Совершенство

Малышка Наталья заплетает волосы в тугую косу перед трюмо в своей спальне. Ей четырнадцать и у нее сегодня вечером выступление. Она собирает косу в пучок, заколов его шпильками, и крутится перед зеркалом. Она взволнована. Она почти прозрачна, настолько тонка и изящна, лёгкая, как пёрышко, само совершенство с фарфоровой кожей и медно-рыжими волосами. У нее есть апломб, она уверена в себе, ее движения отточены, но в то же время беззаботны, легки, будто балет у нее в крови. Наталья разворачивается к старому трюмо боком, потому что в ее тесной комнатушке есть место только для него, узкой пружинистой кровати и круглого половика, и делает изящный арабеск, переходящий в ассамбле. От прыжка шаткое трюмо дребезжит, опасно раскачиваясь взад-вперед на дощатом полу. На сцене Наталья так блистательна в первом акте «Жизели», так ослепительна, что её нельзя не заметить. Сейчас она всего лишь танцовщица, играющая далеко не первостепенную роль крестьянки, одной из многих, но она мечтает стать примой, сыграть саму Жизель, чья история так трагична, но вместе с тем романтична. Вместе с Анной — не то чтобы подругой, но ближе ей никого нет — Наталья следит из-за кулис за движениями примы, запоминает их, потому что уверена, что станет такой же. *** Наталья стирает грим перед зеркалом и роняет голову на руки. В гримёрке она осталась одна. Она так устает на репетициях в балетном классе, что не успевает делать уроки в школе. Тётка, с которой она живёт, грозит за неуспеваемость запретить ей заниматься балетом. Но Наталья стремится к совершенству, а у совершенства в балете век недолгий. Ведь ей уже пятнадцать! Пора расставить приоритеты. Дверь в гримёрку неуверенно скрипит, из-за нее выглядывает Ниночка. — Наташ, Иван Петрович ждёт. — Иду, — откликается Наташа, не поднимая головы. Только когда дверь тихонько закрывается, она выпрямляется и смотрит в зеркало. Все так же стройна, все так же изящна. Но более женственна. И взгляд более уверенный. Иван Петрович был наставником Наташи, ещё когда ей было одиннадцать. Никто не знает ее так, как он, все ее сильные и слабые стороны. И она больше никому не доверяет. Поэтому его слова сейчас она слышит будто через толщу воды, и все её усилия уходят на то, чтобы не заплакать. — Старый я уже, — оправдывается Иван Петрович, не глядя в глаза своей воспитанницы, — на покой мне пора. Балет не для стариков. Наталья не отвечает. Втягивает ноздрями воздух, зажмуривает глаза, чтобы ни слезинки не проронить. Не выдерживает. Плачет. И порывисто прижимается к старику. Тот гладит ее медно-рыжие волосы и горько вздыхает. *** Наталье шестнадцать. С тех пор, как Иван Петрович ушел, балет потерял свою привлекательность. Наташа сидит на ступенях Большого театра и делает глубокую затяжку. Огонек на кончике сигареты разгорается в темноте. Мелкая изморозь серебрится в свете фонарей и оседает на ее волосах. Скоро закончится репетиция, до которой она так и не дошла. Она собирается уходить, но ее окликают. — Наташка! Это Аня. Она бежит к ней прямо в пачке, ее худые плечи согревает только тонкое болеро. — Я увидела тебя в окно. Почему ты сегодня не пришла? Почему сидишь здесь? О, ты что, куришь? Наташа бросает окурок на ступени и топчет его носком ботинка. — Нет, — почему-то врёт она. — Приехал новый наставник! То ли из Англии, то ли из Америки, — вдруг сообщает Аня. — Он ждал тебя. Людочка сказала, что ты лучшая. Он хотел посмотреть. — Мало ли, чего он хотел, — пожимает плечами Наталья. — Зайди в тепло. Ты заболеешь. Аня заходит, а Наталья идёт за ней. Она снимает по дороге пальто, минуя гардероб, и идёт прямо в гримёрку. Там сбрасывает обувь, пока остальные девочки собираются домой, наскоро влезает в балетки, завязывает ленты и выходит, когда шаги последней из одноклассниц затихают в конце коридора. Она входит в бесконечно-зеркальный класс. Наставник стоит к ней спиной у рояля. Она ступает неслышно, но он замечает ее в зеркале. — Ты, должно быть, Наталья. Его русский весьма неплох. Она кивает. Ей хочется быть дерзкой с новым наставником, ибо как он смеет заменить Ивана Петровича? Но она смущается его молодости и привлекательности. И оттого ещё сильнее на него злится. — Говорят, ты хороша. Наталья снова кивает. — Меня зовут Джеймс. *** — Покажи мне, — просит Джеймс. Наталья с облегчением расслабляет напряжённые плечи. Теперь-то она в своей стихии. Шаг, шаг, шаг, пируэт, пар де бра — она приближается к Джеймсу стремительно, казалось бы, но расстояние между ними практически не сокращается. Ее движения плавные и округлые, но точные и статичные, будто вырезанные античным скульптором из мрамора. Он наблюдает за ней, скрестив руки на груди. Наталья приближается, тянет руки к наставнику и тут же отнимает, едва он касается ее ладоней. Он делает шаг ей навстречу, пытается поймать тонкую фигурку, но она выгибается и выскальзывает из кольца сильных рук. Он пытается снова и снова, но она играючи порхает по классу, ускользая, как только он касается ее стана. Она — само совершенство. Джеймсу стыдно признаться самому себе, но он возбужден. *** — Как он тебе? — интересуется Аня. Они идут рядом. В ногу. Слегка развернув стопу, тянут носок. Балерины. Наталья обнимает учебник по литературе и отстраненно следит за одноклассниками. — Кто? — она поворачивается к подруге и ее косички хлестко режут воздух. — Мистер Барнс, — поясняет Аня, скривившись. Все девочки в балетном классе вот уже месяц делают вид, что он им не нравится, но в тайне вздыхают о нем. Кроме Наташи. Он ей действительно не нравится. Она любила Ивана Петровича, и никакой красивый и молодой американец его не заменит. — Ненавижу его, — совершенно искренне отвечает она. *** Девочки выстраиваются по периметру класса у станков. Их головы высоко подняты, движения синхронны. Людмила, которая требует звать ее мадам Кудрина, но за глаза называемая Людочкой, сыплет французскими терминами: «Деми плие, реливе, пике». Девочки приседают, поднимаются на носочки, делают укол носком в пол. Джеймс стоит в дверях и наблюдает. Кудрина замечает его, суетится. Выстраивает девочек в линию и пускает их по диагонали. «Со де баск», — велит она. И девочки кружатся, прыгают, парят. Джеймс одобрительно твердит каждой «Хорошо», исключение лишь Наталья. — Останься после занятий, у меня есть замечания. Она ненавидит его ещё сильнее. *** Наташа остаётся. Джеймс не смотрит на нее, пока не убеждается, что никого не осталось. Людмила громко хлопает дверью своего кабинета и запирает его на ключ. Она последняя. По мере того, как ее шаги удаляются, Джеймс поднимает взор на Наталью. — У вас были какие-то замечания, — цедит сквозь зубы она. — Повтори то, что вы делали с мадам Кудриной. Наталья встаёт в угол класса. Она видит своё отражение сразу слева и справа, и это отвлекает ее от лица Барнса напротив. Она делает несколько па, взмывает в воздух и делает оборот. И снова, и снова, пока вдруг не оказывается в объятьях наставника, спиной к его груди. — Что вы делаете? — с придыханием шепчет она. Но вообще-то она знает, что он делает. Он сжимает ее расцветающее тело в объятьях, накрывает ладонями уже достаточно большую, высокую, упругую грудь. Он опускает руку ей на промежность, жёстко ласкает ее, не позволяет отстраниться. А Наталья вдруг понимает, что не хочет. Ее похоть сильнее ненависти, когда она выгибается в его железной хватке, стонет от прикосновений его сильных рук. Она чувствует, как возбуждён ее наставник, и это льстит неокрепшему женскому самолюбию. Девчонка и взрослый мужчина. Как он может так сильно ее хотеть? Как он может плевать на правила, на карьеру — на все — чтобы обладать ею? Видимо, может, раз опускает ее грудью на черный блестящий рояль и стаскивает с нее легинсы вместе с простенькими белыми трусиками. Наташа упирается руками в закрытую крышку и покорно прогибается. Он берет ее тут же, сильно, грубо, не заботясь об ее удовольствии. Ей нестерпимо хочется кричать, но страшно, что кто-то застанет ее в таком положении. Барнс с каждым толчком вжимает ее в черный глянец рояля, сквозь зубы рыча проклятья в адрес русской девчонки. И пусть. Пусть злится. Он кончает быстро, тогда как она и вовсе не достигает пика. Но она имеет над ним абсолютную власть, и это ее удовлетворяет.