Кексики? Кексики!

Прошло два месяца, но если оглянуться на них, то может показаться, что времени утекло куда больше. Пропали улыбки, схлынула общительность и подростковая жажда жизни, да и сама по себе их компашка выглядит... не слишком-то презентабельно. Вечно хмурый обросший Джонас, апатичная Нона, вялая Кларисса и, конечно, Рен: когда-то душа компании (по крайней мере, он сам так думал), а сейчас – просто замкнувшийся в себе парень. Он, кстати, как и Джонас, обзавелся неровной бородкой, оба этих месяца медленно пробивающейся на юном лице. Алекс точно бы расхохоталась в обычной ситуации, спросив, кого же друг хочет впечатлить своей "зрелостью" на этот раз, да что-то... смеяться не хочется. Ее видок тоже явно оставляет желать лучшего, но она – как и все они – попросту не знает, как бороться с этим, ибо каждая попытка отдается брыкающейся жестокой физикой: на каждое действие находится противодействие. Стоит им попробовать отвлечься, спустя пару часов или даже наутро горечь находит их. Горечь, отбивающая всякое желание вновь пытаться от нее убежать. Произошедшее должно было сблизить их, только вот, кажется, напротив, лишь оттолкнуло друг от друга. Кларисса старается большую часть времени проводить в другом городе. Рен с Ноной хоть и сошлись, выглядят их отношения словно безвольное движение по течению. А Алекс с Джонасом вроде бы и породнились, но все-таки стараются проводить большую часть времени либо порознь вне дома, либо в собственных комнатах. Первый раз по этому куполу отстраненности проходит трещина, когда Алекс выбирается на одну из редких прогулок с лучшим другом. На вопрос, где Нона, тот лишь пожимает плечами да достает из рюкзака кексик, так что девушке остается лишь бросить на Рена строгий взгляд да следовать за ним. Они усаживаются на скамейке у какой-то полупустой парковки, глядя на вечернее небо. – Знаешь, не припомню, чтобы после своих кексиков ты бывал так неразговорчив, – вместо неодобрительной тирады с губ Алекс почему-то срывается именно это. Рен как-то неловко почесывает в затылке. – Ну-у... да? Если так посудить, знаешь, мы в принципе-то не слишком разговорчивы последнее время, – находится он. А Алекс тем временем замечает застрявшие в его отросшей щетине крошки, и в голове у нее что-то щелкает, а вся картина кажется ей до ужаса нелепой, отчего девушка едва сдерживает улыбку. – Эй! Что? – Рен выглядит несколько смущенным, слишком уж непривычными стали подобные ситуации. – У тебя крошки в бороде запутались. А еще ты очень забавно выглядишь, в твоем возрасте-то, – без обидняков и напрямую наконец говорит Алекс. – Дед в шестнадцать лет. Рен вдыхает ртом воздух и на мгновение замирает, обдумывая слова подруги. А потом она легонько смахивает с его подбородка крошки, заставляя парня придти в себя, и они оба смеются до колик, как самые настоящие сумасшедшие, пока не срывают голоса, а на сердце не наступает долгожданное умиротворенное опустошение. С этого дня что-то меняется. Забавно, как мелочь способна вывести из равновесия, как в хорошем, так и в плохом смысле, но как бы там ни было... они начинают приходить в себя. Минует еще какой-то месяц. Конечно, не все так гладко, как могло бы быть, но начало положено, дорогу осилит идущий и всякие другие мотивирующие фразы, которые, кстати, Рен стал периодически агитирующе повторять. От бородки он избавился, обзаведясь, несомненно, в процессе парочкой порезов, но ничуть этого не смутившись, а, напротив, выпятив грудь – шрамы ведь украшают мужчин. И вот они вдвоем сидят на пирсе. Рен, следуя своему новому – или хорошо (нет) забытому старому – правилу нести людям свет и забавности, напялил странную рубашку с рисунком конопли и розовые, как мечта самки фламинго, очки. Алекс на это лишь приподнимает бровь, предпочитая не комментировать и не давать другу повод вовлечь ее в очередную нелепую дискуссию – благо, сейчас они могут поговорить практически о чем угодно и без этого. Впрочем, на девушку периодически (даже слишком часто) накатывают приступы апатии. Эти их посиделки не становятся исключением: спустя какой-то час Алекс становится необычайно тиха и как-то отстраненно смотрит на темную воду, погруженная в себя. В желудке словно образовалась дыра, постепенно затягивающая, искривляющая внутренности, и мысли о ней холодком отдаются по всему телу. Алекс и забыла о том, что ничего не ела с самого утра, забежав домой только для того, чтобы быстренько переобуть кеды да побежать на встречу с другом – что ж, вот они, последствия очередной оплошности. Рен с кислой усмешкой почесывает слегка колючий подбородок и тянется за спину, расстегивая рюкзак и выуживая из-за пазухи сверток. Бумага шуршит под прикосновениями мужских пальцев, открывая миру одно из лучших изобретений человечества… коим является сэндвич. Меж кусков хлеба виднеются ломтики индейки, ветчина, помидоры, листья салата – да и запах, касающийся ноздрей девушки, ничуть не уступает внешнему виду. Впрочем, она бы сейчас проглотила и слона, и самый простецкий бутерброд, состоящий из хлеба да куска колбасы – лишь бы облегчить эту тяжесть, образовавшуюся в животе и заставляющую разум игнорировать значительную часть происходящего. Например, то, что она стала... или всегда была способна – иначе смотреть на Рена. Или то, что он даже не шутит над тем, как яростно она впивается зубами в этот треклятый сэндвич, и ей эта тишина... нравится. Парень вообще, несмотря на вернувшуюся к нему веселость, стал как-то чутче к окружающим. Раньше его было не остановить, он попросту не знал, как себя вести, и потому, чтобы скрыть неловкость, продолжал болтать, будто ничего не произошло. Сейчас же... Что ж, все взрослеют. Она доедает, и друг вновь тянется к рюкзаку, вытаскивая оттуда кекс. Он надкусывает его, тут же проводя свободной рукой по подбородку, словно напоказ, и Алекс не может сдержать улыбки. – Так где ты достал эти нелепые очки? Рен наигранно хватается за сердце. – Как можно, при мне из-за них чуть две горячие чикули не подрались! Трендовый товар, – он снимает очки и кладет рядом. – Но если ты хочешь видеть мои прекрасные глаза, могла бы так прямо и сказать, – парень подмигивает ей. – Я думал, стадию смущения мы прошли давно. За эти слова Алекс легонько бьет его по плечу, и друг смеется. Сердце екает в груди, и отчего-то сама ситуация начинает нравиться девушке все больше. – Знаешь, - говорит она, подаваясь вперед и почти заваливаясь на парня, – а ведь ты давно не предлагал угостить меня своими знаменитыми кексами. Друг, кажется, от такой дерзости теряет дар речи. Пользуясь его заминкой, Алекс поднимает очки и водружает их себе на нос. – Буду в тренде, – отшучивается она, ловя ошеломленный – но, кажется, не без доли восхищения – взгляд друга. – Ты ведь не одобряешь, – наконец спокойно отвечает он, на что девушка пожимает плечами. Рен приподнимает бровь. – Ну, другого у меня нет, так что... – он аккуратно крутит кекс в руках, решив не договаривать. – Думаю, я переживу, – Алекс подается чуть вперед, прокручивая в голове мысли о том, чего действительно она хочет. – Хотя... – она замирает. - Может, ты и прав. Или я права. В смысле, та я, которая не одобряла, – отчего-то на нее нападает болтливость друга, и девушка смущается. Неужели это передается воздушно-капельным путем? Лицо Рена тем временем приобретает задумчивое выражение, из разряда тех, когда он думает, как обвести кого-то из учителей вокруг пальца – серьезнее, чем в такие моменты, его вряд ли кто-то видел. Парень пожимает плечами и кусает кекс еще раз, чем почему-то вызывает неожиданно возмущенный вздох со стороны Алекс. Он смеется этой реакции и откладывает выпечку в сторону, на рюкзак. А потом склоняется к подруге, аккуратно заводя выбившуюся голубую прядь ей за ухо и глядя на ее губы. – Это ведь... не будет странно, нет? – привычно бормочет он, непонятно кого спрашивая, а затем собирает все придаваемое перевариваемым кексиком мужество в кулак, подается ближе и накрывает губы Алекс своими. Она чувствует легкий кисловатый аромат и сладковатый, отдающий спустя пару мгновений горечью на языке привкус. А еще ее сердце бьется огромным комом, желая пробить грудную клетку: может, не сейчас, но когда-нибудь – определенно. Ее язык медленно скользит по языку Рена, позволяя этому непривычному вкусу вновь заиграть яркими красками, а еще, пожалуй, стать и ее наркотиком, потому что тихое одобрительное мычание парня оседает в голове ярким приятным воспоминанием. Они еще какое-то время сидят вот так, придвинувшись ближе и наслаждаясь друг другом, прежде чем наконец прерваться и перевести дыхание. – Значит, знакомы так давно, что и помыслить ни о чем таком не можем? – невинным тоном спрашивает Алекс спустя минуту-другую тишины, и Рен теряется, не зная, что на это ответить, а затем заходится в хохоте – кто бы знал, что эта юмористка еще даст ему фору.