Письмо от тебя.

Мне уже страшно смотреть на себя. Месяцами пропивал свои деньги, что были в сбережениях. Арс не только оставил душевную рану, но и «ограбил». Как-то смешно даже. Через слезы. Однажды, буквально месяц назад, встретил бездомного на улице. Поздно было. А у меня что? В кармане сигареты да денег немного, а за пазухой прячу коньяк только что купленный. Свет фонаря старого мне дорогу освещал кое-как. Я глядь — и вижу, как этот мужик сидит и мерзнет. Я подумал, что сам иду в теплую, но пустую квартиру. Что я буду там один, как алкоголик, пить? Тормознул — и к нему. Сели, предложил выпить. Он закивал и за стаканами пошел. Налили. Совсем темно стало, ни черта не видно. А до дома тут пять шагов. Я мужику всё о своей жизни рассказал. А что ему? Он то беден, терять нечего, да и жизни толком не видел. Вот слушал меня, кивал. Как я смолк, он поправил на себе потертую охотничью шляпу и сказал мудрую вещь: «Люди — странные существа. Приходят и уходят. Остаются только те, кто действительно ценит тебя и уважает. Прочие — мелочи. Бежать за кем-то, сломя голову, глупо. Куда ты такими действиями придешь? Как я, на улицу? От чего ты думаешь много бомжей? Дак вот не думали головой потому что. Кто пил, кто ленился, а кто, как я, бежал за судьбой и ножки ей целовал. Где я теперь? Вот и суди, надо тебе оно.» Я еще раз чокнулся с ним и допил содержимое стакана. Хороший тост. Я вручил ему бутылку коньяка эту и деньги свои. Говорю: «Купи себе что-нибудь стоящее тогда.» И ушел домой. Смотрю нынче из окна своей квартиры вниз на людей. Все спешат куда-то по важным делам. А мне и бежать то некуда. Смысла нет. Живу для одного — увидеть снова Арсения. Дать ему по морде и забыть о его существовании навсегда. И затем начать жить по-новому, как говорят, с чистого листа. А получится ли? Забрал вчера почту. Такое еще есть, поверьте. Среди кучи рекламы, счетов и штрафов за машину, лежало одно, подписанное неизвестным адресом, но для меня. С краю, маленьким почерком, выведено было: «Боль вновь затронет тебя.» Ясно. Объявился, сволочь! Ну, вот приеду я к нему по этому злосчастному адресу и… Белый конверт. Как белый флаг. Намек на поражение. А мы воевали? Маразм. Белый конверт потому, что все присылают письма в этом цвете. Хорошо заклеил, жаль, что наши отношения не были так скреплены, как этот лист бумаги. Нашел к чему предаться, господи. Открыл. Много текста, не нужного текста. Оправдания от Арсения Сергеевича? Даже читать не интересно. О каком причинении боли в последний раз он говорит? Мои страдания не заканчивались с того момента, как я его встретил. Он даже не осознает этого. Зачем писать? Я просто и дальше бы продолжил верить, что Арсений погребен в холодной земле, и когда-нибудь я его могилку увижу, но он появился в моей жизни опять. Хотя и не надолго. Лишь письмом, которое уже доставило массу негатива. Комната наполнилась душераздирающей тишиной. Ах, Арс решил пройтись по всем тем дням, когда делал больно. Он их помнит? Удивлен: как он вообще понял, что убивал действиями? Кто ему подсказал? Глаза побежали дальше по строчкам. И казалось бы, эмоции должны бить ключом из меня. Рыдания, искренняя улыбка, смущение, смятение… Но нет ничего. Пустой взгляд, прикрытые очи, сжатые губы. Дожил. Больше не реагирую на Арсения? Не уж то. В конце он просит забыть его. И больше не звонить, и не писать. А я и не интересуюсь его жизнью уже пару недель. Он бредит и все слышит мобильные оповещения? Чокнутый. Дочитал. Положил листок на подоконник и расположился рядом с сигареткой между пальцев. Я не чувствую ничего. Абсолютно ничего к нему. Да я сам сумасшедший. Навыдумывал себе всякого. Послание наверняка шло месяц, а то и два. Тогда то я ему точно звонил и писал. А две недели назад перестал. Все вспоминал слова бездомного. Они помогали. Сполз на пол. Там лучше. И все равно ничегошеньки не ощущаю. Ни холода, ни неудобства, ни любви, ни желания услышать голос Арса. Он уехал. Наверно, устроил жизнь. Нашел работу, девушку или парня, квартиру. А я здесь. Вокруг меня осушенные бутыли алкогольные, пачки пустые от сигарет и письмо, леденящие душу, которой уже нет в этом изувеченном мною теле. Морозит оно лишь мое больное сознание. Я не встану с плитки уже. Глаза закрываются. — Антон, ты слышишь меня?