Папа простит

Ирма любит мультики за завтраком, играть в приставку с младшим братом и слушать папины истории о работе. Она любит мамину стряпню, сидеть в ванной по несколько часов и смотреть ситкомы с глупым закадровым смехом. Лэр нравится высматривать в героях себя и находить свой новый прототип. Она гуглит персонажей и убеждается, что их любят — ведь если их любят со всеми странностями, то и её (с похожим набором) полюбят тоже. Ирма не то чтобы любит быть злой, но иногда всё выходит из-под контроля, и она начинает говорить. Лэр не бывает осторожна в выражениях и не привыкла жалеть о сказанном: что было — то прошло. (Сарказм — её единственная защита). Ирма одевается в мужское, длинное и обязательно с капюшонами, говорит родителям что-то про две тысячи седьмой и шутит непонятные им шутки. Младший брат от неё в восторге, Крис светится, когда она треплет его по рыжей макушке и обещает посмотреть с ним очередной дешёвый ужастик. Ирма любит своего младшего брата, какой бы занозой в заднице он ни был. Ирма ненавидит ранние подъёмы и каблуки, терпеть не может засыпать со светом или не в полной тишине, а ещё не выносит ананасы — из всей «здоровой пищи» эти уродливые фрукты всегда пробуждали в ней самые тёмные эмоции. Брат ананасы тоже не любит, и даже как-то раз, нарисовав на полу комнаты мелом пентаграмму, принёс один в жертву какому-то-там-сатане. Ирма больше смеялась, чем ругалась, и никто не смог бы её в этом обвинить. Ирма любит тысячу вещей и саму жизнь так сильно, что иногда горько плачет в подушку, гуляет одна под грустную музыку и без конца пробуется на работу радиоведущей. Бесконечные «мы-вам-перезвоним» бьются о стену её упорства. Она собирается пробовать снова и снова, пока ей, наконец, не перезвонят. Ирме почти перевалило за двадцать, а она всё ещё маленькая девочка с цветными детскими пластырями: не на теле, а где-то внутри. Она не доставала скейт из гаража три года и не собирается делать этого сегодня. Ирма сжимает в руке мобильник и ведёт папину полицейскую машину куда-то в ночь, нервно переключая радио и кусая губы. Ирма — честное слово — любит быть эмоциональной, но ненавидит вмиг сдающие нервы. На светофоре она пишет Корнелии сообщение: что-то о «держись», «я еду» и «никуда не уходи», потом думает да пошло оно всё к чёрту и вдавливает педаль газа в пол, включая мигалку. Папа простит. * Корнелия ненавидит каждого из своих (бывших) парней — и того с щенячьим взглядом, который бросил её ради её же подруги, и того высокого красавца, ради которого она притворялась на несколько лет старше. Она ненавидит и сочинявшего песни, и рисовавшего её глаза в своём скетчбуке, и игравшего в водное поло (спорт для тех, кто родился с серебряной ложкой в одном месте — шутила Ирма), и театрала, и журналиста, и экскурсовода. Корнелия ненавидит каждого из своих бывших парней, потому что ни один из них не смог стать лучше неё. Ни один из них не давал Корнелии понять, что необязательно вести себя, «как девочка», чтобы выглядеть привлекательно. Ни один из них не спрашивал Хейл про её курсовые с живым интересом в глазах. Ни один из них не хотел выбираться с ней на каток несколько раз в месяц и пить горячий какао после. Даже летом. Корнелия, стоя у выхода из центрального парка города, слышит вой сирен и молится, чтобы это оказалось не тем, о чём она думает. Однако. — О, господи. Её лицо освещают красно-синие блики, и Корнелия совсем не женственно шмыгает носом. Ни один из них не забирал её на полицейской машине своего отца. Ни один из них не смог стать лучше Ирмы Лэр. — Ты сумасшедшая, — шипит Корнелия, падая на переднее сидение и тут же откидывая зеркало. — Боже, лучше бы не видела. Хейл захлопывает зеркальце и трёт ладошками тушь ещё больше, чтобы стать окончательно похожей на истеричку, проститутку или панду. — И тебе привет, подруга. Ирма бубнит себе под нос и снова едет в город: на этот раз без сирен и мигалок, чтобы больше не привлекать внимание. Корнелия делает музыку погромче и кусает губы. — Как поживает твоё сердце? Всё ещё украдено? — тихо интересуется Ирма, когда ей надоедает молчание. — Возвращено в разбитом состоянии. Починке не подлежит. Ирма фыркает, и это значит «мы ещё посмотрим». Корнелия в курсе. Ирма отлично знает, как обращаться с её постоянно израненным сердцем. Она привыкла. — Куда? — спрашивает Лэр, тормозя на перекрёстке. Корнелия думает о своём пустом доме: родители взяли Лилиан куда-то на побережье, предоставив ей столько личного пространства, сколько потребуется. Поэтому Хейл говорит: — К тебе. Ирма выворачивает руль и фыркает, когда Корнелия нервно тянется к ремню безопасности. Можно подумать, жёсткая лента способна ей чем-то помочь. * Ирма открывает дверь, и Корнелия щурится из-за яркого света. В прихожей пахнет чем-то съестным, Лэр аккуратно кладёт отцовские ключи на ближайшую тумбу и снимает толстовку, под которой до нелепого дурацкая розовая майка с названием очередной андерграундной группы, на концерт которой Ирма (как всегда) попала совершенно случайно. Корнелия морщит нос. — Что? — Ирма упирает руки в бока. — Когда ты так рыдаешь мне в трубку, я в первую очередь думаю, что тебя покалечили или изнасиловали, а не что очередной парень решил с тобой порвать! У меня не было времени думать об одежде. Хейл неуверенно улыбается и говорит: — Отвратительно. Ирма бормочет в ответ: — И не говори, сопли какие. Лэр ведёт их на кухню, громко оповещая весь дом, что привела Корнелию. Её мама целует Хейл в обе щёки и щебечет, что Корнелия достойна кого-то лучше. Брат Ирмы односложно здоровается с ней и робко краснеет, потому что — по всем законам жанра — влюблён в лучшую подругу своей сестры с третьего класса. Лэр (ревниво) дёргает его за ухо и аккуратно узнаёт у мамы, не интересовался ли её отсутствием отец. Та лишь пожимает плечами и берёт с дочери обещание, что они с Корнелией спустятся через несколько минут на ужин. Ирма ведёт Хейл в свою комнату так, словно она не была там уже несколько сотен раз. — Твои родители любят меня больше, чем мои, — бубнит Корнелия. — Мои родители любят тебя больше, чем меня, — парирует Ирма. Они улыбаются, а Ирма протягивает Корнелии пижамные шорты в «старушечью клетку» и ядовито-зелёную майку с неприличной надписью на груди. Хейл красноречиво вздыхает, но берёт и идёт в ванную. — Не забудь смыть остатки штукатурки, Корнелия, иначе Крис сочтёт свою любовь за благотворительность. — Ты когда-нибудь погибнешь из-за своего языка, знаешь? Ирма растягивает губы в ухмылке так, что Корнелия нервно заламывает пальцы. — Кто бы говорил. Хейл взмахивает копной волос, оставляя Ирму в полутьме комнаты, и громко хлопает дверью ванной. Лэр тихо смеётся. * Корнелия выглядит нелепо в большой одежде Ирмы и с растрёпанным пучком светлых волос на голове, но идеально вписывается в атмосферу дома Лэр. Крис показывает Ирме язык и кидается в неё кусочками огурцов из салата. — Я хотя бы не слушаю Венса Майкла Джастина! — огрызается он. — Кристофер Роберт Лэр! — звонко чеканит Ирма. — Сейчас же возьми свои слова назад! Венс Майкл Джастин — икона современной музыки. — Ты хотела сказать икона семилетней давности? Да ладно, Ирма, его музыка — старьё и полный хлам для тех, кто всё ещё хочет остаться подростком, несмотря на реальный возраст. — Ну всё, мелкий, — Ирма откладывает вилку. — Напросился. Следующие полчаса Корнелия и старшие Лэр вынуждены слушать визг, хохот и беготню, разговаривая о работе, учёбе и ещё миллионе различных вещей: мама Ирмы говорит, что Корнелия молодец и хвалит образ жизни Хейл. — Знаешь, — обеспокоенно говорит её папа. — Иногда кажется, что Ирме немного не хватает женственности и выдержки. Корнелия на это может только тактично кивнуть. В чём-то она даже согласна, но если её подруга вдруг станет носить туфли или думать, прежде чем говорить, Хейл будет первой, кто вызовет неотложку. На самом деле, всем надо поучиться у Ирмы быть самими собой. Крис заходит на кухню с красными щеками, а Ирма — с довольной улыбкой на лице. Корнелия прокашливается. — И о чём же вы договорились? — Крис? — наигранно тянет Ирма. — Венс Майкл Джастин — икона современной музыки, — бормочет брат. Ирма гладит его по голове и возвращается к своему ужину. Ссора забывается через несколько минут, и Крис с Ирмой снова обсуждают какую-то игру, размахивая столовыми приборами и пиная друг друга под столом. Их родители сохраняют невозмутимый вид, но изредка улыбаются, смотря на своих подросших детей. Корнелия наблюдает за семейством Лэр и думает, что она принадлежит этому дому гораздо больше, чем принадлежит своему. * — Ненавижу твою кровать, — ворчит Корнелия, приземляясь на жёсткий матрас. — Ну, можешь поспать в ванной. — Нет, спасибо, это ты можешь там поспать, всё равно торчишь там по несколько часов в день. — О, ты не можешь меня в этом винить, — закатывает глаза Ирма. На ней пижамные штаны с кроликами и растянутая футболка с каким-то персонажем из комиксов — Корнелия постоянно забывает имена кумиров её лучшей подруги. Ирма берёт ноутбук, ложится к Хейл, и та в этот же момент доверчиво кладёт голову ей на плечо. — Мультик или боевик? — А может что-нибудь более серьёзное? — с надеждой спрашивает Корнелия. — Значит, мультик. Ирма включает «Мулан» и уже через несколько минут мычит мотив песни главной героини. — Думаешь, Хай Лин могла бы уйти в армию под видом мальчишки? — Думаю, да, — хмыкает Ирма. — У неё и то яиц больше. — Фу, — Корнелия морщится. — Ты мерзкая. — Я знаю, спасибо за комплимент. — Кстати, как давно ты разговаривала с кем-то из девочек? Ирма задумывается, ставит на паузу, а потом хихикает. — Вилл звонила пару дней назад. Жаловалась, что Мэтт всё никак не решается сделать ей предложение. — Господи, ну и тормоз, они же вместе с тринадцати лет. — Ага, — Ирма вздыхает. — А я ещё что-то про нереальность подростковой любви говорила. — О, да ты в своё время на эту тему могла курсовую написать. — Ты не можешь меня в этом винить. — А Мэтт и Вилл могут, — Корнелия садится. — А от Тарани и Хай Лин что-то слышно? Они же всё ещё снимают квартиру вместе? Ирма пожимает плечами. — Последнее, что я слышала — Тарани покрасила волосы в розовый и нашла себе парня из плохой компании. Родители в шоке. — Почему? — Корнелия, её мама — судья, и Тарани всю жизнь была паинькой. — Ну и что? Я тоже, но мои родители ничего не имеют против тебя. Ирма смеётся. — Так что, я теперь из плохой компании? — Конечно. Лэр довольно хмыкает и жмёт на пробел. — Как поживают твои поиски работы? — непринуждённо спрашивает Корнелия. Ирма кусает губу и снова ставит на паузу. — Пытаюсь устроиться на радио, но меня пока никуда не берут. — Они вообще слышали, как ты говоришь? С твоей дикцией тебя уже десять раз должны были нанять. Лэр пожимает плечами. — Неужели даже Эндрю Хорнби не помог? Ирма болезненно морщится: первая любовь всегда оставляет шрамы. — Он даже не вспомнил, кто я такая. На этот раз пробел нажимает Корнелия, а через несколько минут шепчет Ирме в плечо: — Они просто ничего не понимают. Ирма рассеяно кивает. Они досматривают мультик, немного говорят о невозможности такого сюжета и до хрипоты в голосе обсуждают идею собраться вместе с остальными девчонками. Одноместная кровать Ирмы узкая для них обеих, поэтому Корнелия засыпает почти что лёжа на Лэр. Они обе привыкли к этому. * Корнелия любит выращивать кактусы на подоконнике своей комнаты и давать им глупые имена. Она любит карамельное мороженое, литературу по программе и вырезать из журналов понравившиеся фотографии. Хейл нравится находить опечатки в чужих статьях и подчёркивать их красным, отправляя обратно владельцам — кто-то мог бы осуждать её за такой способ самоутверждения, но никому нет дела. (Равнодушие — её единственное спасение). Корнелия не то чтобы любит быть резкой, но иногда ей необходимо выговориться кому-то и выиграть чёртов спор. Обычно она тщательно выбирает выражения и вообще знает толк в деловых переговорах. Собеседники, напротив, не смыслят в этом, и представляют из себя лёгкую мишень, мгновенно переходя на личности. Корнелии не интересно с такими. Хейл одевается так, как её учила мама — со вкусом и не вульгарно, но иногда — знаете, иногда — в дурацких шортах и майке бывает невероятно хорошо. Высокий пучок на голове может быть уместным — тогда, когда Ирма говорит, что она выглядит очаровательно с ним. Время от времени Корнелия позволяет себе не быть идеальной во всём и не возвращаться домой неделю, живя с Ирмой под одной крышей (в одной кровати) и разъезжая с ней по городу, провожая её на прослушивания. Одним из вечеров Ирма (на полицейской машине — на этот раз с разрешения) везёт её в тот самый парк, переплетает их пальцы и гуляет с ней до самого рассвета. Лэр называет это исправлением плохих воспоминаний, и она права, тысячу раз права: парк никогда больше не будет ассоциироваться с бывшим (прошлым) — только с настоящим (настоящей). Ирма больше не спрашивает, куда везти Корнелию, она везёт её домой и перед сном просит: — Можешь пообещать мне кое-что? Рыжий, как волосы Криса, рассвет прогоняет тёмные краски из комнаты Ирмы, и она не довольна, но ей не хочется выпутываться из их с Корнелией кокона, только чтобы задёрнуть чёртовы шторы. Должна быть причина посерьёзнее. Корнелия мычит в знак согласия, её глаза закрыты, ресницы подрагивают, а рука лежит на животе Ирмы, и в этом нет никакого подтекста — просто удобно. — Не пытайся найти свою вторую половинку хотя бы в ближайшее время, — вздыхает Ирма. — Тебе нужен отдых. Хейл только кивает, а через несколько минут, когда Лэр уже готова провалиться в сон, подвигается ещё ближе и, невинно касаясь губами чужой шеи, выдыхает: — Я уже нашла. Ирма чувствует солнце где-то в груди, и, может быть, ей больше совсем не нужны цветные пластыри. * К вечеру Корнелия помогает миссис Лэр делать праздничный торт. Ирме перезвонили с её любимой радиостанции.