Two ghosts

Это просто меланхолия сжала грудь, Это просто догорают в огне листы, Что-то главное течет между строк, как ртуть, Потому что главное — это… Лора Бочарова

Неужели, это ты?.. Неужели, это я?.. В твоём рту, должно быть, горький саднящий вкус, напоминающий об ушедшем детстве. Я пью его прямо из твоих раскрытых губ. Он, словно пьянкое вино, толкает творить глупости и ностальгировать об ушедшем. Заставляет тебя содрогаться всем телом при мыслях о том, чего уже не вернуть. Вдохновляет меня садиться и бессознательно перебирать пальцами струны, пока в воздухе не повиснет новая мелодия, новая невысказанная мысль. Факт: мы стали лучше понимать друг друга. Факт: мы стали хуже любить друг друга. Я перестал говорить, что дрожь, сковывающая мои пальцы перед тем, как начать играть Two ghosts — твоя заслуга. Ты — просто перестал говорить. Ты перестал говорить, но я знаю, что ты слушаешь меня, затерявшись среди фанатов. На больших стадионах. В прокуренных клубах. Под дверью моей комнаты, положив нервные пальцы на скрипучую ручку. Я перестал говорить, но ты знаешь, что я люблю твоего сына. Люблю его крохотные пальчики и мягкие волосы. Наш молчаливый спор слишком затянулся — больше всего на свете я хочу положить Фредди к себе на грудь, и чтобы моя голова покоилась на твоей руке. Но мы никогда этого не сделаем, потому что видимся лишь за завтраком. «Я закинул хлеб в тостер, Луи, добавить несколько кусочков для тебя?» У нас есть только это, и ещё иногда быстрый секс в темноте спальни, строго двадцать минут, механический оргазм, душ, но только по отдельности. Если просыпается Фредди — заканчивать приходится рукой. Мы не разговариваем. Ты не простил мне мою музыку, потому что знаешь — она о тебе. Ты был зол, когда я пел Ever Since New York: за то, что я шептал признания Бруклинским переулкам, но не тебе. Ты стискивал кулаки при исполнении Woman, потому что я предпочёл дать тебе свободу, когда мог остановить. Ты закрыл уши, когда заиграла Sweet Creature, ведь я стоял одной ногой в прошлом, которое больше не возвратить. Ты так и не смог простить мне Only Angel, потому что усмотрел в ней пьяную интрижку. Ты ни разу не дослушал Kiwi до конца, потому что я осмелился доверить твою жизнь бумаге и гитаре. Ты в бессилии закрывал глаза, слушая From the dining table, потому что я чутко уловил происходящее между нами ещё тогда, когда оно лишь надвигалось на нас, словно грозовая туча. Но больше, больше всего ты пытался оттереться от липкого мерзкого ощущения, с головой накрывшего тебя, когда ты услышал первые ноты Sign of the times. Ты умеешь слушать, Лу. Ты услышал мою душу с первых тактов. Ты не простил мне многого. И за это больное, не прощённое ты теперь мстишь мне: своим глухим молчанием, своими злыми, резкими толчками в мою разгорячённую плоть. Первое раздражает куда больше. 

 А я, Луи… я не простил тебе лишь твоего сына, потому что он должен был быть моим. Он обязан был быть нашим. В его светлых волосах мне чудится намёк на кудряшки, но иллюзия рассыпается ранящими в самое сердце осколками, лишь только я позволяю себе моргнуть. Он отчаянно не мой — все эти крохотные одёжки, голубые глаза, детская мягкость кожи. Во мне пробуждается злость, смешанная с безумным обожанием. Луи, неужели это мы с тобой? Однажды мы были единственными на Земле. Мир существовал вместе с нами, но как-то исподволь, являя собой театральные декорации к нашей любви. Больше наши миры — две бесконечные параллели — не пересекаются. Я смотрю на тебя с острова, где печальная плавная музыка не утихает ни на секунду. На твоём острове раздаётся громкий детский плач. И не существует композиции, что смогла бы заставить две эти мелодии звучать. Мы затыкаем уши, лишь заслышав их. Я думаю об этом долго, практически каждое мучительное мгновение. Я ничего не делаю, чтобы этому помешать. Это сильнее, чем мы: так много различий, так мало схожести. Мне нужен знак, знамение времён, нужно знать, что не всё ещё потеряно, что ты смог бы потеряться в моей музыке, что я смог бы найти свои черты в твоём сыне, и я верю, что всё обязательно будет, стоит лишь мне перестать ждать. Но как я могу?.. Поэтому я просто гашу свет. Я ищу твоё тело. Губы сталкиваются в алчном желании завладеть большим количеством территории; зубы ощутимо впечатываются в чужой до боли знакомый рот. В его горький привкус. Разве это не мы?.. Все дороги, ведущие к пику наслаждения, давно исхожены нами обоими. Я знаю, где нажать — карта твоего тела для меня давно не секрет. Изо рта вырывается всхлип — то ли наслаждения, то ли тягучей боли, преследующей нас уже больше двух лет. Преследующей нас больше вечности. В глубине дома раздаётся детский плач. Ты отстраняешься, разрывая поцелуй: собранный, деловитый, решительный. Сынишка нуждается в своём отце, и ты мгновенно преображаешься. Для него. Ты становишься совсем другим ради того, кто тебе небезразличен. Может, дело не в том, чего мы ожидаем?.. Может, дело в том, что мы готовы совершить?.. В том, что мы уже совершаем: ради нашей любви. Я изогну параллели — пусть они пересекутся. Натыкаясь на стены, я бреду в детскую, чтобы укачать Фредди.