Главный страх

Юри Кацуки на вид двадцать три, и так будет всегда. Юри Кацуки не увидит в отражении в зеркале своего морщинистого лица, и седых волос, и чуть размытого выцветшего взора. Юри Кацуки не постареет, потому что так вышло. В его мире достаточно одной-единственной встречи с соулмейтом, чтобы возраст перестал меняться. Вторая встреча «запускает» естественные механизмы вновь, тогда пара может провести вместе если не вечность, то хотя бы жизнь. При условии, что любовь окажется взаимной. Если же нет, то придется довольствоваться юностью. Многие, этим, конечно же, пользовались. Певцы, и актрисы, и спортсмены, и политики, и прочие известные и уважаемые люди. Все они ничего не знали и не хотели знать о морщинах, пигментных пятнах, подтяжках лица и пластической хирургии. Все хотели до конца жизни пробегать огромные дистанции за короткое время, играть роли молодых обаятельных красавиц, и петь так же хрустально и чисто. И конечно, все они боялись влюбиться. А любовь приходила и проходила ровно так, как и должна была. Кто-то жил в довольстве и в радости, ничуть не жалея. Кто-то ссорился и спорил с соулмейтом до самого конца, сетуя на погубленную молодость. Кто-то разочарованно, с содроганием всматривался в собственное состарившееся, истончившееся лицо, ненавидя себя, ненавидя вторую половину, ненавидя всех. А кто-то все же умудрялся избежать любовной горячки и блистал юным лицом со всех экранов. Юри Кацуки не боялся влюбиться. Юри Кацуки боялся стать никем и всячески стремился быть лучше. Юри тренировался до упаду, отрабатывая один прыжок за другим, не давая себе ни секунды отдыха. Он слушал и слышал музыку, вбирая ее, играя ее своим телом, своей душой. Юри Кацуки не находил ни одной свободной минуты для того, чтобы влюбляться. Юри Кацуки не боялся любить, потому что ему было не до любви. Юри дело было только до Виктора, до самого-великолепного-Виктора-Никифорова. Далекого и прекрасного, как звезда. Казалось бы, сияет близко совсем, протяни только руку – но нет, Виктор был бесконечно нездешним, не таким, не отсюда. Такие, как Виктор, рождаются раз в столетие. Таким, как Виктор, Юри никогда не стать. Таким, как Юри, лучше не выходить с такими, как Виктор, на один лед. Юри Кацуки всегда было не до влюбленностей: Юри смотрел передачи с Виктором, и интервью с Виктором, и прокаты Виктора. Он завел королевского пуделя, как у Виктора, и назвал его Вик-чаном. Уже в Детройте, цепляя на стену очередной плакат с Виктором, Юри было не до того, чтобы узнать, что такое любовь. Молодость Юри Кацуки ушла на бег. На бесконечную погоню за ускользающим идеалом, на преследование цели, с каждым шагом к которой, она становится все дальше и дальше. Юри Кацуки пытался стать кем-то. Добиться чего-то. Юри Кацуки не влюблялся. Ну конечно, у него были поклонницы; мама, Минако и Юко – далеко не весь состав фанклуба. Ну конечно, в его жизни были милые краснеющие девочки, сминающие в пальцах записочки. Были симпатичные парни из баров. Любви не было. Потом появился Виктор. Ну как появился. Виктор пришел в жизнь Юри сошедшим с Олимпа божеством, прихватив немного амброзии, как будто Юри было мало его близости, чтобы захмелеть и не протрезветь уже никогда. Виктор изменил Юри: будто взял, такого зашоренного, затерянного, встряхнул хорошенько, перемешав все тайное с явным, получил на выходе Юри, захотевшего бороться. Юри по-прежнему хотел доказать всем, и прежде, конечно, себе, что он что-то да значит. Юри внимал замечаниям Виктора, ловил каждое его слово. Юри принимал любые поправки, любые идеи своего наставника и кумира. Юри слушал музыку душой, показывал ее телом, отдавался ритму. Юри прыгал так, чтобы Виктор на него смотрел. Юри катался так, чтобы Виктор не отводил от него глаз. Юри впервые поймал себя на мысли о том, что влюбляется. Скоропостижно, безрассудно и глупо. Так же, как и все те, другие, счастливые и не очень. Юри влюбился. Юри стал прыгать повыше, программы выбирать почувственнее, а взгляды кидать – подольше. Виктор не отставал от своего протеже: флиртовал, улыбался, смотрел из-под серебристых ресниц, обнимал, держал за руки, переплетал пальцы, целовал в конек, целовал в губы, целовал в медаль. Юри подобрался к нему во время банкета, зашел со спины, словно пытался застать врасплох. Юри был чуть пьяный, и оттого очень смелый. Смелый настолько, чтобы выдавить что-то про родственные души и про любовь. Про совместное будущее, про стремящуюся к закату карьеру, и почему-то, про коллекцию плакатов на стене. Юри был смел настолько, что даже припомнил прошлогодний роковой банкет. Юри даже смотрел на Виктора, красивого, мраморного, напрямую, не отводя взгляда, будто выполняя свою же просьбу. - Извини, нет, - ответил Виктор и улыбнулся фальшиво, натянуто. – Я не могу, я не старею. А. Значит, и так бывает. Значит, и таких, как Виктора, пятикратных, сияющих, серебристо-снежных, кто-то когда-то отверг. Что ж, это многое объясняет: бесчисленные часы работы над собой, сбитые в кровь ноги, отсутствие даже намека на личную жизнь. Объясняет вечеринки и развлечения до поздней ночи. Объясняет алкоголь, столь нередкое его употребление. И даже чрезмерную общительность, какую-то исконно русскую, ненормальную, это объясняет. Но есть и свои плюсы, конечно. Виктор сияет белозубой улыбкой, и в платиновой шевелюре нет ни одного седого волоска, и четвертные он прыгает так, будто это совсем-совсем легко. Виктора приглашают на съемки в журналы, фотографы готовы драться за право сделать парочку фотографий его, такого идеального. Виктор переживет Маккачина, своих друзей и свою семью. Виктор не боится постареть, потому что никогда не постареет. Юри Кацуки на вид двадцать три, и так будет всегда. Юри Кацуки тоже не боится. Теперь.