Сегодня войны не будет

Во сне она слышит голос мамы — та поёт песню про непонятное, про то, что кто-то кого-то не оставит и их кто-то там защитит. Ну и что, что непонятно, зато это мама поёт. Сегодня будет война. Сегодня она — смерть и хаос, она комкает пространство и разрывает в клочки всё, что похоже на её противника — всё, что похоже хоть на какую-то структуру. Ее противник — то нерушимая структура, то текучая материя, то чистая энергия, и энергия охватывает её и меняет, переплавляет хаос в форму, и эта форма и есть она. Так она опять обретает облик. Это больно, и она кричит, и вместе с ней кричит ещё кто-то. Она спрашивает: «Почему?» «Потому что я не дам тебе потеряться». А потом всё уходит, и боль тоже. Она просыпается на рассвете, в тишине и золотом сиянии неизвестного солнца. Сегодня войны не будет. Она подбирает имя, как иные подбирают наряд. Но одежда у неё не меняется день ото дня, а вот с именем можно играть. У изголовья букет цветов, белых, мягких, многолепестковых, перевязан белой лентой, на ленте надпись — «Для Вейлин». Хорошо. Сегодня она будет Вейлин. Она спускается из окна башни по стене и плющу, чтобы не беспокоить отца, и на своём верном спидере — чёрном с золотом — мчится туда, где рассвет уже превращается в уверенное утро. Ей навстречу проявляются серебряные башни и крепостные стены, бронзовые статуи и каменные обелиски, и стелется вместо ковров дорога из каменных плит. Её ждут на главной площади, перед самой высокой башней, но она сперва делает круг — стены и башни сливаются в серебряное мерцание, а от скорости захватывает дух, и ей нравится, что сегодня есть куда ехать. И ещё — она не знает, что увидит там, на главной площади. Знает лишь, кого. На площади сегодня фонтан — прямоугольный, с низкими бортиками, и посередине вздымается стена из тёмной воды, вздымается и падает без брызг. — Такие бывают на Манаане. Я подумал — вдруг что случится, и не успею показать тебе Манаан. Вот, хотя бы фонтан... Он сидит на бортике и встаёт при её приближении, его драную и горелую коричневую робу треплет ветер — это тоже не меняется день ото дня. — Что же ты покажешь мне сегодня, если не Манаан? — говорит она манерно и немного капризно. — Сегодня — Альдераан. — Чур, я поведу спидер — ты водишь просто ужасно! Он улыбается: — Альдераан надо смотреть не со спидера. И не с шаттла. Она отшатывается в притворном ужасе: — Пешком? — Нет. Закрой глаза. Она зажмуривается крепко-крепко, и даже закрывает глаза ладонями. Подглядывать она не хочет. Зато слышит — шум ветра, присвист, шорох огромного крыла. — Теперь смотри. Это транта. Сегодня будет война. У изголовья снова цветы — белые и золотые, и перевязаны лентой, белой и золотой — «Для Вейлин. Извини за шипы». Стебли цветов жёсткие, и на них, действительно, шипы. Сегодня она тоже будет Вейлин. Прежде впереди неё в бой шла волна штурмовиков, жгущих и разрушающих всё на своем пути. Или просто волна ярости. Но день переходил в день, и в следующий день, и не было им числа, и ярость понемногу износилась, стерлась... может быть, наскучила? Так что сегодня она идет одна — по зелёным травам и каменным дорогам, среди серебряных башен. Вчера она смотрела на них с высоты полета транты, и сегодня не хочет жечь и разрушать. Пусть они будут. Мир проворачивается под ней, приближая её к цели — в конце концов они всегда сходятся в поединке. В конце пути, на мёртвой земле, на потрескавшихся чёрных камнях, среди осыпающихся прахом деревьев и спёкшихся пепельных цветков, там он всегда её ждет. Её мечи сияют янтарным светом, его — зелёным и алым, и там, на мёртвой земле, бьются они, не сдерживая силы удара, и каждый раз, каждый раз он побеждает её — сила уходит из рук и сердца, становится темно... Потом наступает утро. — Почему ты сражаешься со мной только здесь? Он отвечает вопросом на вопрос: — А почему ты вообще со мной сражаешься? — Мне приказывает отец. Каждый день он велит мне тебя убить, чтобы он мог править миром. — Твой отец бессилен, и любая земля, которой он станет править, рано или поздно станет мёртвой. Как Зиост. Как Нафема. — Но почему мы всякий раз сходимся здесь? — Я слишком люблю все остальные земли, чтобы губить их в бою. А здесь уже нечего разрушать. — Здесь есть ты. — Меня он разрушить не сможет. Может быть, я смогу, думает она. Но я больше не хочу. На этот раз она уходит без боя. __________________ — Мама, ты должна отдохнуть. — Я не могу. Вдруг он откроет глаза, а я не увижу. — Он не хотел бы, чтобы ты так загоняла себя. Он борется. Мы его не оставим. Но надо поспать. — Нет. Когда он откроет глаза, я должна увидеть. Иначе как я узнаю, кто из них на меня посмотрит? __________________ Сегодня будет война. Она не создает штурмовиков, не посылает вперед войска. Но и одна она не идет. Сегодня за ней следует отец — он больше не отпустит её одну, и вдвоем они шагают с зеленой травы на окаменевший прах Зиоста. Противник стоит к ним спиной, и его окружают тени — некоторых она узнаёт, некоторых — нет. Отец подшагивает ближе, противник оборачивается, а тени развеиваются. — Каких непрочных ты сделал солдат, — говорит она. — Это не солдаты. Не оружие. Я хотел ещё раз увидеть тех, кого люблю. Отец всегда говорил ей, что любовь делает уязвимым. — Нет, — качает головой противник. — Всё наоборот. Любовь — это последний щит. Как узнать, любишь или нет? Отец всегда говорил, что это ей не нужно. Но она хочет узнать. Ей даже не надо спрашивать. — Любишь — это когда кого-то ранят, а больно и тебе. Вот видишь, кивает ей отец. Что я говорил. Зачем тебе боль? Потом отец отдаёт приказ. Убей его. Нет. Я не хочу. Убей. Её мечи сияют янтарным светом. Она наносит удар. Всего один. В конце достаточно лишь одного удара. _________________ Он открывает глаза — глаза слезятся и веки дрожат. Сенья здесь, держит его за руку — рука непривычно худая, к руке тянутся трубки с иголками на концах, иголки уходят под кожу. Он по-прежнему в тронном зале, медицинскую кровать поставили прямо возле трона — случись что, Вечный Флот ждать не будет. — Сенья, — говорит он, — Сенья. — Здесь Вейлин, — говорит он ей. — Она просит, чтобы ты спела. Она услышит. Скоро она уйдёт. Она говорит, что любит тебя. __________________ Тело отца тает под её руками, пока она слушает, как мама поет. — Так больно, — говорит она. — Ты его очень любила. — И маму. И братьев. И твою смешную транту. И теперь, наверное, тебя. Я больше не могла уже убивать ради него. Он ведь давно умер. И я тоже. Я теперь скоро исчезну, да? — Нет. Ты просто пойдёшь дальше. Там нет смерти. Там есть Сила. — Правда-правда? — Да. Мой учитель приходил ко мне оттуда, целых три раза. Не бойся. От отца уже не осталось даже тени, и ей тоже пора, она знает это. Это уже не страшно. Это ничего. Любовь — последний щит. Как долго она не знала, что он у неё есть. __________________ — Сенья, — говорит он, — можно, я сяду? От трубочек и иголок его уже освободили, но он всё ещё на медицинской кровати — там, в зале, возле Вечного трона. Сенья помогает ему сесть, помогает опереться о спинку кровати. И смотрит, смотрит на него, не отводит взгляд. — Прости меня, — говорит он Сенье. — Их обоих больше нет, и Валкориона, и Вейлин. — Глупый Чужестранец, — Сенья обнимает его, гладит по плечам, по голове, плачет. — Сенья, ну какой после всего этого я вам чужестранец. И, Сенья, скажи им — всё, войны не будет. Больше войны не будет.