Мазохист

Вообще, Мирон не думал, что когда-то опустится до такого. Гомофобом он не являлся, ну, живут голубые себе и живут, к нему никто никогда не приставал, за что же их ненавидеть? Куча его коллег по цеху имели однополые грешки, поэтому переставать их уважать за предпочтения в постели после хороших, годных работ — нет, ну до такого он ещё не докатился. То есть, если кратко, живут себе пидорасы и пускай живут. В жопу долбятся, на парады ходят — абсолютно параллельно. Сознание немножко затуманилось таблетками лирики. Вообще Фёдоров не наркоман, не алкоголик, не никотино-зависимый. Пропагандировал здоровый образ жизни, прям аж под рёбра лез оппоненту, мол, ты, сука перекачанная, со мной дерёшься под чем-то. Неуважение, мать его! Поэтому таблетки для Мирона были редким способом немножечко подойти к крылечку того модного мира, который описывают в песнях представители новой школы. Что ему в голову дало — он честно, бля, честно не знает. Точнее, дало-то не в голову, а в член. Вызывать девочек легкого поведения в его правила не входило. Поэтому он вызвал мальчика. Какое интересное и необычное решение. Фёдоров даже не знал чего он хочет: чтобы ему знатно отсосали, или чтобы его знатно отодрали. От последней мысли было немножко не по себе, но это скорее внутренний барьер. Все же может быть впервые, да? Мальчишка на вид был молодой. Крепкий, высокий. Мирон окидывал взглядом и думал, что, вроде как, пути назад уже нет. Из-за психотропных картинка мазалась, но стояк в штанах уже не выдерживал и, казалось, что член сейчас либо взорвется, либо выпрыгнет из ширинки и сам, по своей воле, засадит пацану по самое не хочу. В лице были знакомые черты. Этот проститут был отдаленно похож на Карелина Славу вперемешку с Билли Милиганом, и это, к удивлению, даже больше заводило. Только волосы разного цвета. И разрез глаз. И форма губ. Но тело поменьше в габаритах, и в движениях читалась не насмешка, а трепет и некая женственность. Мирон бы опустил шутку про пидора, да только кто тут ещё пидор, если вместо сочной шлюхи вызвал сформированного юнца. Может, судьба так смеётся, что мальчишка похож на участника антихайпа? Фёдоров все делал по инерции и интуиции. Живет-то не в веке инквизиций и гонений, про однополый секс немножечко слышал. Да и ему думать ни о чем не надо: парень представляется Мишей, знатно отсасывает, рассказывает про учебу в университете, попутно растягивая жопу, говорит, что естественно знает, кто такой Мирон, но все оставит в тайне. Да только когда своей тугой задницей он насаживается на крупный член, Мирону настолько похуй, распиздит он что-либо или нет. Это, черт возьми, потрясающе. Даже девственницы в его постели были по сравнению с такой узостью просто давалками. Это длится недолго: минут сорок корячатся на кровати, минут пятнадцать на столе, около семи на диване. Фёдоров чувствует неприятное ощущение в районе гортани, ведь действие таблеток, увы-увы, не вечное, а вот трипы после них словить можно замечательные. Возбуждение спало, парень рядом собирает шмотки, напяливает джинсы на костлявые ноги, пока Мирон отсчитывает купюры. Он оборачивается и видит перед собой странную вещь. Что Михаил-то вовсе ни на кого-то и не похож. Просто мальчишка. С оттенком армянского происхождения. Со смуглой кожей, широкими бровями и глазами цвета жареных каштанов. Фёдоров старается об этом не думать, ибо, какого хуя именно так разыгралось воображение, что вместо него сегодня он мысленно трахался с Карелиным. Дверь хлопает, Мирону впервые за пару месяцев захотелось закурить. Он роется в шкафах и находит четыре неполные мятые пачки. Федоров не идёт на балкон, не открывает форточку, а просто ложится обратно на мятые простыни, влажные от пота, смазки и спермы, накидывает свои боксеры и медленно, одну за одной, курит. Совесть не жрет (да и за что?), от себя не противно. Хуй с ним. Все замечательно. Только вот одна запара. Замечательно Мирону и через день, через трое, через неделю и даже месяц. Так замечательно, что хуй вновь периодически стоит, и от обычной дрочки это не меняется. Он прожил тридцать два года без мужской жопы на своём члене и всего какой-то час изменил желания. Периодически накатывает с такой силой, что хочется зажать на улице мальчишку и выебать так, чтобы член у того выходил прям через анус в глотку. Естественно, он этого не делает, ведь все-таки уголовка в планы не входит. Изнасиловать парня, мужчину, мужика — да, хочется, но бесится то он не поэтому. Хочется вновь того ощущения светлых глаз и знакомых черт. К сожалению, это было наваждением и вообще, как бы, ебался-то он, оказывается, не с тем, кого себе напредставлял. А самое обидное, что пересечений-то с Карелиным у них достаточно. Тут мелькает его смазливый ебальник, на встрече в барах локальная тусовка естественно зовет Славу. Может, чтобы позлорадствовать над Мироном, может, он зашёл им как батл-МС. Федорову похуй. Единственное желание — крикнуть прям в лицо этому парню, мол, ты помнишь, как сам насаживался на мой член? Да только не вспомнит. Это все фантазия. Мокрая, грубая, отвратительная, но все же своя собственная фантазия. На каком-то праздновании (или же примерении, вспомнить причину встречи очень сложно) они опять пересеклись. Карелин не избегает Мирона, не тычет пальцем ему в спину, не ухмыляется даже. Вроде как победил. А Фёдоров вроде как проиграл. Статус врагов ведь должен поддерживаться? По взгляду Мирона сложно понять, что на самом-то деле здесь не ненависть, а обычная животная похоть. Люди вокруг стараются не замечать красных, налитых глаз Федорова, но все-таки (на всякий случай) наготове остановить драку, если она начнётся. И то, что Мирону хочется не драться, а драть — никого не волнует. Люди пьют, курят, на диванах зажимают девок, на барных стульях зажимают девок, у стен зажимают девок. Кто-то разговаривает с давним знакомым, пока бедная девица стирает себе колени, смачно отсасывая прямо на виду у всех. Фёдоров сидит тише мыши, руками тарабаня по столу. Он выпил меньше, чем хотелось бы, хотя это даже не назвать выпивкой. Так, разбавленный тоником джин с долькой лимона. Пойло для спаивания маленьких деток. Слава на удивление нервный. Огрызается, с кем-то успел поссориться, кому-то прописал по охуевшим щам. Он довольно хмельной, но далеко не пьяный. Раздражение хватает его за шею и он не в силах освободиться от него. И взгляд он на себе чувствует. Этот, мать его, тяжелый, смятый, сумбурный взгляд. Карелин видит, как на него смотрит эта пара стёклянных глаз. И от этого по ебалу получает ни в чем не повинный мышонок-дружок очередного рэпера. Тот что-то пищит, да вот только никто за него не впрягается. Ощущение, что негласно проебал он, Карелин. И не в баттле, а в чем-то другом. Что это будто его на глазах у раскоряченной толпы раздели и обосрали. Перевалило за полночь. Фёдоров подходит, не улыбается и не приветствует. Молча хватает за рукав Славу и ведёт на улицу. Закуривает, предлагает Карелину. Тот не отказывается. Говорить никто ни о чем не собирается. Вроде как. — Если ты хочешь пиздиться, то иди автоматом нахуй, — говорит Слава даже как-то по-доброму, и, конечно же, несерьезно, — я не в лучшей форме. Мирон мысленно улыбается, а его член опять подаёт признаки жизни. Сука, как вовремя. Больше никаких звуков никто не издает. Карелин вообще не понимает что он делает здесь, на улице, рядом с курящим Мироном, который вроде как не курит. Фёдоров тоже не понимает свой выпад. По-английски съебывается за угол, ловит машину и уезжает домой. Уже у себя в квартире он неистово дрочит, прокручивая голос в голове, представляя, какую бы боль дарил этому пиздюку. Руки уже немеют от сеанса онанизма, но Мирон наяривает все сильнее и сильнее. Бурно кончает на свой же ковёр, забивает хуй и падает на кровать без сил. Сон. Это то, что нужно. Следующая встреча была на закрытой тусовке на пароме. Людей — дохуя, куча знаменитых, куча ноунеймов. Он хватает (опять же) Карелина за руку и ведёт в свою небольшую каюту. Слава не сопротивляется, ему интересно. Мирон толкает его в стену и прижимается всем телом. Свет выключен, сверху доносятся крики и смех, звон бокалов и матные перестрелки словами. — Ты маленький кусок говна. — чеканит Фёдоров прямо в губы. — Как интеллектуально! Как поэтично, — принимая игру, шепчет Слава. В темноте видны лишь глаза, эти ярко сияющие радужки с затуманенным сознанием. Член упирается Мирону в живот. Стоп. Это не его член. Фёдоров охуевает и даже уже хочет подъебнуть, да только сделать-то этого не успевает, потому что его резко переворачивают. И вот уже он, создатель вагабунда, прижатый к деревянной стенке. Слава выше на полторы головы. Янович чувствует запах мужского пота, исходящего от одежды Карелина. Он дышит рвано и почти не выдыхает. Его хватают за шею и кусают в ключицу почти со всей звериной силой. Мужчина шипит и рукой залезает в своё белье, освобождая себя от сковывающей одежды. Он не касается возбужденного паха парня, лишь тыльной стороной руки проводит по бедру. Слава бесится. Он нихуя не понимает что происходит, почему он поддаётся, какого хера они вообще это делают. Это неприятно. Но желанно. Ебучий змей искуситель. Карелин прижимается ещё сильнее, от чего его металлическая бляшка на ремне с упором давит на головку члена Федорова. Мужчина издает гортанный хрип и, не выдерживая, вытаскивает из штанов оппонента горячий и влажный член. Сжимает одной рукой и свой, и Карелина. Дрочит и себе, и ему. Славе хорошо. Очень хорошо. Но желает не этого. Рывком переворачивает Мирона, одной рукой впечатывает его лицо в стену (отчего мужчина разбивает нос и чувствует, как дорожки крови стекают ему в рот), а второй приставляется прямо к тугому проходу Федорова. Тот не успевает подумать о том, что, как бы, планировалось-то все наоборот, как головка члена входит в очень узкое кольцо мышц. Боль невыносимая и адская, Мирон пытается даже кричать, но Слава затыкает ему рот и бьет по рёбрам. Фёдоров что-то шепчет про то, что надо было растянуть, но Карелину абсолютно насрать. — Растягивали тебя до меня. Теперь тебя ебут. Мужчину ещё сильнее возбуждают эти грязные слова, но боль никуда не отступает, а наоборот, усиливается. Смазки нет, все насухую, лишь выступившая сперма на члене парня немного сглаживает процесс. Он со злостью входит до конца и сразу же бьет по плечу Федорова, чтобы тот заткнулся. Это все дико. Переодически задевается простата, но эта приятная мелочь настолько мизерная по сравнению с болевыми ощущениями, что Мирон её попросту не замечает. Боль. Страсть. Удары. Кровь. Ему кажется, что он захлебнётся, ведь член все так же стоит, потому что моральное удовлетворение возбуждает гораздо сильнее, чем горячий член в своей девственной заднице. Мужчине охуеть как больно, ни одна стрела или пиздиловка не сравнится с этим ощущением. Слава хватает его член, сжимает у основания, пальцами щипает и переодически шлепает по коже. Мирон мазохист, ему кажется, что мозг взорвётся только от мысли, что его трахают в тесной каюте. Карелин кончает куда-то вбок. Капли спермы успели запачкать худой зад Федорова, но это никого не ебет. Янович не кончает, потому что, как бы, в условиях дикой боли оргазм приходить отказался. Дышат оба тяжело. Сознание здесь, оно никуда не улетучивалось, поэтому каждый отдает отчёт в своих действиях. Все было скомкано, рвано, пошло, грязно, отвратительно. И великолепно. Мирон напяливает штаны, открывает небольшое окошко каюты и закуривает, кидая пачку с зажигалкой парню. Тот не отказывается, но рядом не встаёт, а курит почти в двух метрах от форточки. Фёдоров на секунду думает о том, что если сработает сигнализация и их обнаружат вдвоём без света в мелкой каюте, где на полу осталась сперма, то вряд ли из этого выйдет что-то хорошее. Но, вопреки всему, сигнализация даже не пищит. Первым выходит Мирон. Он не чувствует задницы, не чувствует ног, но чувствует, как засохла кровь на его лице. Слава не чувствует ничего. Лишь огромное и дикое желание повторить. Ни у кого нет в голове мысли «блять, я, получается, пидр», потому что это даже не кажется чем-то неправильным. Но оба ощущают себя шлюхами, которых только что поимели. Мирона физически, Карелина морально. Они расходятся в разные стороны парома, предварительно умывшись в разных туалетах. Между ними нет ничего общего. Но одна маленькая вещь теперь свяжет их жизнь и репутацию навсегда. И с этой общей тайной они обязаны жить всю жизнь, надеясь, что она не просочится в свет. Каждый внутри себя думает о том, что это непременно повторится.