Не до конца

«Все мы смертны, — мрачно подумал Геуст, поднося бумагу к огню. — Мы все смертны». Огонёк свечи быстро и охотно лизнул подношение, принимаясь за трапезу, уничтожая лист. Геуст поднёс следующий, силой мысли поддерживая огонь и не давая ему коснуться себя. Ненужные старые счета и договоры, бесполезные, привет из прошлого, когда делами в замке заправляла его мать. Почерк на них все равно был не её — секретаря. «Всё конечно», — с мрачным удовлетворением наблюдая за тем, как бумаги исчезали в огне. Один раз огонёк всё же лизнул палец, но несильно. Или он просто настолько привык к боли. Её за его четырнадцать лет было много, слишком, по-дурацки много. Столько, сколько он никогда бы и не представил, если бы не пережил. И демон знает, какая из них хуже — физическая или… Ноги ведь сначала болели невыносимо, до стонов и плача в подушку, до нежелания даже пробовать встать и потери надежды на то, что он когда-то сможет хоть как-то сам передвигаться. Он же просто ребёнок, за что, за что. Но эта боль, хоть и постоянно давала о себе знать (Геуст бросил тоскливый взгляд на костыли, пристроенные рядом), но утихала и как-то становилась… привычной. Ну не вечно же жалеть себя, он хотел показать, что ничуть это не мешает, что он может быть такой же, как и все. В конце концов, нервно сглотнул Геуст, он же не из крестьян, где это могло бы иметь куда худшие последствия и точно бы помешало свободе действий. И не из каких-нибудь диких южных племён, где калеку бы никто выхаживать не стал. Но, будь он не герцогом, ничего бы и не случилось. И другие раны были куда болезненней. Геуст осознавал с горечью, что если бы он вернулся домой, в родовой замок, сразу после смерти родителей, то, наверное, просто бы сошёл с ума. Ведь даже спустя два года он, очутившись здесь, стоило ему оказаться вне чужих глаз, рыдал отчаянно, увидев любую вещь, сильно связанную с родителями. Или даже не очень сильно. Воспоминания оказались коварны и прятались повсюду, между строк книг, в каких-нибудь простых действиях… в его голове. Везде. И могли всплыть в любое, любое время — даже сейчас. Что они, в общем-то, и делали. Геуст ощущал себя сломанным, переломанным в прямом и переносном смысле. Временами казалось, что с ума он всё же сошёл и пути вперёд нет, никакого. Только в окошко… если он сумеет до него дойти. Больная душа, больная. Люди вокруг раздражали — и в то же время он в них отчаянно нуждался. В одиночестве мысли сгущались, обступали, готовы были поглотить его в мрак… И в то же время было так трудно и больно поверить. Первым спасением стал брат — чувство долга перед ним помогало удержаться на плаву, но он был слишком мал, чтобы понять… А вот деревенский мальчишка Джек, ставший его компаньоном, нет. И он, наверное, и сам не представлял, насколько Геусту помог. Но он же не будет вечно так… Всё конечно, мысленно повторил он. Больная душа хотела этого конца временами чересчур сильно, хоть разумом и понимал — нельзя. Временами казалось, что всё, больше не протянуть, никак. Слишком плохо, он слишком умер в тот проклятый день. Но сейчас он живёт и борется. Значит, умер не до конца. «…всё будет хорошо, говорите?..»