Несносный ребенок.

Едете вы недолго, личный водитель Чона водит быстро, но осторожно, каждый раз поглядывая на заднее сидение и встречаясь с раздражительным взглядом Чонгука. Ты вглядываешься в лицо парня, на котором непривычно видеть нахмуренные брови, сосредоточенность и адекватность. Образ рушится в разы, теперь, когда ты видишь другую его половину, Чон кажется правильным. Если раньше тело 20-летнего парня не подходило его невинно-дерзкому: "Тетя", то сейчас это законченный образ, словно собранный кубик-рубик, но он держится недолго, до тех пор, пока парень не поворачивается к тебе. - Что, представляешь как я отвезу тебя в отель и разложу по всем поверхностям? Знаю, я горяч, когда зол. "Он все еще дебил" - закатываешь глаза. - Нет, думала о том, какой ты красивый, когда молчишь, но увы, стоило тебе раскрыть рот, то образ разрушился, - шипишь в ответ. Хочется ударить, но сил в руках нет, не знаешь, что уже сделать, чтобы парень стал нормальным. Хочется видеть в нем собеседника, а не источник постоянного раздражения. - Прости, - шепчет внезапно он в ответ, тут же резко отворачиваясь, и выходит из машины. - Господин, я должен напомнить, что ваша мать запретила вам посещать это место, - водитель покидает машину следом, чтобы остановить парня, но у Чона тут же взгляд темнеет, он делает шаг вперед, сжигая работника изнутри и с рыком отвечает: "Не твое собачье дело". Он тащит тебя к колумбарию уверенно, к месту с детской, почти младенческой фотографией милой девочки. Цветы давно засохли, поэтому парень сразу же их убирает. - Прости, я спешил и не купил свежих цветов. Ты не хочешь нарушать тишину и подавать голос, вопросов много, но когда дело касается смерти, лучше ждать, когда рассказ сам польется из чужих уст, вот и Чонгук глубоко вздыхает, начиная. - Хару, познакомься, эта девушка работает на меня, она очень терпеливая и добрая, а еще в школе она учится лучше всех, поддерживая образ ангела, хотя изредка ворует в столовой хлеб и может обматерить хуже сапожника. - Как ты...? - Тссс, - парень прикладывает палец к твоим губам, - она не дослушала. - Ее зовут Т/и, и она первая девушка, которую я тебе показал. Нет, она мне не нравится... ну разве что только немного, но она достойна быть здесь, - у парня голос стихает, а ты пытаешься запомнить все вопросы в голове, которые как мухи гудят, шантажируя, что все выветрится раньше, чем ты успеешь раскрыть рот. Чонгук молчит несколько минут, которые ты пытаешься прочесть эмоции, что он пытается скрыть, но дрожь все равно пробегается по его телу, видишь как он часто моргает, поднимая голову, чтобы обрывисто вдохнуть. - Я не знаю почему именно ты... Просто захотелось именно тебе... - он замолкает снова, прислушиваешься к интонации, голос дрожит. Ты и сама не знаешь, почему достойна находиться здесь, около фотографии милой девочки, но стоишь тихо. Перед тем как начать говорить, парень опускает голову к своим ногам, начиная тихое повествование: - Моя мать всегда ко мне так относилась, словно к маленькому ребенку, я купался в ее любви и заботе, пока ее не стало слишком много. К пятнадцати годам гормоны начали зашкаливать, и мать утроила свою заботу, - ты не двигаешься, чувствуя как кишки скручивает от страха, дальнейшего рассказа, а парень ухмыляется горько, более хриплым голосом продолжая: - забота мамочки перешла в постель, мне было стыдно за эрекцию по утрам, а она это видела и беззаботно улыбалась, пока одним утром сама не пришла в белье и сказала что: "Мама покажет как лучше справляться с утренней проблемкой". Чонгук вздыхает горько и наконец отрывает взгляд от пола, становясь напротив тебя. Все еще смотришь на фото в рамке, пока не переводишь взгляд на его лицо, замечаешь слезы, еще не пролитые, губы сжаты в тонкую линию, а руки дрожат слишком сильно, и все, что ты можешь, это взять его ладони в свои, успокаивающе поглаживая большими пальцами кисть. - Знаешь, мне до сих пор стыдно за то, что я возбудился, боже, какой я дурак. Чертовы гормоны тогда были на самом пике, у меня вставало даже от трения о брюки, но тогда мне стало страшно за свою реакцию. Мама говорила, что это нормально, что так нужно и показала свое тело. Эти чувства, они до сих пор сидят во мне. Это было так страшно, противно от самого процесса, но хорошо. Очень. И когда я понимал, что получаю удовольствие, то становилось еще противней, бросало то в холод, то в жар, я не знал, что сделать, чтобы все скорее прекратилось. Я кончил слишком быстро, а она даже не среагировала, лишь продолжила качаться на моем члене некоторое время. Я ощущал себя неправильным, инвалидом, хотелось плакать, но за каждый писк мать меня ударяла. После всего я отключился, а когда очнулся, стал вести себя на уровне десятилетнего ребенка. Не знаю, что это было за отклонение, но меня тут же повели к семейному психологу, который выписал кучу таблеток, делающих меня овощем, и после которых у меня обострился гастрит, а крыша чуть не поехала окончательно. Разум со временем вернулся, но из-за того, что я чуть не сошел с ума от этого инцидента, мать больше ко мне не прикасалась, даже поселила отдельно, поэтому я продолжил притворяться дауненком. Через два года после происшествия эта женщина привела ко мне девочку, она только научилась ходить, но сияла ярче солнышка. Я полюбил ее с первого взгляда, провел с ней неделю, играл, бегал, кормил, купал, а после мать сказала, что это моя дочь, и она скоро умрет из-за врожденных патологий. Ты смотришь на фото, где ребенок улыбается, и сияет всем своим существом и все начинаешь понимать. - Я проплакал тогда очень долго, пока не уснул, а потом проснулся и опять плакал, после срыва эта женщина меня отвела к настоящему психологу, который проводил сеансы раз в неделю. Я до сих пор не могу спать по ночам, мне снятся кошмары, они не связаны с моей историей, но так изнуряют и не готовы заканчиваться, - продолжает он. Стоишь и не можешь сказать ни одного слова в ответ, ты никогда не могла найти правильных слов, поэтому молча расцепляешь руки, чтобы подойти и обнять парня. Чонгук падает на твое плечо, начиная рыдать горькими слезами, громкими всхлипами, ты ощущаешь как с этим разрывается где-то внутри душа, мечется, хочет успокоить раненное сердце, но не может. Ты в силах лишь гладить по голове, спине и через плечо смотреть на урну с пеплом ребенка, который никогда не должен был родиться на свет. Ты бы хотела для девочки лучшей судьбы, но она все же родилась не там, где нужно. - Она сейчас в лучшем мире, - шепчешь ему на ухо, как только его слезы утихают. - Знаю. - Ты не можешь спать, но когда я легла к тебе, то видела, что ты спишь... - Это правда. Я спал ту ночь, - Чон отстраняется, вытирает слезы и виновато смотрит на мокрые следы на твоем плече. - Наверное поэтому я решил привести тебя сюда. Ты слышишь как шумно бьется сердце, его взгляд такой чистый и родной. С этой историей он разбил твое сердце и неосознанно привязал к себе. Тебе тоже хочется плакать, но парень не дает. - Так что беги из моего дома, тетя. - Чонгук, теперь, когда я меньше всего хочу тебя оставить, ты, гад, просишь меня уйти? - закипаешь мгновенно, забывая про горечь. - И не называй тетей! - Если ты останешься, я заставлю тебя спать со мной, есть противную еду и слушать ругань моей матери, - он пожимает плечами, а ты соглашаешься, уже который раз. *** Домой вы возвращаетесь в тишине, которую разбавляет лишь шум мотора, у каждого в голове рой мыслей и каша, которую нужно переварить. Ты смотришь на скучный пейзаж, пропуская все мимо глаз и даже не замечаешь, как уже подъезжаете к дому. Серое огромное здание встречает вас неприветливо, окна темные - без единого огонька сулят беду, а машина хозяйки возле входа это только подтверждает. - Всем сердцем ненавижу, - ты не уточняешь, о ком говорит Чонгук, и смело вылезаешь из машины. Теперь, когда ты знаешь правду, к этой женщине осталось лишь безмерное отвращение и ярость. Чонгук тебе представлялся непорочным, милым, пухлощеким мальчиком, которого сломала родная мать. Мысль об инцесте и педофилии заставляют сжиматься твой желудок в спазмах, но вырвать не дает лишь заглушающая злость. Чон рядом, пытается ухватить за руку, когда направляешься ко входу. В гостиной горит свет и даже снаружи видна напыщенная фигура матери парня. Ты не ощущаешь себя маленькой, за этот час ты состарилась на десятки лет, поселив в сердце чужую горечь, решительность придает скорости твоей походке, ты идешь, игнорируя Чонгука, который говорит о том, что лучше уйти. - А вот и мой родной сынок, - шипит женщина, - нагулялся? Ты видишь как Чонгук бледнеет, начинает дрожать и смотреть пустым взглядом, старые страхи возвращаются с тройной силой, ты видишь это в легкой панике. - Тебе же мама запрещала гулять одному, Гукки, давно мамочка не наказывала. Но сначала я займусь твоей сиделкой, - она поворачивается на своих каблуках, испепеляя взглядом, пытаясь убить лишь зрачками, проникая глубоко в кровь. Она само олицетворение яда, на который даже смотреть опасно, эта женщина могущественна и безумна, только такие люди рожают детей от собственного сына. - Милая, тебя родители не воспитали? Хочешь, я займусь этим? - Одну дочь вы уже воспитали, правда она была вам еще и внучкой, я немного запуталась... - ты не успеваешь договорить, как мать с диким визгом набрасывается на тебя, пытается содрать кожу своим маникюром, визжит, как резаная свинья, и дергается так сильно, что ты не можешь ее с себя скинуть, остается лишь закрывать лицо. - Мама! - слышится сзади. Чонгук вышел из оцепенения, как только услышал твои крики, он оттягивает женщину, которая так и продолжает визжать, а Чон кричит слугам, чтобы вызывали скорую. - Какого хрена стоите?! Я ее сейчас отпущу и неизвестно, что будет с вами, - парень смотрит на разинутые рты слуг, пока слышится вдалеке шум сирен - кто-то все же додумался хоть что-то сделать. Ты так и лежишь на полу, прикрывая лицо, а мать обмякает, устав драть глотку. Чонгук кидает ее на пол безвольным мешком, подбегая к тебе и осматривая на предмет повреждений. - Ты как? Испугалась? - Нет. - А я за тебя испугался, - говорит парень, обнимая тебя и на ухо договаривая: - только ты смогла вывести меня из давно забытого тревожного состояния. *** Спустя два часа вы сидите у Чона на кровати и покачиваетесь. Мать забрала скорая, а у тебя обработали раны на лице, которые оказались не слишком глубокими. - Я теперь некрасивая, - канючишь, смотря на свое отражение на мониторе компьютера. Чон разворачивает твое лицо, внимательно в него вглядываясь: - Да как была страшной, так и осталась, - колкость заставляет тебя с улыбкой пихнуть парня в бок. - Дурак, - улыбаешься все шире, чувствуя, как губа начинает болеть, от новой порции крови из раны. - Говорят, слюна хорошо лечит, - не успеваешь ничего ты ответить, как чувствуешь его горячие губы. Он врывается в твой рот языком, вырисовывая там картинки. Чонгук раскачивается медленно, то оставляя между губами миллиметр, то углубляя поцелуй до невозможности. Ты так устала за этот день, потрясений достаточно, хотя всего лишь вечер, невообразимо клонит в сон, но ты лишь жмешься к парню, чувствуешь его руки на талии, которые тоже притягивают, хотя ближе некуда. Страсть переполняет чашу быстро, и вы оба чувствуете, как не можете остановиться, поддаетесь желаниям, падая на кровать и начиная сбрасывать одежду. Чонгук изредка издает приглушенные рыки, вызывая у тебя улыбку. Его мурчание и тихие стоны напоминают те угрозы прямо в ухо, когда он просил спать с ним, а теперь ты раздвигаешь ноги перед парнем, усмехаясь - еще ни разу ты ему не отказала. Стараешься не смотреть вниз - стыдно и немного страшно увидеть обнаженного Чонгука, но тот за подбородок поворачивает голову, тут же впиваясь в губы. Он ведет чуть дальше, по виску мажет губами, в ухо проговаривает дрожащим голосом: "Я не могу, мне страшно". Только сейчас ты замечаешь, как он дрожит, как готов сквозь землю провалиться, но смотрит не отрываясь в глаза. Вы застыли в ожидании, а тишина давит. - У тебя... после матери... - Не было секса, - заканчивает Чон, заставляя вздохнуть. Сломанное детство сказалось и на юности. Ты готова прекратить все, но даришь парню полный нежности поцелуй,. смакуешь его губы, посасываешь, незаметно ногами притягивая его к бедрам. Гук дрожит, скулит в поцелуй и громко охает, отрываясь от губ, когда член все же входит в тебя. Ты слегка смеешься, чтобы не оскорбить его, но вид округленных глазок и поднятая голова к верху, все равно смешат. Дергаешь бедрами вперед, насаживаясь дальше, и Чонгук стонет протяжно, не скрывая наслаждения. Тебя все еще поражает его дрожь, поэтому кончиками пальцев перебираешь нежную кожу, стараясь не думать, как мучительно сильно хочется резких движений, пока парень делает все медленно, стонет соблазнительно и целует тебя нежно, трепетно, с благодарностью, отпуская прошлое, он готов парить в небе, срываясь на быстрый ритм. Чонгук начинает размашисто толкаться, как это делать - лучше всего подсказывает природа, не иначе, потому что тебе слишком хорошо, кончаешь быстро, дрожа всем телом, а Чон все еще двигается, шлепая кожей о твои бедра, он потеет быстро, целует грубее и хватает смелее, натягивая уже в полную силу. Он понял настоящую ценность секса - отдавать часть себя, ведь оргазм раскрывает все тайны, он до слез выжимает все переживания и эмоции. Чонгук кончает на твой живот, шумно дышит, а стыд накрывает с головой. Когда пелена страсти спадает, ему снова стыдно за грязный поступок, он не достоин целовать тебя, потому что с самого детства опорочен. - Давай просто так полежим, - ты наспех вытираешь живот его простыней, откидывая ту и прижимая, словно маленького, парня к груди. - Слышишь как часто бьется сердце? - Да. - Это от того, что мне слишком хорошо, Чонгук. Не волнуйся, ты все сделал правильно, матерью займутся психиатры, а ты продолжишь обучение. Я буду рядом. - Каждую ночь? - его глаза блестят, и ты не поймешь: это от освещения или от слез? - Каждую секунду.