волан-де-Морта, каждому приходится барахтаться в нём, без чьей-либо поддержки. Не представляю, насколько изуродованы другие мои части, но считаю, что нам давно пора уйти на покой. — Ты… тоже хочешь… исчезнуть? Том проигнорировал её вопрос. Неспешно поглаживая её плечи, он начал свой рассказ, во время которого он был одновременно и с Гермионой, и с остальными душами. Потянув за серебряные нити страхов, он мог нащупать остальных и увидеть, а главное почувствовать их боль, чтобы укрепиться в мысли, что так надо. Поэтому он не переставал говорить. Дневник и кольцо уничтожены. Первый стыдился своего происхождения и боялся, что о неприемлемой связи с магглами станет известно каждой шавке. Второй же сторонился призраков, потому что после мести в Литтл-Хэнглтоне в его сны начали приходить не только убитые отец и бабка с дедом, но и хохочущий Морфин Мракс, сплёвывающие ему в лицо Марволо, чьего лица Волан-де-Морт, конечно, не знал, но воспалённое сознание само додумывало его, рисуя состарившуюся копию Морфина. А ещё к нему приходила мать и улыбалась такой доброй улыбкой, что его выворачивало наизнанку, он просыпался в холодном поту и целый день едва мог скрыть от однокурсников нервную дрожь. О них Том рассказал, чтобы Гермиона поняла его чувства. Третий — медальон. Страх потерять влияние и не добиться своей цели. Чаша — боится не оставить след в магической истории. Боится прожить так, как будто его и не существовало, а могущество, которое ему уготовано, не более чем выдумка брошенного всеми сиротки. Пятый — Том, которого встретила Гермиона. Запертый среди книг, содержание которых он боится забыть, ведь одна из целей жизни Волан-де-Морта — познать все тайны магии. А ещё он тот, кто ненавидит чужие голоса, но в то же время оказался пленён голосом любопытной гриффиндорки. Шестой… — Он боится смерти. Его самый главный страх, от которого он бежал, создавая нас… — Гарри говорил, что Нагайну он обратил, когда был повержен, — задумчиво протянула Гермиона, кивая. — Понятно, почему этот страх достался ей… Том уже хотел спросить, кто такая Нагайна, но вовремя замолчал. Гермиона была погружена в свои мысли, и ему не составило труда проникнуть в её мысли и прочесть то, о чём раньше не догадывался. Их не шесть — их семь, и седьмой крестраж — змея Нагайна, которую Волан-де-Морт сделал дополнительным якорем, боясь за свою жалкую душонку. Но был ещё один крестраж, о котором знал Том, но о котором не догадывалась Гермиона, и это знание тяжким бременем ляжет на её плечи, если он продолжит рассказ. Хорошо, что змея так слаба, что он её не чувствовал и не проговорился, сколько крестражей на самом деле. — Так и есть, — почти не соврал Том. Этот страх был заключён и в Гарри Поттере, и в Нагайне, так что ложью это не было — маленькая утайка. Старикашка Дамблдор должен был всё разгадать, так пусть смерть мальчишки будет на его совести, а Гермионе и так придётся несладко. — В основное тело мне пробиться не удаётся, так что сказать, где он хранит оставшихся не могу. Но уверен, у Дамблдора давно есть план как их найти… — Ты не ответил на мой вопрос, — упрямо перебила она его, устав слушать про крестражи. Ей было плевать на всё, кроме одного. — Ты тоже собираешься исчезнуть? — Гермиона, — он сильнее прижал её к себе, — я хочу, чтобы меня убила ты. — Нет! — она отпрянула. — Я не стану — не хочу тебя убивать. Я… — Ты сделаешь это, потому что на других я нападу. Не желаю погибать от рук Поттера и прочих марионеток старикашки Дамблдора. — Не проси! — Странно, что после той боли, что я принёс тебе, ты не хочешь поквитаться. — Я не сделаю этого. — Почему? — Это неправильно. Я не убийца. — Не лги мне, — прошипел он, хватая Гермиону за подбородок и заставляя поднять на него взгляд. — Скажи правду. — Я уже сказала её, — упрямо процедила она. — Хоть раз в жизни признайся — признай себя. Бесполезно. Она обняла Тома, прижимаясь к нему всем телом, смазанными поцелуями касаясь его шеи и прося не умирать. — Ты маленькая эгоистка, — он укусил Гермиону за мочку уха, слыша её судорожный всхлип и чувствуя, как её ногти впиваются в плечи. — Помогаешь всем подряд, а втайне надеешься, что кто-нибудь заметит твою боль. Ты хочешь любить и быть любимой, но не получала второго, — он посмотрел в любимые карие глаза и победно усмехнулся, потому что был прав. — И вот он я. Кусок души чудовища, желающего истребить тебе подобных, истерзанное старыми страхами нечто, у чего как ни странно есть сердце, и ради тебя оно бьётся. Ты не хочешь убивать меня, потому что надеешься на счастье, ищешь способы вытащить меня отсюда, но их просто нет. Сколько уже книг о крестражах ты перелистала в библиотеке Хогвартса? — Том погладил её мягкие кудри, утешая. — Поэтому ты сделаешь это. Ты убьёшь меня, потому что это правильно — а вы, гриффиндорцы, обожаете поступать правильно, — пальцы путались в её кудрях, а губы не могли оторваться от румяных щёк. Том горел внутри, не желая выпускать из рук свою смелую пташку, но при этом не переставал шептать то, что поможет Гермионе решиться. — Ты сделаешь это, потому другого пути к миру нет. Это война, моя ведьма, и её не выигрывают без слёз, — но он мечтал о том, чтобы не её слезами была оплачена победа. Эта девушка должна улыбаться, когда солнце нового дня осветит её лицо, и идти вперёд с гордо поднятой головой без груза ошибки прошлого. Он поцеловал её — жарко, с нажимом, передавая ей всю свою боль и забирая её. — Ты сделаешь это, потому что я прошу тебя об этом. Ты пришла ко мне и даже не представляешь, как сильно изменила меня. Ты стала моим лекарством — смыслом моего жалкого существования, — она дрожала в его объятиях, не желая слушать эту исповедь, но Том не собирался отпускать Гермиону. Ещё рано. Он взял её дрожащую ладошку и насильно приложил к своей груди, заставляя чувствовать бешенное биение его сердца. — Моя милая ведьма, если твоё сердце также неистово бьётся — испытывает те же чувства, что и моё, — тогда ты сделаешь это, — последний поцелуй, и он отпустил мгновенно вскочившую на ноги Гермиону. — Я знаю, что ты выберешь, и буду ждать. Она исчезла быстрее чем обычно, однако Том знал — она вернётся в самый последний раз, и когда она придёт, он будет готов к этому.***
— Том, я должна сказать… — Не надо. Он не хотел слышать эти извинения. Притянув девушку к себе, Том посадил её к себе на колени и зарылся лицом в спутанные локоны. Вот зачем она извивается и снова пытается, корча жалостливую мину, сказать, как ей жаль? Что она не могла поступить по-другому. — Том… — Не оправдывайся, — разозлившись, прорычал он, опуская взгляд на её лицо. Чёрные глаза пожирали её, затягивали в бездну горечи, где девушке хотелось остаться навсегда. — Никогда ни перед кем не оправдывайся, слышишь?! Не оправдывайся за то, кем ты являешься. Ты гриффиндорка со своим понятием о справедливости, — и он уже простил Гермиону за это. Простил за то, какой выбор она сделала, потому что он толкал её к этому, но не хотел прощать ей последнюю слабость — это была уже не Гермиона Грейнджер. Губы девушки задрожали, и гнев схлынул в никуда, оставив Тома на берегу отчаяния. — Прости меня. Не сдержался. — Не извиняйся, — прошептала Гермиона. Том чувствовал, как её горячие слёзы падают ему на плечо, а потом, щекоча кожу, скатываются по спине и груди. Руки сильнее сжали тонкую талию, а её пальцы до боли вцепились в упавшие на лицо чёрные локоны. — Гермиона, не давай себя сломать. Не дай ему тебя сломать. Без нас он слаб. Главное — сделайте это, не медлите… Он говорил и говорил, что-то ободряющее, иногда ласковое, а иногда он молчал вместе с ней, баюкая общее горе, связавшее их на всю жизнь. — Как… как мне это сделать? Том не представлял, откуда в Гермионе столько сил. Сделав выбор, она продолжала терзаться муками совести и в довольно странной манере наказывала себя, оставаясь здесь дольше, чем положено для прощания. Он поднёс её правую ладонь к губам, как будто благословляя её. Этими пальчиками она решительно сожмёт палочку, а потом теми же губами, что ласково звали его по имени, произнесёт нужное заклинание. — Ты что-нибудь знаешь об «Адском пламени»? — и по ужасу, мелькнувшему в её глазах, Том понял, что не ошибся. — Нет, не надо, — замотала она головой. — Не проси меня! — Но ты же сама попросила, — словно ребёнка укорял. Слезинка перелилась через веко и скатилась по только высохшим щекам. Гермиона, завёрнутая в кокон сердечной боли, показалась Тому ещё прекраснее чем раньше, и он снова и снова целовал распухшие губы, ласкал её отзывчивое тело и говорил о том, как любит её. Он эгоистично старался не думать о том, что ждёт её впереди. Оставляя Гермиону с разбитым сердцем и вывороченной наизнанку душой, Том понимал, что годы спустя она будет бесконечно проклинать его, а он, слыша эти слова на адском кострище, будет думать, какая же она глупенькая, раз не может изгнать из сердца — или хотя бы заглушить — проклятую любовь. — Гермиона. В последний раз. Пожалуйста. Наконец они разомкнули объятия. Том преклонил колени перед той, что излечила клочок его истерзанной души, взял её маленькую ладошку и поднёс к губам, вжимаясь губами так сильно, словно хотел испариться и остаться этим поцелуем на её руках. Гермиона склонилась к уху Тома и очень тихо — так, как он любил — прошептала: — Я люблю тебя, Том, — она шумно сглотнула, вытягивая ладонь из его рук и отходя назад. — Прощай. Том улыбнулся, объятый ликованием. Он чувствовал, как цепи жизни сильнее сдавили горло, не желая отпускать любимого пленника, но они исчезнут совсем скоро, и — может же такое быть? — его душа устремиться в небо. Шепча последние слова перед плачущей Гермионой, Том молил теперь не за себя, а за эту прекрасную девушку с любящим сердцем, которой точно не место в обители Люцифера. Когда он уже чувствовал приближающийся пожар, готовый в любую секунду сорваться с кончика палочки Гермионы, Том молил, чтобы её забрали к себе ангелы, а он будет ждать её там, потому что своей смертью, он искупал грехи прошлого — потому что жаждал сжечь мир, а вместо этого сгорит сам. Оковы спали, и в последний миг Том на всю Выручай-комнату прошептал: — Прощай, моя ведьма.