Потерянные

Кожа Дейлы тонкая-тонкая, бледная и невероятно мягкая. Тонко темнеют нити вен на запястьях и — совсем немного — на тыльной стороне ладоней. Кожа Маара плотная, загорелая на ярком Чернолютском солнце. А пальцы длинные и ловкие, и ещё шершавые. Они слегка щекочут тонкую кожу Дейлы, когда он проводит пальцами по её запястьям, повторяя узоры вен. А Дейла, кажется, совсем не глупая и не тень своих друзей. И у Дейлы, оказывается, всё время открыто окно, даже ночью. А Маар, наверное, не так уж сильно похож на своих друзей. И Маару, верно, не безразлична судьба любого человека, пусть даже и невзлюбившего Василису. И он, видимо, совсем не против пролетать от Чернолюта до Черновода каждый день. Тогда, кажется, в другой параллели или реальности, они оба вздрогнули, впервые встречаясь. Он — вручая подарок и говоря поздравительную речь, она — сидя рядом с братом и радуясь, что ей уделяется внимание, пусть даже и часть. Тогда, пятнадцатого мая, он поспешил побыстрее уйти, отшутившись, а она поспешила поскорее забыть золотистые кудрявые волосы и загадочные нахальные глаза. — У тебя тихое сердце, — первое касание, тонкое девичье запястье в ладони и фисташковые светло-зелёные глаза, и весь мир полетел в никуда, закручиваясь в спирали, переплетаясь параллелями, разбиваясь и собираясь вновь в непривычную хрупкую неровную мозаику. — Разве? — первое касание, шершавые пальцы, щекочущие кожу и невероятные зелёно-желтые глаза, самые серьёзные и весёлые одновременно, и сердце, кажется, бьётся во всём теле, глуша, навлекая чувство неведанной раньше эйфории, накрывая им с головой и разбиваясь, как волны о Черновод во время шторма. Маар — это солнце, его волосы светятся, когда он сидит спиной к окну, его глаза искрятся мириадами солнечных зайчиков, а улыбка согревает лучше, чем гелиос в летний день самой жаркой южной страны. Дейла — фарфоровая кукла, её осанка всегда прямая, лицо без единого изъяна бледное от природы, цвет глаз непозволительно красивый, а просвечивающиеся вены как тонкие трещинки на идеальной керамике, дотронешься — сломаешь. Пальцы непроизвольно нежно щекочут кожу у ключиц, а улыбка сама появляется на губах, разрушая построенную за пятнадцать лет стену замкнутости и холодности, ломая её в крошки, топя жарким светом солнца. Пальцы неконтролируемо касаются всё больше выступающих с каждым днём ключиц, на чужих губах появляется улыбка, а сердцебиение на миг становится нормально громким, но потом снова глухо затихает, но громче становится собственное — кажется, его сердце бьётся за двоих. Пальцы колет и режет осколками фарфора, но за эту улыбку можно и умереть. Кажется, Маар не должен так улыбаться, его поставили на второй план, сделали запасным игроком, его презирают и не оценивают по достоинству. Маар — неразгаданная парадоксальная загадка, немыслимо заключающая в себе взрослую вескость и ребяческую задорность. Дейла, бесспорно, не должна занимать такую роль, она вытерпела переход из родной параллели, расставание с матерью, появление сестры, непроизвольно отнимающей и без того жалкие крупицы отцовского внимания, отодвигание на третий план в мощной семье и поглощающее одиночество. Дейла — несобранная сломанная головоломка, ирреально сочетающая в себе неистовую силу духа и безвольное подчинение чужому влиянию. Маар, верно, мазохист, который позволяет себе привязываться к тихо угасающему человеку, который всё время закрывает окно, ставя преграду холодному и солёному, как слёзы, морскому ветру, который бережно хранит каждое сказанное предложение и каждое мимолётное касание. Дейла, бесспорно, нимфа, лёгкая и прозрачная, как ветер, которая не позволяет ему ранить себя о неё, которая мелодично успокаивает и убаюкивает его, оберегая от кошмаров, которая жадно хватает каждое слово и каждый контакт их тел, как утопающий жадно хватает кислород. Пальцы переплетаются, а мир кружится, как волчок, переворачивается, оставляя небо внизу, под ногами, меняется, безумно становясь в каждую секунду новым, как картинка в калейдоскопе. Ветер сдувает вековые горы, время идёт назад и со стремительной скоростью вперёд, рассыпаются в песок Ключи, исчезают вечные камни Расколотого замка. Только их руки остаются, становясь маяком и неприступной крепостью, непоколебимой твердыней. Порой Дейле кажется, что если она исчезнет, никто не заметит. Временами Маару кажется, что если он исчезнет, никто не заметит. Вокруг смерчем поглощает всё хаос из ключников, бесконечных экспедиций, раздоров в компаниях друзей, обвинений в предательстве и близкого дыхания смерти. Впереди, прямо перед глазами, — дивный новый мир, неизведанная за всю прожитую здесь жизнь планета, и лёгкий эфемерный запах свободы. На рассвете волосы Маара кажутся такими же розовато-оранжевыми, как у солнца и неба. На рассвете глаза Дейлы становятся не фисташковыми, а цвета травы раннего лета. — Куда пойдём? — голос слегка дрожит от стучавшего в горле сердца, Дейла ловит взгляд, как спасательный круг, способный выловить её из воронки одиночества, беспомощности и интриг. — Я слышал, за морем живут часовщики, часующие без стрел, — Маар ловит потерянный и доверяющий взгляд Дейлы, как столь желанного для всех огнежара, и поправляет неправильно лёгкий рюкзак. Утром Нортон Огнев найдёт на столе небольшой исписанный листок, но по обыкновению сгребёт его в стопку таких же одиноких посланий, а прочтёт его слишком поздно. Утром Николай Броннер найдёт на столе наспех вырванный из тетради листок, небрежно положенный поверх чертежей, а прочтя его, грустно улыбнётся.