Возвращение

Морхэллен не ожидал, что тот придёт к нему сам — сюда, в сады Лориэна. Глаза застила память — золотое, белое, голубое; трон, самый высокий из тронов Владык, и да, конечно, тоже золотой... Блеск резал глаза, трудно было смотреть. Сейчас смотреть тоже было трудно — слишком резкий свет, слишком яркий, весь не такой. Даже здесь, в тенистых садах, на берегу сонного озера. Свет отражался от воды, бил в глаза — не спрятаться беглецу. Бывшему беглецу. Разве он здесь не дома? Тогда почему воздух так тяжёл? Даже слова приветствия сквозь него проходят с трудом. — Славься, о Великий... Манвэ стоял и молча смотрел на Морхэллена. Что он — золото, лазурь, белизна — видел сейчас? жалкую тень, которая рада бы скрыться среди других теней, да и то не получается? Наконец Манвэ нарушил молчание: — Младший сказал мне, что ты не находишь себе места, не обретаешь сна или хотя бы покоя нигде — даже в его доме. Он хочет тебе помочь, но не знает, как. — Я прошу... я просто останусь здесь. Не помешаю никому. «И здесь чужой», — думает Морхэллэн. — «Слабый. И очень заметный. А чего ты ждал, что отступника просто оставят без внимания?» — Я не ждал, что у тебя хватит воли вернуться. Он так похож... — Манвэ не договорил, но просто продолжил: — Он ревнив и не отпускает ничего, чего коснулся хотя бы единожды. Но ты здесь. Это даёт надежду. «Что?» Он — чёрный ветер, вольное пламя. Недосягаемо прекрасный, бесконечно добрый, полный неповторимой мудрости и умения. Он Учитель. Он — тот, о ком говорит сейчас Король Мира с раскаявшимся отступником? И он ревнив? — Сколько-то я его все же знаю. Он мой брат. А ты — его Сотворённый. Морхэллен вскинулся, впервые посмотрел на Манвэ прямо — и замер. «Он же не читает мысли?» — Нет, я не читаю мысли, — отозвался Вала. — Но ты говоришь всем своим существом, кричишь всем своим существом — и все о нём. Скажи мне, — неожиданно мягко спросил он, — чему научил тебя мой брат, твой учитель? …бесконечные попытки создать что-то, что не было бы застывшей ошибкой, нелепостью; бесконечные попытки услышать Песнь мира — и глухота; немой язык колокола бьётся — Тано, как мне измениться, подскажи, научи, если ты Учитель мой, то почему я не могу добиться своего как твой ученик? Ты говоришь, что я не перестану быть тебе нужен — а я хочу заслужить твою любовь по праву ученика, да почему же я ничего не могу? «Просто будь собой». Неужели и это я тоже кричу вовне, думает Морхэллен. И еще думает — нельзя не отвечать слишком долго. — Он учил меня — будь собой. И ещё — учил смотреть своими глазами. «Неужели мне больше нечего назвать?» Манвэ молча кивнул и сел — нет, плавно опустился на траву. И ответил негромко: — С Искажёнными — хорошая была попытка. Борьба со страхом через ритуал и воинское служение — в идеале, как я понял, через отвержение себя ради защиты другого... Жаль, недолго продержится. Будут ли они делать то, чему ты учил или поступать согласно своему Искажению — там война. Исход один. — Я... и об этом кричу, владыка? — Нет. Это я видел сам. То, что вблизи него, мне трудно видеть ясно. Но что-то можно разглядеть. «Он смотрел? Он мог всё это видеть?» — Когда Владыка Ветра стоит на Таниквэтил рядом со своей супругой, Королевой Звёзд, то может он видеть всё, что происходит в мире, а она — слышать; и так нет скрытого от них в пределах Арды... да, Сотворённый. Тысяча вопросов на языке, тысячи ответов хочет разум — если можно было видеть... а разве... а когда... а почему только сейчас... а что же тогда я? И ни одного вслух, потому что прямо спросить немыслимо, Великим не задают вопросы... часто. — А что же тогда ты? Ты вернулся. Ты выбрал вернуться. Хотел бы я знать, понимаешь ли ты, что именно ты выбрал. — Он прогнал меня. Я ушёл... невозможно было остаться. После всего... — И ты пришёл. Предстал перед Силами в Маханаксар. Открылся нам. И с тех пор ждешь суда, кары или хотя бы разговора. Вот он, твой разговор. — Почему? «Великим не задают вопросы!» — Потому что он мой брат. Потому что ты его сотворённый. Потому что я должен использовать любой шанс прекратить это безумие. Потому что иначе... Голос Манвэ стих, словно истёрся о воздух Садов. Но разве сам он не есть воздух? Ветер? Да, ветер тоже замер, листва не шелестит, и замерла поверхность озера — ровная, как зеркало, как огромный глаз с сотней зрачков — теперь их видно: в озере отражаются звёзды, высокие, высокие... Озеро и небо смотрятся друг в друга, а на берегу озера глаза смотрят в глаза — и Морхэллен не может отвести взгляд. — Да, воздух. Дыхание и жизнь. Процессы окисления и восстановления, — говорит Манвэ и продолжает внезапно: — Он учил тебя смотреть своими глазами... а мне, чтобы увидеть не весь мир, а одно лишь место, нет нужды подниматься на высочайшую гору мира — отсюда я увижу столько же. Смотри же. Смотри вместе со мной. Морхэллен смотрит — и видит. Воитель смеётся, какой-то из воителей Тулкаса — у них разные лица, но все они одинаковы в бою, кроме, может, одного или двоих. Воитель смеётся. Он счастлив — настало время делать то, ради чего он создан. Огонь пьянит, пьянят бой и пролитая кровь. Сражаться с Искажением просто, очень просто и очень весело, потому что это его истинное предназначение. Противник повержен, безжизненное тело лежит у ног, тёмная кровь капает с клинка... Еще немного, и Морхэллен вспомнит имя убитого ах’къалло — того, кого учил хоть однажды, нельзя забыть; но он не хочет вспоминать, не сейчас, потому что сейчас перед воителем стоит женщина, эллерэ, жива и не ранена — испугана до белизны, до того, что нелепая деревяшка раскрошится в судорожно сжатых пальцах (что она там схватила, это же не копье!). И её Морхэллен тоже знает немного — не по имени, нет, но она говорящая-с-травами, вот и дом за её спиной говорит языком трав — тонкая резьба вьётся по светлой деревянной стене. Тонкая резьба, тонкий дым. Нежные языки огня поднимаются по стене, по резным цветам и листьям — дом горит. Воитель протягивает к эллерэ руку — ту, в которой нет меча. Но с руки тоже капает кровь — воители умеют убивать и голыми руками. Женщина отшатывается, шаг назад, другой — и вот она уже метнулась в дом, под защиту стен... пламя закрывает путь за ней, и пламя встречает её в доме. Никогда раньше огонь не ранил её — и теперь не надо, и Морхэллен отводит от неё жгучие лепестки, один, другой, третий, сам не зная как, хотя он так далеко от неё, а языки пламени так близко... Но дом горит — сухое, легкое дерево — и горят уже её светлые волосы, её вышитое платье, да тело её — тоже годное топливо, вот и кожа пошла пузырями... Морхэллен падает в траву, закрывает глаза руками — но огонь не может не гореть, пока есть для него пища, и даже если не смотреть — в глубине себя, в средоточии своем Морхэллен знает, как жар наполняет её вместо воздуха; знает, как умирает она. Как будто он сам горит там — вся плоть, все дерево, вся трава — и не может даже кричать, только в груди нарастает боль, разрывает его надвое и оставляет внутри черную пустоту. Морхэллен корчится на мирной земле, мягкой траве, у неподвижных вод озера — не может ни крикнуть, ни сделать вдох, ни освободиться. А она уже ушла от этого ужаса; она умерла, думает он, Тано дал эллери дар смерти, так что же разрывает меня изнутри? «Не меня». Боль не уходит, но возвращается видение — пустота там, где в мире было нечто; фэа была — и нет её. Не осталось ничего. И это «ничего» расходится прорехой в ткани мира; не будет возрождения и жизни; тысяча путей — не сбудется ни один; не будет и возвращения. Никогда. Мир кричит — кричит не в муках рождения и созидания, кричит, теряя навсегда то, что должно было оставться в нём до конца времен, что невозможно воссоздать, повторить... Морхэллен кричит вместе с ним — и может, наконец, заплакать. «Я слышу мир. Не песня... крик боли.» Видение отступает, как отступает волна. Остается знание. Раны в плоти мира. Нельзя исцелить; можно помнить. Морхэллен открывает глаза и смотрит снизу вверх на Манвэ. Король Мира уже поднялся на ноги, его одежды в идеальном — навеки выбранном — порядке, совершенное, прекрасное лицо застыло в предельной неподвижности... Нет, не так, понимает Морхэллен, чувствуя, насколько неподвижен сейчас и он сам. Застыло от той же боли, того же видения — Манвэ боится пошевелиться? — Я дыхание и жизнь, — наконец тихо говорит Вала, тихо, так, что слышать его может один Морхэллен. — Я мог бы пожелать — и никто из рождённых там, на севере, не сделает следующий вдох. Но этот его дар... Он губит всё. Ничего нельзя спасти. Если кто-то сбежит — передаст его страшный подарок дальше. Если не сбежит... Искажение. Неужели ничего нельзя сделать? Он ревнив — те, кого он полюбил, никогда не выберут иного, чем он придумал для них. Или нет, Сотворённый? Он же видит всё это, понимает вдруг Морхэллен. Он же знает всё с самого начала — и до самого конца. Он слышит этот крик — мир кричит от боли — прямо сейчас. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели дар Учителя — зло? Зло. Нельзя исцелить. Можно остановить. Я буду пытаться, снова и снова. Кто из них двоих произносит эти слова? Или они оба? Морхэллен находит в себе силы подняться на колени, протягивает к Манвэ руки: — Господин. Манвэ берёт его руки в свои, помогает подняться на ноги. — Я не обещаю тебе покой, — говорит Король Ветров. — Не будет тебе покоя даже здесь, в Садах. Но место для тебя есть — там, рядом со мной, на Таниквэтил. Не отводи взгляд.