Как вы представляете утро среднестатистической школьницы после бессонной ночи? И нет, эта ночь была таковой только по причине моего идиотизма и склероза на ранней стадии. Три дня назад мне исполнилось восемнадцать. Таки да, я набухалась в хлам и забыла об этих ебучих уроках английского, на который наш препод, аки "Гитлер во плоти", именно мне задал принести презентацию по одной из ныне изученных тем. Но изученных кем? Правильно, моими одноклассниками, но не мной, ибо всю неделю я дожидалась момента, когда наступит "взрослая жизнь" и я свалю от опекунов – дальних родственников – к чёртовой матушке!
И вот она - свобода, однокомнатная квартира рядом со школой и далеко от "родителей". Деньги у меня были, но уточнять откуда - не стоит. Дальние родственнички постарались, выполнили договор. Хотя да, им нет до меня дела, а мне до них. На том и достаточно.
В этом, кстати, мне помогала подруга, которую я даже сейчас материла по полной, так как злости во мне было со здоровый чугунный котелок героев "Гарри Поттера". Самым отвратительным было даже не то, что я всю ночь просидела за компьютером, пытаясь восполнить запас знаний за оставшееся крохотное время, а то, что будильник, будь он неладен, не сработал! Мне, конечно, не впервой опаздывать в школу, учитывая стальной характер и непреклонные своенравные принципы, разгульную жизнь вне стен заведения и пофигистское отношение ко всеобщему мнению, но этот учитель - нечто страшное. Пожалуй, мне никогда не было так страшно, как на его уроках. Вел он так, словно через пару секунд расстреляет прямо у доски, выстроив в длинную линию моих несуразных одноклассников. Суровый мужик, так еще этот высокий рост, пронзительный взгляд, хмурые брови и нос с горбинкой - просто пиздец.
А теперь я опаздываю на его урок, заранее смирясь с тем, что он устроит мне разнос при всём классе. Как молодой парень может быть таким тираном? В двадцать семь таким злым на весь мир быть - грех. Хоть в Бога я не верю, ибо он мне в такой ситуации не поможет, ну да ладно. Быстро накинув черную шифоновую блузку и телесную юбку из вельвета, я покидала в рюкзак все свои вещи и вылетела за порог комнаты, громыхнувшись на пол. Отлично. Просто прек...
Перед носом стояли черные берцы, старенькие, но некогда любимые до чертиков. Это, конечно, страшная мысль, но они вроде как счастливые... На
авось-пронесет я напялила их на ноги и, даже не взглянув в зеркало, выбежала из дома, на ходу набирая номер подруги. Светлые локоны выбивались из французских косичек, которые я так любила и не могла не выделить время на их заплетение.
Автобус, маршрутку или такси ждать не нужно было - школа-то в паре шагов от дома.
Летела я туда на всех парах, не обращая внимания на косые взгляды прохожих. Ну да, мой вид оставлял желать лучшего и махал вслед, но зачем так таращиться-то?
– Маш, скажи, что я не сильно влипла?! – умоляла я подругу, как только гудки прервались и послышалась возня.
– Ну-у, – протянула она, говоря очень тихо. – Сама послушай, – обреченно выдохнула девушка, отведя трубку от уха. И тут меня холодом обдало - учитель орал на моего одноклассника так, что там, наверное, стекла в окнах треснули. Один вывод - злой, как собака.
– Блять, – пискнула я, бросая трубку и вбегая в школу, плевав на охранника и вахтёршу, которые что-то кричали мне вслед.
И вот, злосчастная дверь, а за ней - тишина. Такая гробовая, что хочется провалиться. Сердце бешено колотится в груди, пока я так же отрывисто колочу по деревянной ветхой поверхности, поворачивая металлическую ручку. Взоры испуганных одноклассников обращаются в мою сторону, а я, нервно сглатывая, ступаю за порог, глядя на Павла Григорьевича, что стоит у доски, скрестив на груди руки.
– Извините, можно? – мямлю я, топчась на месте. И этот страшный взгляд серых стальных глаз проедает меня. Особенно, когда опускается вниз. И что-то в его суровости ломается, уступая место нелепым смешкам. Говорила же, что эти берцы когда-то точно спасут мою жизнь. На них же смотрит.
– В тыл врага при всем параде? – выдает учитель, а класс продолжает убийственно молчать и смиренно отпускать в мою сторону сочувствующие взгляды. – Входите, немецкая госпожа, – я на едва гнущихся ногах подошла к своей парте, разложив все вещи на ней, думая, что как-то легко пронесло, ан нет, и правда рано радуюсь. – Не на место, Астафьева, к доске и мелу, будем план атаки разрабатывать, – ехидно проговорил учитель, а я мысленно перекрестилась, двигаясь к указанному месту. И знаю, что этот спокойный тон стоит ему моих нервов, и это его точно веселит. Плюнуть бы в его наглую самоуверенную рожу...
Листаю презентацию, пытаясь по ходу комментировать слайды, а этот идиот молчит и кивает, подозрительно равнодушно. Когда все заканчивается, трясущимися от злости и страха руками закрываю вкладку и, забрав флешку, хочу пойти на место, но Швейцаров останавливает меня на ходу, рукой махнув на доску и глядя сверху вниз.
– Презентация у вас, моя госпожа, самая отвратительная из всех, которые можно скачать, – с легкой усмешкой произносит он, довольствуясь тем, как я зеленею от ярости. Всю ночь читала долбаную книгу, печатала, думала, мешки под глазами, ноги едва гнутся, мозг почти не работает, а ему мало?!
– Сукин сын, – цежу сквозь зубы, но очень тихо, а никто и не слышит. Встаю из-за парты, но не рассчитываю с расстоянием между моими ногами и поверхностью стола и влипаю коленом со всей силы по этому бревну. Острая боль пронзает ногу, поведя электрический разряд по телу. Болевой стон сам собой вырывается из моего рта, но я покорно плетусь к доске, не наградив препода и взглядом. Умру, но покажу ему, кто тут батя! Беру мел и начинаю писать под его диктовку. Ужас. Почти вся доска исписана сочинением, а он никак не уймется. Говорю же, Гитлер во плоти. И к чему мне он вспомнился?
–
Хочу слышать твои громкие стоны прямо на своем рабочем столе, – а, вот к чему Гитлер-то. На мгновение застываю, пытаясь переварить смысл сказанной им фразы. И ведь доходит. Мел сам выпадает из моей трясущейся руки, а брови ползут наверх по бледнеющему лицу. Мне не показалось. На чистом немецком он сейчас сказал, что... Ну нет, блять, нет. Может, и не мне это было сказано вовсе? Приседаю, чтобы не награждать весь класс лицезрением своей пятой точки, и подбираю мел, чувствуя затылком его пристальный взгляд. –
Так хочется трахнуть тебя прямо тут, в этих страшно прекрасных берцах, – значит, все-таки обо мне. Счастливая, сука, обувь... Вот теперь я точно попала. Или он попал. Швейцаров-то не знает, что немецкий я учила по своему королевскому желанию около шести лет. Он по сути вообще обо мне ничего не знает, но говорить такое при всем классе - опасно. И мне даже страшно стало за свое состояние. Потряхивало довольно ощутимо. –
Грубо трахнуть, – тише добавляет он, и меня прорывает. Как он вообще смеет это говорить ученице?
– А не пошли бы вы?! Желательно - нахуй! – разворачиваюсь к нему лицом, лицезрея непонимание, медленно сменяющееся злостью. Ну все, мразь, пиздец тебе. Сжимаю мел в кулаке так сильно, что он крошится и хрустит, а потом звонко ударяется о стену за учителем. Увернулся, ну да и ладно, главное, на пиджак попало. Все в классе врастают в стулья и втягивают головы в туловища, словно стая черепах. Тишина в одно мгновение бьет по черепушке. Швейцаров краснеет от ярости, и его брови мгновенно сходятся у переносицы.
– Астафьева, мать твою! Совсем охренела?! – у него явно тоже пукан прорвало. Кричит громче, чем из трубки моей подруги на какого-то бедолагу, даже гул от стен отлетает. Он резко встает с места и идёт ко мне. Ну ничего, дорогуша, только подойди, я тебе бубенцы ногой размажу! – Тебя родители не учили правильно разговаривать с людьми, старше тебя самой?! – серые глаза сверлят во мне дырку. Чувствую его напряжённое дыхание над собой. Тут сказывается мой короткий рост. Смело отвечаю ему таким же взглядом, продолжая сжимать кулаки. – Значит, дерьмовые из них учителя! Мне бы за такую дочь стыдно было!
Почти весь класс хором охает. Запретная тема. Мои родители. Эта тварь не знает, что их нет. Резко и судорожно выдыхаю, чувствуя подступающий к горлу ком.
Стыдно. Стыдно. Стыдно... Набатом в голове звучит его фраза, а по сердцу словно асфальтоукладчиком катаются. Перед глазами мутнеет. Нет, я не буду плакать перед ним.
Швейцаров довольно вскидывает подбородок, глядя на мою беспомощность. И тут происходит то, чего не ожидал никто, кроме меня. Я отвешиваю учителю звонкую пощечину, отходя назад. Ладонь саднит и пощипывает, а я наблюдаю за расширяющимися серыми глазами Павла Григорьевича. Он вроде даже не дышит.
Выкуси, сука. Но это не все.
–
Статья за совращение учениц Вам знакома, мой генерал? Тогда заткнитесь и перестаньте вести себя, как последний мудак на планете, – отчеканиваю так, что зубы болят, и голос не дрожит. Под испуганным взглядом класса и учителя хватаю с парты сумку и выбегаю из кабинета, из школы, из этого ада, громко хлопнув дверью о стену. Пошло оно все нахуй. Вместе со Швейцаровым.
Забегаю в подъезд, не разбирая дороги и действуя чисто по привычке, открываю сумку, буквально вышвыривая содержимое на пол, пока не нахожу ключи. Становится так больно от воспоминаний его слов, что хочется выть. Закусываю губу, чтобы не разрыдаться в голос прямо тут, и с четвертой попытки открываю чёртову дверь, влетая в дом и тут же раздаюсь рыданиями. Сумка летит в стену, а я вниз по соседней стене, прикрывая все еще трясущимися руками свое лицо, красное, мокрое и злое. Ненавижу его - все, о чем могу думать. Не пойду в школу завтра. И сегодня не вернусь. Ебись оно все конем! И берцы эти туда же! Всхлипывая и скалясь, буквально отрываю обувь вместе с ногами и кидаю к сумке. Завтра выкину. Тоже мне, счастье припахало. Сдохнуть-то как хочется...
***
Спустя минут сорок, окончательно успокаиваюсь, но ещё позже до меня доходит, что тетради я у него оставила. Но как-то уже плевать. Машка принесет позже.
Только она уже на седьмой звонок не отвечает. Странно. Я поняла бы, если б во время уроков звонила, но уже вечереет, занятия закончились. Плюнув на это, я уже уселась смотреть свой сериал и немного реветь в подушку, но отвлек меня звонок в дверь. Соскочив, я подлетела ко входу, даже не смотря в глазок, и повернула замок.
– Машка, ну ты долго! Я жду тебя уже... – и тут меня как током прошибло. На пороге не моя подруга стояла. Совсем не подруга, да и не женского рода. Хотя, исходя из сегодняшних событий, я бы сомневалась, есть ли у этого существа пол. – Что вам от меня еще нужно? – проныла я, не пуская Швейцарова за порог. Учитель выглядел очень виноватым и унылым. Бледный весь, да еще и мечется глазами по полу, словно боится. В руках пакеты, его чемоданчик с тетрадками и гора хлама из моей сумки, который я так и оставила в подъезде. Да ладно, сам подобрал их?
– Алёна, – выдохнул он, удосужившись посмотреть на меня. А я аж растерялась. Чтобы Павел Григорьевич, да меня, да по имени?! Вот это праздничек! – Могу я извиниться? – продолжил учитель, а я отступила, пропуская его в квартиру. Не тут же его грандиозные оправдания выслушивать?
– Как вы меня вообще нашли? – спрашиваю я, когда мы уже сидим за столом, ожидая чайника. Он, оказывается, тортик купил по дороге. Задобрить решил, значит.
– Подруга твоя сказала адрес, – тихо так сказал, словно мышь зашуганная. Вот это я его сегодня припекла. Сильно, видать. – Ты извини меня? Я же не знал... Да и права не имел так говорить, просто всё...
Дальнейшую его речь я пропустила мимо ушей, кажется. Просто смотрела на учителя, не мигая, рассматривала его темные волосы в свете люстры, которые изредка отдавали золотом из-за ламп, на ресницы, такие длинные и черные, подрагивающие в воздухе, на серые стальные глаза, на губы, щетину, вздымающийся кадык, скрещенные на столе руки, вены... И задумываюсь, а как часто я так его на уроках рассматриваю? Иногда и писать конспекты забываю напрочь, просто нахожусь словно наедине с ним. Хочется слушать и слушать, говорить и смотреть. Спорить мне с ним нравится, ведь тогда мы и правда вдвоем участвуем в перепалке. Мои нелепые отмазки и поддельная ненависть лишь для остальных? А то, что я ощущаю перед ним - не страх вовсе? Так выходит, все из-за этого человека? Осознание чего сейчас пришло в мою голову?
Много вопросов, черт-черт-черт. Мозг отчаянно кричит о том, что он мой учитель, а я ловлю себя на мысли, что причина моих витаний в облаках сейчас сидит напротив.
– Алёна, ты меня вообще слушала? – возвращает меня в мир его голос, и что-то внутри замирает. Твою-то ма-ать. Вот только влюбиться в него мне не хватало... Либо я просто его хочу все это время. И это со мной сделали его слова? И вся неправильность ситуации и мыслей лишь подливает масла в огонь. Учителя не приходят просто так домой к ученикам. Так что его сподвигло? Мог ведь и в школе извиниться, а вещи Машка принесла бы. Он просто так пришел, или... Вздрагиваю и дергаю рукой, от чего пустое блюдце летит на пол, разбиваясь на осколки. Звук удара бьет по перепонкам с такой силой, что чувствую в висках пульсацию крови. Супер, только переехала называется! – Извини, если напугал, – оправдывается Швейцаров, одновременно со мной наклоняясь к полу. Одновременно и близко. Чувствую его дыхание у своего лба, такое мягкое, что волосы щекочет. Одёргиваю руку от осколка и гляжу на него. И мы не дышим, глупо присев и сверля друг друга глазами. Всегда такой злой, а сейчас напуганный, словно мальчишка. Хочется то ли обнять и успокоить, то ли сделать то, о чем он говорил на уроке. Что-то резко обрывается внутри, и я плюю на мораль. Забиваю клин, шлю все к черту и касаюсь его. Ничего больше, просто касаюсь рукой щетинистой щеки, осторожно, словно боясь спугнуть. Такой холодный... Учитель замирает, перехватывая мою ладонь своей и прижимая сильнее. Тепло разливается по сердцу от такого жеста, а по телу проходит мимолетный разряд тока. Нет, он пришел не просто для извинений. Вот оно, оправдание его словам, даже я это чувствую, как раньше, но теперь осознанно и с пониманием. И как назвать подобное? Любовь? Страсть?
Бред. Одно единственное верное слово. Швейцарова ведь никогда не колышела забота о слухах и порядочности. Тогда и мне плевать, как это выглядит в глазах других. Попробовать стоит.
Мы снова вместе подаёмся навстречу, сливаясь губами, долго и чувственно. У меня слетают тормоза от такого поцелуя, вкуса его губ, невероятной близости этого человека и его тела. Так вот, как оно, пьянеть без алкоголя? Зарываюсь рукой в его волосах, притягивая еще ближе и углубляя поцелуй, потому что мало, потому что хочется большего, потому что это он. Швейцаров рычит что-то бессвязное и резко хватает меня за талию, поднимая над полом. Даже создаётся ощущение, что я ничего не вешу. Какие-то предметы летят со стола на пол, разбиваясь или просто откатываясь в стороны, сахар и соль просыпаются на поверхности, а меня усаживают прямо поверх скатерти, пристраиваясь между ног. Спасибо домашним шортам за свободу действий. И я понимаю, что сделаю все, что он захочет, потому что тоже этого хочу, и ведь похоже, давно.
– Астафьева, я же сорвусь, – шепчет Павел Григорьевич, словно в бреду, и снова припадает к моим губам так пылко, что я выгибаюсь, вцепившись ногтями в его плечи. – Даже не остановишь? – Не уйдешь, милый, не сможешь, не пущу.
– Что вы там говорили насчет стола? – ехидно замечаю я, окончательно развязывая учителю руки и скрещивая за его поясницей ноги. Приближаюсь к уху, нарочно обдавая горячим дыханием. – А если я не против? – кусаю его за мочку. Швейцаров гортанно стонет, забираясь руками под мою футболку и быстро от нее избавляясь, пока я пытаюсь проделать то же самое с его пуговицами на рубашке. Думала, будет сложнее. Ткань слетает с покатых плеч на паркет. – Просто не останавливайтесь, – Учитель припадает к моей шее, я закусываю губу, запрокинув голову. Он так ласково прикусывает, целует... От его касаний на коже словно остаются маленькие ожоги. Руки уже исследуют его подтянутое тело, спускаясь к ремню на брюках.
– И после
такого ты мне выкаешь? – усмехается он, когда оставшаяся одежда летит прочь, оставляя нас на растерзание друг друга. Мужчина выцеловывает каждый миллиметр моего тела, до боли сжимая в руках бедра. И от этого бабочки правда начинают порхать в животе, слетаясь воедино. И этот ком внизу живота так тянет, что хочется сломаться, податливо выгибаясь под напором мужского тела. Спиной ощущаю все, что осталось на столе, но настолько это сейчас не важно, потому что есть только мы, и мы заняты. В этот момент он касается пальцами эпицентра моего жара, массируя и растирая влагу. Дыхание вообще исчезает, уступая место громким и протяжным стонам, каждый из которых мужчина ловит поцелуями. Как долго это продолжалось? Не знаю. Ему точно нравится меня мучать. Может он думает, что я девочка еще совсем маленькая и неопытная? Смешно. А дальше он говорит то,от чего я буквально тупею и столбенею. – Люблю... С самого первого дня. Не могу оторваться от тебя даже на уроках. Не могу. Прости... Прости меня за это, маленькая. Я извращенец, но до ужаса не хочу тебя отпускать, Алёна. Слышишь? – От этого шепота, слов, голоса просто можно расплавиться не хуже масла на сковороде. Что он сказал? С первого дня? Это же так... давно было. И он все это время?..
На мгновение забываюсь, поздно вернувшись в мир, когда мужчина входит в меня. Горячо, глубоко, медленно и терпеливо. У меня не такая хорошая выдержка. Хватаюсь за края стола, ломая ногти, оставляя занозы в коже. Как же хорошо... И с каждым его движением я сгораю по клеточке, испытывая мини-оргазмы.
– Паша... – тихо протягиваю я, отрываясь от его губ. Ему это явно нравится, потому что Швейцаров наращивает темп.
– Повтори еще раз, – просит он, впиваясь в пульсирующую венку на моей шее. Его руки скользят по изгибам моего вспотевшего тела, а стол жалобно скрипит под нами. Значит, старые хозяева обманули по поводу его новизны? Плевать.
– Паша, – довольно произношу я, пытаясь вздохнуть разряженный воздух.
Где-то в стороне кипит чайник, валяется наша одежда, тарелки, еда, остатки совести, разума и мои несчастные берцы. По закону жанра, они все-таки приносят счастье. После всего рассказа Швейцаров поклялся, что если я выкину эту обувь, он меня пошлет за ней даже во время апокалипсиса.
Сейчас я лежу в постели с любимым мужчиной, а он приятно гладит мою щеку, иногда целуя в макушку. Когда все произошло? Мы не заметили, потому что выпали из времени, остались наедине и разделили чувства пополам, наплевав на морали.
–
А в тылу врага приятно, – усмехаюсь я, рассматривая в темноте блики его глаз, и сильнее жмусь к голому мужскому теплому телу, устоившемуся под общим одеялом.
–
Не могу не согласиться, моя госпожа.
***
Как бы странно это не звучало для меня, но школу я закончила всего с двумя тройками, получила свой аттестат и поступила в нашем городе, куда и хотела изначально.
Прошло пять лет. А Швейцаров уже два года называет меня Швейцаровой, иногда вставляя свое любимое "госпожа". А я все так же стебу его по любому поводу на немецком. А берцы все так же остаются моими любимыми.
