И Луи отпускает.
Отпускает ровно в тот момент, как слышит последнее слово, хоть и до последнего надеялся на «у меня теперь есть еще один кот» или, да пусть даже, «у меня теперь есть хороший шанс начать сольную карьеру». — Тебе не нравятся девушки, — просто констатируемый факт, ничего более итак уже понятного. — Это они, да? Новый пиарный ход от Модеста? Новая лазейка для того, чтобы привлечь больше внимания? Сукины дети. Томлинсон схватывает подзатыльник, потому что с Луи Гарри — это Гарри, даже когда все так. Просто «так». Без прилагательных или других способов описания. Стайлс неспокойно ерзает на месте, затем, наконец, перекидывая одну ногу через бедра шатена и приятно устраиваясь на его коленях. — Не люблю, когда ты ругаешься. — Мы можем встречаться тайно и дальше. Они говорят это одновременно, что происходит довольно часто. Луи прижимает подрагивающее не от холода тело к груди, как самое сокровенное, и это определенно точно не то, чего они хотели в самом начале долгого пути. Это не то, о чем они мечтали еще там, на икс-факторе, порываясь к победе, как к единственному пути в счастливую и богатую жизнь. И их жизнь богата. Но скорее дерьмом, которым их забрасывает Саймон ради дождя из зеленых купюр. — Не можем, Луи, но… сейчас я хочу, чтобы ты провел последнюю ночь только со мной. Я хочу запомнить эти моменты до конца своей жизни. Я хочу быть тобой, частью тебя этой ночью, потому что больше никогда уже не буду. Большие пальцы старшего парня стирают мокрые дорожки слез, а губы стирают следы отчаяния в улыбке. В улыбке, от которой на щеках не появляются ямочки. Их поцелуй имеет вкус горечи и сожаления, но это все закрывает быстро нарастающая страсть, подпитываемая любовью. Они уже не загорятся вновь, но догорят сейчас только друг для друга. Глаза в глаза. Голубой в зеленом и зеленый в голубом. Руки Луи расстегивают пушистую черную кофту за молнию, подставляя худое белоснежное тело под свет луны. В перерывах между поцелуями парни снимают ненужные предметы одежды, оставаясь совершенно открытыми для обозрения миром на тонком матрасе, рядом с допитой бутылкой вина и остатками гроздей зеленого винограда. И это уже август, но еще не сентябрь, потому воздух кажется лишь каплю прохладным, таким, каким надо, чтобы только чуть остудить горящие тела. Тела, которые горят друг для друга этой ночью в последний раз. — Л-лу, я хочу… Хочу, чтобы ты сделал это, ах-х. Он привычно тягуче медленно растягивает слова своим до ужаса хрипящим голосом, даже не сдерживая стонов. И Луи желает слышать их, собственнически вырывая, вытягивая гласные за ниточки из кудрявого ангела. Его рука вплетена в отрастающие локоны, а пальцы второй аккуратно растягивают узкую дырочку, надавливая на простату. — Ты должен быть таким только для меня. Только для меня так пошло стонать своими ярко-вишневыми губками, только для меня так потрясающе выгибаться, так насаживаться только на мои пальцы. — Я весь всегда-а буду только для тебя, Лу-у. Это не может быть правдой, и Томлинсон входит слишком резко, выбивая из легких весь воздух, выбивая все мысли, слова, кроме несвязного бормотания его имени: Луи, Лу, Луис, Бу. От последнего внутри что-то замирает на секунду, а потом с громким треском разламывается на кусочки, разбивается о холодный бетон жизни. Он не винит Гарри, но не верит его словам больше, потому что их история дописана. И она кончается на рассвете, а пока… а пока у них еще есть время. Кудри, чуть щекоча, задевают плечи на особо сильных толчках, а кофта уже давно упала с худых плеч, открывая прекрасные ключицы, отбрасывающие невероятные тени. И если бы Луи умел рисовать, он бы запечатлел этот момент на сотне картин, но он умеет лишь рисовать губами, оставляя за собой багровеющие отметины. Гарри двигается сам, поднимаясь на его коленях и вновь опускаясь вниз под напором сильных рук. Гарри двигается сам, пока по его щекам стекают капли слез со вкусом моря. Гарри двигается сам, кончая с длинным, как их история, Луис на искусанных губах. Луи падает в эйфорию с ароматом ванили прямо следом за кудрявым парнем, затем накрывая их обоих любимым клетчатым пледом. Слишком приторно сладко. Он сидит так, неподвижно, не имея возможности сомкнуть глаза и наблюдая за сопящим под его боком чудом. Они были, но уже нет. Они больше не Ларри. Они теперь Гарри и Луи, отдельно, раздельно, не вместе. УжеБез записок, без оправданий.
С любовью и сдержанными обещаниями.