Пламя

      Крепость Рантрайт расположилась у берега большого неглубокого озера, широкая чаша которого лежала среди зеленых холмов, увенчанных короной из старых угрюмых елей и сосен. Серая острозубая громада замка, окруженная многочисленными домами, была конечным пунктом нескольких военных и торговых дорог. По дорогам непрерывно сновали конные отряды, ползли вереницы крытых повозок, тяжело переступали пешие путники, стекавшиеся на ежедневный рынок, шумевший на центральной площади. Поначалу эльфы с трудом мирились с неумолчным гулом, в который сливались скрип тележных колес, резкие голоса торговцев и покупателей, блеяние, ржание, мычание многочисленных животных и хлопанье птичьих крыльев, но со временем перестали его замечать, как и многое другое из того, что раньше привело бы их в возмущение. Тем более что оживленная торговля приносила казне немалый доход, часть которого уходила в столицу в виде налогов, а остальное тратилось на решение многочисленных неотложных проблем.       За последние тридцать лет и замок, и его окрестности изменились до неузнаваемости, превратившись из царства запустения в благополучную область с многочисленным населением, но количество задач, которые приходилось решать правителю и его помощникам, не только не уменьшалось, а росло с каждым днем. Исенгрим, не привыкший к мирной жизни, первые годы клял все на свете, разбираясь в вопросах строительства, подвоза продовольствия, вырубки лесов под поля, заготовки дров, закупки тканей, сбора налогов и прочей каждодневной ерунде. Помимо ловли разбойников и решения бесконечных споров между эльфами и крестьянами, эльфами и купцами, эльфами и королевскими солдатами, крестьянами и купцами, купцами и приграничной стражей, стражей и охотниками… Потом он смирился со своей судьбой и даже начал привыкать к многоэтажной куче бумаг на столе и потоку посетителей, жаждавших предстать пред его очи, и время полетело так быстро, что он не успевал замечать смены времен года. Происшествие с сыном и полукровкой стало даже своего рода мрачноватым развлечением, которое, правда, могло весьма печально закончиться.       К счастью для самого Исенгрима и для Западного края, река не успела вздуться от продолжившихся дождей. Эримен в сопровождении отряда эльфов, сбившихся с ног в поисках командира, и примчавшегося из замка лекаря, подоспел вовремя. Пришлось вернуться во владения Брандона, где королевские гости так измучили поправлявшегося Исенгрима пожеланиями скорейшего выздоровления и долгих лет жизни, что он сбежал оттуда через неделю, напутствуемый уверениями Эрфреда и самого графа в вечной дружбе — не очень искренними, но весьма цветистыми. Полукровка отправилась в Западный край на правах официально признанной невесты господина Эримендера, сына правителя. Это был рискованный шаг, но Исенгрим решил совершить его, невзирая на молчаливый ужас соратников, сопровождавших его на пути домой. Да, эльфы будут возмущены такой неслыханной глупостью. Да, полукровке место в темнице или в свинарнике, а не в покоях Эримена. Да, она может оказаться шпионкой. На все возражения подчиненных командир с ухмылкой отвечал, что любезно предоставляет сыну право разбираться со всеми проблемами, которые может повлечь за собой его безумная страсть. Однако все обошлось (к неудовольствию Исенгрима) не так уж плохо.        Население Западного края пришло в восторг от возвращения Эримена и сочло невесту-полукровку чем-то вроде забавной домашней зверушки, которую блудный сын притащил в замок, чтобы позлить чересчур сурового отца. Тем более что с появлением Нелл у эльфов, привыкших к кочевой жизни и скучавших в замке, прибавилось поводов для веселья и остроумных шуток. Во-первых, она была полукровкой, и это само по себе вызывало гомерический хохот у нее за спиной, стоило ей покинуть покои. Солдаты и служанки наперебой вышучивали ее неуклюжесть, характерную походку, обсуждали черты лица, выдававшие происхождение так же, как и неровные края ушей. Во-вторых, гардероб и прическа Нелл, не вызывавшие ни у кого удивления в замке Брандона, шокировали модниц Западного края, лишенных возможности наряжаться во время долгой войны и помешавшихся на нарядах в мирное время. Как? Она не может заплести на своей голове ничего, кроме этой простецкой косы? Где ее украшения? Неужели отец настолько урезал содержание сына, что тот не в состоянии купить пару новых серег? А платья! Где были пошиты черные мешки для сена, которые вместо платьев у красавицы Нелл?       Не меньше, чем внешности, доставалось и манерам невесты, которая, по единодушному мнению замковых жителей, сидела в родительском доме взаперти и потому в обществе терялась, не будучи способной ответить даже на самую простую реплику относительно прекрасной погоды. Эримен, первое время всюду таскавший возлюбленную за собой, вскоре остудил свой пыл, поняв, что выставляет и себя, и девушку на посмешище, и стал все чаще проводить время в компании старых друзей. Нелл это, в принципе, устраивало: днем ей никуда не хотелось выходить из-за вездесущих насмешливых наблюдателей, а вечера жених посвящал исключительно ей, и она была счастлива. Но радость длилась недолго. Началась пора праздников, и тут выяснилось, что Нелл не умеет танцевать. Это была абсолютная и бесповоротная катастрофа. Все попытки Эримена вдолбить в голову невесты хоть пару несложных па окончились неудачей: происхождение лишило ее не только совершенной красоты, но и грации и чувства ритма. Праздники она просидела за столом, клюя носом, пока жених кружился под музыку с прекрасными девами, любая из которых готова была занять место невесты-недоразумения.       Исенгрим, наблюдая за трагедией влюбленной парочки, в открытую веселился, издеваясь над сыном. Как Нелл? Говорят, бедняжка снова запнулась на ступеньке, спускаясь в сад? Ах да, конечно, они же все были покрыты льдом. Какая жалость… Наибольшее удовольствие ему доставляли совместные трапезы, на которых он настоял, преодолев упорное сопротивление Эримена. Манеры Нелл, вполне сносные для dhoine, были слишком грубы для изысканного эльфийского общества. Исенгрим, подчеркивавший каждый ее промах, вскоре добился того, что она совсем перестала есть в его присутствии. Эримен поначалу пытался урезонить отца, но быстро сдался, сочтя, что они и так дешево отделались. Поэтому он молча выслушивал ежевечерние панегирики невесты в адрес своего невыносимого папаши, отвратительных стражников и противных придворных дам, а потом отвлекал ее предложением прогуляться в опустевшем зимнем саду или рассказывал очередную бесконечную историю о дневных приключениях. Нелл тут же отвлекалась от своих горестей, и Эримен любовался ее загоревшимися глазами, чувствуя себя абсолютно счастливым. Единственным, что омрачало его радость в те часы, наполненные весельем и почти забытым домашним уютом, была мысль о предстоявшем отъезде на север в далекую область, где для решения некоторых дипломатических вопросов зачем-то требовалось его личное присутствие. Эту новость Эримен скрыл от Нелл, справедливо сочтя, что надо сперва дать ей немного привыкнуть к новой жизни. Однако день отъезда приближался, а случая раскрыть тайну так и не представлялось.       Нелл, разумеется, совсем не радовала перспектива провести целый год в Рантрайте даже в компании жениха. Она частенько уговаривала его нарушить обещание, данное отцу, и уехать или хотя бы покинуть замок и поселиться в городе. Эримен оставался непреклонным, объясняя, что это самая большая уступка, на которую они могут рассчитывать. Все доводы невесты о том, что его отец надеется, что за год они рассорятся и отменят свадьбу, эльф пропускал мимо ушей, и Нелл пришлось смириться с перспективой безрадостного существования на глазах у замковых обитателей. В довершение ко всему, Эримен, утомленный ее ежедневными жалобами, стал отвечать, что отец старается к ней привыкнуть, и она должна быть благодарна за возможность жить в замке и привыкать к обычаям Aen Seidhe. Правда, в чем заключалась эти таинственные обычаи, девушка так и не узнала. Исенгрим запретил обучать ее языку эльфов, потому что «пока еще не время». Ей было не с кем перекинуться и парой слов, кроме вечно спешившего Эримена. По мере приближения своего отъезда, о котором он так и не решился сообщить невесте, эльф стал пропадать где-то с раннего утра до позднего вечера, объясняя, что служба отнимает много времени, что отец отправил его объезжать границы, что прислали налоги из окрестных деревень… Возвращался он ближе к полуночи, веселый и раскрасневшийся от крепкого местного вина, и извиняющимся тоном сообщал, что встретил старых друзей и засиделся в таверне.       Нелл только и оставалось, что целыми днями глядеть в широкое окно, выходившее на лес и горные вершины, и пытаться запечатлеть увиденное на листах бумаги, которую приносил Эримен из отцовского кабинета — если не забывал. Она собралась было устраивать себе прогулки хотя бы на городской рынок, но дальше коридора, в который выходили двери покоев, ее не пустили. Исенгрим не позволил ей покидать крепость, заявив, что с него достаточно того, как она позорит их семью в самом замке. Насмешки эльфов, и без того предоставлявшие Нелл постоянные поводы для огорчений и грустных мыслей, после этого заявления стали настоящей пыткой: она часами прокручивала в голове то, что любезно говорили на всеобщем языке у нее за спиной, и закончила тем, что совсем перестала покидать покои. От сидения взаперти дурное настроение полукровки превратилось в беспросветную тоску и постоянное раздражение. Ну зачем она торчит здесь, запертая в четырех стенах, словно животное в клетке, выставленное на потеху негодным эльфам, перед которыми она провинилась только тем, что родилась не такой, как они? Эримен, казалось, уже забыл о ее существовании, так почему бы просто не отпустить ее на свободу, чтобы она могла уехать и начать новую жизнь где-то далеко, там, где ее никто не знает? Можно было, конечно, сбежать с торговым поездом обратно к семье, но ее вряд ли ждали. От отца не было ни одного известия с тех пор, как она покинула его дом рука об руку с Эрименом, выслушав перед тем лекцию о том, что он хотел для нее лучшей доли, но если она такая непроходимая дура, то удачи ей хотя бы с эльфом. Нелл снова и снова вытирала слезы и измеряла шагами свою тюрьму, обставленную дорогой изысканной мебелью. Восемь шагов от кровати до двери, семь от кровати до окна.       Если становилось слишком грустно, Нелл выходила на террасу, кое-как открыв примерзшие за ночь двери, и стояла у перил, глядя на снежный лес и белые вершины гор, пока холод не пробирал ее до костей. В один из таких бесконечных тоскливых вечеров девушка, уже собиравшаяся вернуться в покои, чуть не столкнулась с молча смотревшим на нее Исенгримом. Он жестом указал ей на дверь своего кабинета, расположенную в конце террасы, и пошел вперед. Нелл с неохотой последовала за эльфом, поняв, что ей предстоит не самый приятный разговор. В памяти сразу всплыло позорное, ненавистное воспоминание о том, как она проснулась у него на груди в хижине и потом никак не могла отмыться от его запаха, мерещившегося ей повсюду. Исенгрим, впрочем, ни словом не упомянул о произошедшем ни в то утро, ни позднее, но девушка каждый раз, встречаясь с ним, с затаенным страхом ждала, что он расскажет все Эримену.       Нелл помедлила у двери, но делать было нечего, пришлось взяться за металлическую ручку, моментально обжегшую пальцы ледяным холодом, и войти в кабинет, освещенный пламенем камина и парой свечей на подоконнике. Исенгрим, заперев за ней дверь, сел за дубовый стол, покрытый алой скатертью и заваленный бумагами. Некоторые лежали аккуратными стопками, словно их специально укладывали по линейке, другие валялись смятые и забрызганные чернилами, третьи, видимо, еще не прочитанные, были сдвинуты к краю стола. В камине ярко полыхали дрова, обдавая лицо Нелл теплым воздухом, и у нее начало течь из носа. Платка, как назло, в карманах не оказалось. Придя в отчаяние, она глубоко вдохнула, отчего нос издал жалобное хлюпанье. Исенгрим, не глядя на гостью, достал из ящика стола чистый платок и протянул ей. Девушка вытерла лицо, чувствуя себя полной идиоткой. Тем более, присесть угрюмый хозяин ей так и не предложил, и она растерянно переступала с ноги на ногу, делая вид, что разглядывает развешанные по стенам акварельные изображения цветов, почти неразличимые в таком освещении. Потом перевела взгляд на бумаги, разложенные на ближайшем к ней углу стола. Верхний лист представлял собой записанный в столбик список слов на одном из диалектов всеобщего. Напротив большинства из них стоял перевод на классический всеобщий язык, но пять или шесть промежутков были незаполнены. Нелл довольно хорошо знала этот диалект: она три года проучилась в школе в области, где он был распространен наиболее широко, и, перечитав слова, с удовлетворением заметила несколько ошибок. Исенгрим, наконец, соизволил нарушить молчание, заставив погрузившуюся в чтение девушку вздрогнуть от неожиданности: — Тебе не нравится в моем замке, Нелл?       Она взглянула на его застывшее бесстрастное лицо, на котором жили только сине-серые глаза, презрительно оглядывавшие ее растрепанные волосы, мятый плащ — привыкла бросать прямо на кресло, не утруждая себя открыванием шкафа, - и простое черное платье. Сам эльф выглядел великолепно. Всякие следы тяжелой болезни исчезли, волосы, которые девушка помнила слипшимися от пота и спутанными, были идеально ровно разделены на пробор и мягкими волнами спадали на плечи, рубашка из тонкой ткани, украшенная дорогущей брошью, идеально выглажена. Ну что ж, на прямой вопрос — прямой ответ. — Да, господин, мне не нравится в замке. Исенгрим скрестил руки на груди и грациозно откинулся на кресло. — Ну и? Что конкретно тебя не устраивает, девица? — Все. — Все? Что значит «все»? Не нравятся эльфы? Факелы чадят? Сортир плохо работает? Огонь в камине недостаточно горяч? — Мне здесь не место, господин, — прервала Нелл поток его насмешливых предположений. К ее удивлению, Исенгрим хлопнул в ладоши и довольно усмехнулся. — Ну наконец-то! Не прошло и двух месяцев, как ты это поняла. Честное слово, я думал, что ты все осознаешь уже в первые недели. — В этом и заключался ваш план? Что ж, вы добились своего, Эримен потерял ко мне интерес, я увидела, что напрасно надеялась выйти за него замуж, и о свадьбе можно забыть, — стараясь быть спокойной, проговорила девушка. Нельзя терять самообладание, он только этого и ждет, нельзя, нельзя. — Да, этого я и добивался, — ответил эльф, начиная разбирать бумаги. — И что? — И все, можешь возвращаться в свои покои. — Но… — Разговор закончен, Нелл. — Нет, не закончен! — сердито возразила девушка. Исенгрим, словно не поверив ушам, слегка склонил голову и воззрился на нее. Она заговорила, уже не пытаясь сдерживаться: — Чего вы желаете достичь, удерживая меня здесь, господин? Я столько времени прожила одна, словно в заточении, жених забыл о моем существовании — разве вам этого мало? Отпустите меня из замка! — Нет, — перебил Исенгрим. Теперь Нелл удивленно глядела в его спокойное лицо. Он продолжал, снова принявшись за сортировку писем: — Ты едва не рассорила меня с сыном. Ты заставила меня сделать вид, что я согласен на этот позорный брак, и стать посмешищем в глазах всего королевства. Ты живешь у меня в замке, как госпожа, хотя твое место — в темницах или хозяйственных помещениях. И ты останешься здесь до тех пор, пока я не увижу, что ты действительно поняла, что знакомство с Эрименом — твоя самая глупая в жизни ошибка. — За что вы так меня ненавидите, господин? — пробормотала Нелл, отвернувшись к окну, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы обиды. — Ненавижу? Нет, это не так. Я тебя не ненавижу. Я изумляюсь тому, что судьба допустила появление такого выродка на белый свет. Разве можно вообразить что-то более омерзительное, чем полукровка? Ты плод насилия или разврата, созревший через несколько поколений после того, как кто-то совершил поступок, который лично у меня не укладывается в голове. Я мог бы отпустить тебя, Нелл, и даже дать денег на дорогу, но это тебе не поможет, ты закончишь в канаве или борделе. Ты даже среди полукровок была бы выродком, потому что совершенно не приспособлена к жизни. Сиди в замке и жди, может, отец пожалеет тебя и заберет назад. Если, конечно, ты и вправду его дочь, а не наложница. — Не думала, что вы опуститесь до оскорблений, господин! — выдохнула Нелл и тут же пожалела — он снова поднял на нее взгляд, в котором загорелась насмешка. — Не думала? А зря. Может, я и не стал бы опускаться, как ты выразилась, до оскорблений, если бы беседовал с достойной девушкой, да вот незадача — у меня в памяти еще свежи воспоминания о том, как ты накинулась на меня той ночью. Не вижу смысла стесняться в выражениях, беседуя со шлюхой. Это было уже слишком. Нелл почувствовала, как у нее вспыхнули щеки, и заговорила, зная, что пожалеет об этом, но не в силах больше сдерживаться: — Что же вы тогда позволили мне это сделать, раз я шлюха, да еще такого низкого происхождения, и не рассказали сыну о моем недостойном поведении? Может, потому что я единственная, кто пожелал к вам притронуться за последние годы, учитывая ваш нрав и вашу внешность?       Закончив произносить свою неслыханную дерзость, девушка испуганно замерла, ожидая чего угодно — брани, побоев, сломанной мебели, ссылки в соляные копи. По слухам, упоминание об изуродованном лице мгновенно приводило ее собеседника в ярость и каралось самым жестоким образом. Однако, к ее удивлению, Исенгрим только поднял руку, бессознательно коснувшись шрама, и снова приказал ей вернуться в свои покои. Нелл, не веря, что так дешево отделалась, решила позлить эльфа напоследок и, уже выходя, заявила, что в переводе слов полно ошибок, что характеризует его автора не лучшим образом. Это, по-видимому, оказалось последней каплей — адресат оскорбления встал из-за стола и сделал шаг к ней. Испуганная девушка попыталась было закрыть дверь, но не успела. Исенгрим схватил ее за запястье и вернул в комнату. Нелл на какие-то секунды перестала дышать от страха, но он отпустил ее руку и снова сел за стол. В наступившей тишине, которую нарушало только потрескивание поленьев в камине да ее собственное сбившееся дыхание, раздался спокойный и ровный голос эльфа: — Я хочу знать, где в переводе допущены ошибки.       Это было так неожиданно, что Нелл задохнулась, поперхнувшись воздухом, и громко раскашлялась, словно ей не задали вопрос, а хорошенько ударили в живот. Пару минут она была не в состоянии ни говорить, ни слушать, тщетно пытаясь привести себя в более-менее пристойный вид. Наконец неимоверным усилием воли девушка взяла себя в руки, вытерла слезы, выступившие на глазах, любезно предоставленным ей ранее платком, и даже попыталась заговорить, но ничего не вышло — в горле безнадежно пересохло. Эльф, поначалу с интересом наблюдавший за ее мучениями, наконец заскучал и, поднявшись в очередной раз, стащил с неуклюжей гостьи плащ, а потом сунул ей в руки кубок с какой-то жидкостью, пахнувшей травой и медом. — Выпей, только осторожно. Не хватало еще, чтоб ты захлебнулась, а меня потом обвинили в твоем убийстве.       Нелл молча приняла кубок, подавив печальный вздох. Ей вдруг стало жутко неуютно в отсыревшем от пота платье, стыдно за растрепавшуюся прическу, которую так и не удалось поправить, да и за саму себя в целом. Слишком уж недвусмысленно в последние месяцы ей указывали на ее непростительное убожество, которое в присутствии Исенгрима ощущалось в тысячу раз сильнее, чем обычно. В голове все еще перекатывались волнами обиды и горечи неясные отзвуки оскорблений, которые она от него услышала, и грубых слов, которые произнесла сама, хотя не имела к тому привычки. Одно дело ругать всех эльфов вместе и каждого в отдельности в присутствии Эримена, который снисходительно посмеивался над тем, что слышал, и совсем другое — сказать кому-то неприятную вещь в лицо. Нелл почувствовала себя совершенно разбитой и больной. В довершение ко всему, на внутренней стороне руки опять закололо шрамы, видимо, она потревожила их, когда неловко попыталась выдернуть запястье из руки эльфа. Но делать было нечего. Исенгрим, нетерпеливо постукивавший пальцами по столешнице, все еще ждал ответа на свой вопрос.       Нелл взяла лист со списком слов и, кое-как собравшись с мыслями, начала читать вслух те, которые, по ее мнению, были неверно истолкованы. Исенгрим, с трудом сдерживавший смех, делал вид, что сосредоточенно слушает то, что она говорит. Он прожил на свете несколько столетий, но еще ни разу не встречал такой несуразной и неимоверной дуры. Даже пьяные крестьяне в тавернах не производили такого удручающего впечатления. Видимо, этим она и привлекала Эримена — ходячее бесконечное ярмарочное представление. Поняв, что пропустил мимо ушей все объяснения полукровки, Исенгрим спросил: — Почему ты так уверена, что перевод ошибочен? — Я несколько лет прожила в местности, где этот подвид всеобщего активно используется, господин, и могу с уверенностью заявить, что здесь эти слова имеют совсем другое значение, нежели в классическом всеобщем. Например, «averiete» означает не «ровная дорога или путь», как указано, а «река», потому что в области Трад вообще не осталось ровных дорог со времен войны, и все крупные передвижения осуществляются по реке. — Допустим. А что не так с «черпаком»? — Это слово означает «ковш» — то есть созвездие Большой Медведицы. Он призадумался на минуту, потом достал из самой высокой стопки измятый, надорванный в нескольких местах и перепачканный глиной лист. — Переводи.       Нелл, мысленно выругавшись, притащила из угла кабинета жестом указанный ей тяжелый стул и принялась за работу, тщетно пытаясь подавить подступавшую зевоту. Текст был несложный: какое-то послание о месте предстоящей встречи, и она перевела его за пять минут, но еще полчаса молча сидела, перепроверяя, потому что больше всего на свете боялась допустить ошибку. Набравшись смелости, девушка подняла голову и нерешительно взглянула на Исенгрима, чиркавшего пером в каких-то таблицах. Он, все также молча, протянул руку, в которую она с трепетом вложила написанный текст, и стал сосредоточенно изучать перевод. Закончив, он кивнул головой: — Что ж, в таком виде все делается более понятным. Иди к себе. Но предупреждаю сразу, что мне может снова потребоваться твоя помощь — пока я не привезу переводчиков из Трада. — Я всегда готова вам помочь, господин, — произнесла Нелл стандартную фразу, подходящую для таких случаев, но Исенгрим, повернувшийся было к полкам, висевшим на стене за спинкой его кресла, удивленно воззрился на нее: — Вот уж не ожидал.       Тут у Нелл закончились последние крохи самообладания. Дыхание перехватило, а из глаз градом полились долго сдерживаемые слезы, которые она не успевала вытирать и только безуспешно размазывала по мокрым щекам. Единственное разумное решение — выйти из кабинета и рыдать у себя в спальне, сколько душе угодно, было неосуществимо из-за спазмов, перехватывающих грудную клетку. Исенгрим перепугался не на шутку, вспомнив о том, как слезы меняют женские лица, и вдохнул было воздуха, чтобы как следует отругать истеричку, приведя ее тем самым в чувство, но не успел сказать ни слова. Теплая волна, хорошо ему знакомая, ударила в солнечное сплетение и распространилась по телу, словно поток вешних вод, вырвавшийся из тесных берегов. От неожиданности эльф схватился за спинку кресла и на несколько минут замер, лихорадочно пытаясь сообразить, что творится и как это прекратить. Повторять произошедшее между ними в хижине он не собирался ни при каких обстоятельствах, но, судя по всему, этого и не требовалось — потоки силы бесконтрольно полыхали в пространстве, распространяясь от одной к другому. Казалось, самый воздух звенел от напряжения, а пламя в очаге беспокойно колыхалось, словно на сильном ветру. Нелл, видимо, тоже ощутив что-то неладное, прекратила рыдать и замерла у стены, вздрагивая и всхлипывая, но тишина длилась недолго — через минуту она зашипела от боли и, скривив губы, закатала рукав. Исенгрим, сбрасывая с себя наваждение, шагнул к ней, встревоженный внезапной переменой ее самочувствия. — Что такое? — Рука. Шрамы горят, как будто каленое железо приложили, — с усилием проговорила девушка, перехватывая руку выше локтя, словно это могло помочь. Эльф присмотрелся, не веря глазам: на нежной белой коже в два ряда красовались воспаленные бугорки с рваными краями, уродливо и неровно когда-то зажившие. Вокруг них расползалась краснота, словно от несильного ожога. — Откуда у тебя эти отметины? — озадаченно произнес он, осторожно касаясь шрамов пальцами. Нелл отдернула руку. Его прикосновение, почти невесомое, вызвало волну обжигающей боли. — Родители сказали, в детстве я упала на какую-то доску с гвоздями в лавке сапожника. — Хотел бы я посмотреть на дурака, который будет использовать такие гвозди в изготовлении обуви. Если это, конечно, и вправду следы от гвоздей, — задумчиво протянул Исенгрим. — Но почему они стали болеть? Ты что, обожглась недавно? — Нет, это началось ни с того, ни с сего в… — она нерешительно замолчала. — Договаривай. — В хижине, — закончила Нелл, чем окончательно привела эльфа в недоумение.       Значит, дело и вправду было в какой-то магии. Странные потоки силы, старые шрамы, которые будто подержали над огнем — этого ему только не хватало. Магия бесила Исенгрима своей непредсказуемостью и внутренней логикой, которая не поддавалась разумному объяснению с точки зрения здравомыслящего существа. Обращаться за помощью к тем, кто имел дело с тайными силами каждый день, он не хотел категорически — они были столь же малопредсказуемыми и неприятными в общении, как и колдовство, насквозь пропитавшее их мозги. Тащить полукровку к своему лекарю не хотелось вдвойне. Вряд ли он смог бы вынести ее присутствие дольше, чем пару секунд, а этого времени явно не хватило бы для осмотра. Оставалось только наблюдать за происходящим, надеясь, что вскоре станет ясно, в чем причины и как это прекратить. — По-видимому, в свое время раны плохо зарубцевались, оттого следы такие выпуклые, а теперь процесс снова стал активным из-за переохлаждения. Завтра я дам тебе мазь, которая хорошо помогает в таких случаях.       Нелл рассеянно поблагодарила Исенгрима и повернулась было, собираясь поскорее уйти и рухнуть в своей спальне на кровать — в голове у нее гудело, а по коже расползались волны озноба, но тут из замкового коридора в кабинет без стука вошел веселый, улыбающийся, нарядно одетый Эримен, напевавший какую-то песенку, и застыл на пороге, вытаращив от удивления глаза. — Что-то случилось, отец? Я зашел в наши покои, но Нелл нигде не было, так что… — тут он разглядел зареванное и распухшее лицо невесты и красные следы на ее руке и подозрительно сдвинул брови. Нелл поспешила выдать подходящее объяснение, надеясь, что Исенгрим не станет рассказывать сыну о подробностях их беседы: — У меня снова разболелась рука, и господин любезно предложил мне помощь. — Так сильно разболелась, что ты плакала? Может, показать тебя лекарю? — недоверчиво проговорил жених, приближаясь к собеседнице. — Не вижу в этом необходимости. Все пройдет после пары дней лечения, — ответил Исенгрим, решив, что версия Нелл его вполне устраивает, и решил перевести разговор на другую, менее рискованную тему: — Ты подготовил все, необходимое для отъезда?       Эримен резко выдохнул воздух и с тревогой перевел взгляд на насторожившуюся девушку. — Ты не сказал своей невесте, что уезжаешь? — с сарказмом уточнил Исенгрим. — Я думаю, нам с Нелл лучше пойти к себе, — протянул Эримен, глядя на то, как на лице Нелл сменяются оттенки разных чувств, ни одно из которых его не порадовало.