Море перед штормом

Полуденное солнце приятно припекает кожу, окутывает теплом подставленные под его лучи плечи, лопатки, поясницу. Монотонно стрекочут цикады над головами, затягивая обоих юношей в царство Морфея своими песнями. И Бог знает, о чем они поют на самом деле. Джим зевает, складывает руки на груди Себастьяна и опускает сверху на них подбородок. Трава приятно щекочет пятки, от чего Джим то и дело трет ноги друг о друга, одержимый навязчивым ощущением, будто что-то вцепится в босые ступни. Он всегда такой. Всегда ждет подоплеку, тычок под ребра, нож в спину. Поэтому и не подпускает никого. Доступ к сердцу под тремя замками и сканером сетчатки, а мысли так и вовсе зона недосягаемости. Себ подобрался ближе всех, вытянул из Мориарти все доверие, на которое он только может быть способен. Джим мечтательно улыбается, глядя на Морана. — У тебя глаза красивые, знаешь. Себ изгибает бровь, сталкиваясь взглядом с двумя чернильными безднами напротив. — Как море перед штормом, — увлеченно продолжает Джим, — затишье перед бурей. Моран ничего не отвечает, лишь зарывается пятерней в угольную шевелюру, перебирает теплые от палящего солнца пряди, глядя в небо. Джим очень долго не мог ему доверять, ждал боли и, наверное, слишком долго был уверен, что Себ просто не может его любить. А Себ мог, хоть для Джима это слишком громкое слово. И если глаза Морана — море, то Джим обладатель двух бездонных омутов, переполненных чертями, устраивающих свои сумасшедшие пляски на чужих костях. Мориарти знает о них и порой нарочно распахивает двери, срывает замки, позволяя им обращать в хаос все, чего им доведется коснуться, чтобы они не обратили в хаос его самого. Джим внимательно разглядывает черты лица Себастьяна, так словно смотрит на самое гениальное и поистине прекрасное произведение искусства. Выкладывает на его лице узоры из травинок, пока руки Морана скользят по его спине вдоль позвоночника. Себастьян открывает глаза, нежно проводит костяшками пальцев по скуле юноши. Но вдруг отводит руку и залепляет Джиму пощечину. Щека вспыхивает резкой болью, Джим шарахается в сторону. — Приди в себя, сукин ты сын! Себастьян хватает Джима за грудки и хорошенько встряхивает. Поднимает за руку, грубо тащит за собой. Джим спотыкается, чуть не падает. Моран останавливается и снова дает брюнету по щекам. Джим пытается оттолкнуть Морана, ругается и сыплет проклятиями, пока его голову не суют под струю ледяной воды. Вода стекает по заношенной футболке на спину, когда Моран ополаскивает из-под душа шею. — Давай, Джимми... сейчас отпустит... Джим дрожит от холода, выпрямляется, окидывая мутным взглядом потрескавшийся кафель ванной в его квартире. — Басти... — жалобно бормочет, пытаясь сфокусировать взгляд на светлом пятне пшеничных волос. Моран вытирает угольные волосы полотенцем, следом лицо Джима и тонкую шею. Мориарти сильно мутит, выворачивает желчью, знобит. — Я здесь, Джим. — гремит в голове, распутывая собравшийся в ней комок из мыслей и видений. Джим снова приходит в себя уже на кровати, пока Моран сгребает шприцы в мусорное ведро и смывает в унитаз все добро, что Мориарти успел попрятать по квартире. Джим думает, что Моран не мог полюбить его даже тогда, когда Себ разобравшись с наркотиками, ложится рядом с ним, прижимая юношу к себе, даже тогда, когда не отходит от него всю неделю, в течение которой Джима нещадно ломает, даже тогда, когда Джим в бреду бросается на него с ножом, даже тогда, когда брюнет кричит о том, как ненавидит его. Но Себ любит, хотя это слишком громкое слово для них обоих. Слово, которое не нужно произносить вслух.