Совсем как сон

Рубен назвал бы это сном, но у него отродясь таких снов не было. В его снах все пахло горелой гнилой плотью, а в голове был туман, кожа чесалась и, казалось, отходила лоскутами, до самого черепа. В его снах происходило что-то темное, внеземное. Достойное произведений Лавкрафта. Оставляющее его в пять утра наедине со своим испуганным отражением, желтовато-платиновой мокрой челкой, лезущей в глаза. Со взглядом Лауры, таким сочувствующим, понимающим, что хотелось вывернуться прямо здесь и наизнанку. Как будто он в чем-то был виноват. Как будто нарушил какое-то обещание. На Великом Медведе он спал без снов, проваливался в блаженную черноту, пахнущую травяным чаем, кровью и немного ледяным, свежим ветром. Отдавался ей так безраздельно, с таким доверием, будто Лэсли не только себя мог защитить, но и его, и это было страшно и совершенно не пугающе одновременно. У его маленькой личной катастрофы глаза голубее льда, кожа белее снега, а волосы будто в инее. Разница в возрасте просто огромная, почти пятнадцать лет, или около того. Он выглядел все равно на четырнадцать и его ID карту часто считали поддельной. Рубен знал, что ему было уже за двадцать и где-то двенадцать лет Лэсли провел в стенах больницы. Белых и холодных, как эти снега. Только в этих снегах не было санитаров, врачей, кучи опросов, горчащих на языке тонн таблеток, мутящих голову, безвкусной еды и других, таких же как он. Ненормальных. Травмированных. Дефектных. Все вокруг думали, им нужна помощь, все вокруг заставляли их думать так, а когда Лэсли вышел из этого ограниченного, белого, пахнущего антисептиком мира, он подумал, что помощь нужна только людям за его пределами. Но вот им ничем нельзя было помочь. И на Великом Медведе, в этом богом забытом месте, ему было гораздо лучше, чем в пропахшем бензином и гарью Кримзон-сити. Лэсли не знал другого выхода, как остаться здесь как можно дольше. Все его детские воспоминания начинались и заканчивались белой палатой. А Рубен не знал, хорошо это или плохо. Хорошо или плохо то, что вместо белых пузырьков, пахнущих аптекой, у Лэсли теперь винтовка с запахом пороха, да нож, вяжущий кровью. А вместо собаки, которую он так хотел в дестве, голодные волки, бродящие вокруг. Рубен не знал, знать не хотел. Пока Лэсли чувствует себя в безопастности со всем этим, все хорошо. Единственное, что он мог делать, помогать и поддерживать, сражаться, как маленький хрупкий Уизерс делал.Стоять прямо, ждать весны или помощи. Самому вместе с ним спастись в конце концов. Одному уже не получится. Единственное, что он мог делать, это ни о чем не думать и растирать замерзшие пальцы, тонкие, будто девичи, сидя вечером у костра. Вне пещеры бушевала буря, в которую они попали каким-то тридцатью минутами ранее. Снег слепил его ресницы будто намертво, что уж говорить о маленьком Лэсли, который был ниже него на две головы и легче раза в два. Рубену казалось, того вообще снесет ветром. Рубену насчет него много чего казалось, но со своим огромным рюкзаком Лэсли стоял на снегу тверже, чем он сам. Щурил на него свои голубые-голубые глаза, смеялся, если Викториано чуть ли не падал в снег на крутом склоне. Вел вперед за руку и помогал подняться снова-и снова. —Тут зима никогда не была такая, - говорит тихо он, глядя на их сцепленные вместе пальцы. - Бури такие суровые, зверье с ума посходило, в городах обычно оставался хоть кто-то, но сейчас...- Лэсли перевел дыхание. Рубен отлично знал, долго говорить у того получается с трудом, поэтому сидел просто рядом, тихий и настороженный. - Не нравится мне все это. Рубен ничего не ответил, знал, что не надо. Они знакомы всего около года, но знают друг друга будто всю жизнь. Маленькую, бесконечную жизнь, пахнущую травами, отваром из грибов Рейши. Чувствующуюся кислинкой шиповника на языке и головой Лэсли на его плече. Лохматой и будто припорошеной инеем. Такую маленькую, бесконечную, правильную жизнь без кошмаров и Лауры, смотрящей на него так, что хочется вывернуться наизнанку прямо здесь. Как будто он в чем-то виноват. Сколько бы раз она не говорила обратное, это чувство не покидало его. Там, в их маленькой квартирке, оно так и висело невысказанными опасениями, смутными ночными кошмарами, даже когда она съехала, вышла замуж, завела детей. Смотря на то, как она счастлива, Рубен не мог найти в себе сил омрачить ее этими печалями. И вот, он здесь. На одноместной кровати, на которой двоим еле-еле уместиться, подальше от промозглого пола. У старенького, штопаного спальника. Одного на двоих. И его блаженная темнота пахнет травами, порохом и ледяным-ледяным, голубым, снежным ветром. Эта зима холодная, пробирает до костей вьюгами да утренними туманами. Рубену ничуть не холодно.