Шесть раз

Первый их разговор о грани состоялся, когда Арс нашел Антона в щи, простите, бухим, на парковке Сохо. То, что завтра (уже давно сегодня) всем на съемки, никого, видимо, не совокупляло. — Шастик, встань. Это не кровать. Шастик не ответил, лишь подарил недавно купленную «Калифорнию» ботинкам Арсения — неожиданности бывают. Арс, как и многие терпеливые люди в этом мире, лишь брезгливо поморщился. Схватив Антона за руку, Попов потянул его на себя и ухватил за талию. Остальной Шастун вполне по-хозяйски повалился на плечо. Рывками передвигаясь в сторону такси, Арсений был готов проклясть все на свете, но Антон отвлек его от этих мыслей: — Эй, Арс, а что за гранью, как думаешь? — Не знаю, Тош, поехали домой. — Вместе давай? — Домой? — Нет, за грань. — Не смей. — Ты волнуешься за меня? — Предпочитаю, чтобы ты оставался в этой жизни. — Оу, чувак, ты как все эти постеры — останься в этой жизни, хуе-мое, — рассмеялся Антон. — Я не как все эти постеры — я реально хочу тебя в этой жизни. — Да? — протянул Шастун. — Прямо хочешь? — Видеть хочу, блять, не опошляй.  — Ну если хочешь видеть… — Хочу. Не пизди и спи, пьянь, — сказал Арсений, расположившись в найденном такси.

***

Второй их разговор о грани имел место во время очередных посиделок в честь окончания съемок. Антон курил уже вторую сигарету подряд, на что Арсений ехидно заявил: — Слишком медленный способ. — Чего? — Самоубийства. — Согласен. Методично вести себя к раку легких, импотенции и плохому запаху изо рта — это же пиздец какой-то. — А прикинь, если за гранью какая-нибудь муть, а не жизнь после смерти? И вот зачем доводить себя? — Арс, — слегка поморщился Шастун, — если человек хочет за грань — можно вены порезать. — Не эстетично. — Самоубиваться — вообще не эстетично. К чему ты это вообще? За грань так сильно хочешь? — Ты. — Жопой нюхаешь цветы, Попов. Что — ты? — Ты же хочешь. Вместе. Что у трезвого на уме и так далее… — Блять, Арс, ты все не так понял. — А к чему ты тогда сказал? — Неважно, — сказал Шастун и пошел методично доводить себя до рака печени.

***

Третий раз, когда Арсений услышал от Антона о жизни за гранью, настроение было пиздецки разбитым. На плече сопела Дарина, по инерции всхлипывая и во сне. Шастун убирал с поминального стола. Похоронный балаган закончился — кости едва похороненного Стаса наконец перестали метафорически кидать от грани до земли. Вишневый сок с коньяком давно превратился в просто коньяк, когда Антон, наконец разрушил тишину: — Арс, как думаешь, ему хорошо? — Ему никак, Шастун. Он мертв. И все. — А что если… — А ничто, блядь, если! Хочешь узнать, есть ли грань? У тебя, сука конченая, нет ничего важного здесь? Так давай, сдохни! Давай, только не надо, как Стас, лучше вены порежь. Красный тебе идет больше, чем синий. Коньяк с грохотом разлился из едва уцелевшего стакана. Дарина, вздрогнув, повалилась на диван. Арсений вышел на улицу, так и не увидев того, что лицо Шастуна было нечеловечески пустым. А ему и неважно тогда было. Важным стало через пять минут, когда Арсений влетел в комнату и, обнаружив Антона в кресле, почувствовал себя истерически счастливым. А потом он почувствовал совсем пустого Антона. Встал и налил себе еще коньяка в многострадальный стакан.

***

Четвертый их разговор о жизни после смерти случился ровно через сорок дней. Когда Дарину нашли обнимающей невысокий холм земли, над которым стоял крест с именем Станислав Шеминов. Она спала мертвым сном. Нихуя не метафорически. Вторые похороны за сорок дней слишком даже для него. Для всех, сука, это слишком. Возник вопрос об опекунстве — ребёнка нельзя кидать в детский дом. Возник вопрос о том, как скорая поедет по утонувшему в грязи кладбищу — Серега сюда свою машину не повез. А поднять тело Дари не в силах был никто. Морально. Возник вопрос, смог бы Арсений поднять на руки мертвого Шастуна. Сейчас слишком много всего возникало. Два санитара, видавшие в гробу эти моральные страдания, унесли с могилы чёрный пакет. Серега унес Поза. Шастун молча несся сам, лишь держа Арсения за руку, чтобы душу не отпускал. Хотя все понимают, что этой ночью ни одна их душа с могилы Стаса не вернётся. Может быть потом, немного позже. В ту ночь, по-свински напиваясь, Арсений позволил Антону курить в квартире. Себе позволил курить. Молчание ощущалось чем-то серым, тучным, с трудом позволяло дышать. Вздох Антона — и все чернеет. — Я хочу умереть, Арс. — Не надо. Ты мне нужен, Шастун. — И ты мне. — Тогда зачем? Давай просто будем гранью друг друга. Для этого не надо быть слабаком и умирать. Для этого надо жить. — А ты будешь со мной? — Где угодно, Шаст. Когда захочешь. Банальная горечь сигарет и горячий язык. Истерически впиваясь в свою грань надеяться, что они всегда будут жить на ней. Холодные пальцы и грубые мозоли, щетина и носом по ней, так больно и нежно. Ещё коньяк. Ещё поцелуй. Тёплое тело рядом. Любимый запах. Завтра главным вопросом дня будет холодное тело. Но не сейчас.

***

В пятый раз разговор об этом случился через четыре года, но говорить мог только один. — Эй, Шастик, зачем? Ну же, сука, ответь! Но земля говорить не умела.

***

В шестой раз Арсений думал о грани, когда летел на самолёте. Инструктор объяснял правила безопасности во время прыжка с парашютом. Не дослушав, Арс прыгнул. Почему-то он решил, что за Антоном нужно именно лететь. — Где угодно, Шаст. Когда захочешь.