Will you love me again?

Я всегда любил отца. Даже тогда, когда он стал Хокаге, даже тогда, когда он забывал про семью, даже тогда, когда окончательно разочаровался в нем, как в родителе. Возможно, именно когда нахлынуло это горькое чувство, я стал любить его иначе: чуть сильнее, чуть ревностнее, чуть неправильнее. Не знаю, когда это точно началось, но проснувшись однажды утром, я понял, что больше не хочу его ни с кем делить. Ни с жителями деревни, ни с Химавари, ни с дядей Саске, который все чаще проводил время в кабинете отца, ни тем более с мамой. Особенно с ней. Я всегда любил отца. Но он меня не любил. Вернее любил, но не так, как хотелось бы мне. Зато мама получала все, чего так жаждал я. И меня это злило. До чертиков, до скрежета зубов и ранках на ладонях, оставленных коротко стрижеными ногтями. Ночами я лежал, уткнувшись носом в подушку и представляя, что папа разлюбит маму, скажет, что больше не может быть с ней и уйдет из деревни, забрав меня с собой. Все изменилось, когда мама сильно заболела. Я изменился. По крайней мере, я так думал. Мне было пятнадцать. Я очень хорошо помню тот день. Я, Сарада и Мицуки вернулись с миссии, пробыв за пределами страны Огня больше месяца. Я чувствовал себя вымотанным и уставшим, хотелось найти Шикадая и отправиться с ним в любимую забегаловку чтобы поесть бургеров. Но стоило мне сойти на перрон, как чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. — Шикамару-сан? — я был удивлен, но заметив взволнованный взгляд папиного советника, нахмурился. — Что случилось? — Твоя мама в госпитале, отправляйся туда. Холодок пробежал по моей спине. Не обращая внимания на оклики Сарады, я рванул вперед, забираясь на крыши — единственный короткий путь к любой точке в деревне. Мне было страшно, я чувствовал, как ледяной пот стекает по спине, как трясутся коленки, как паника берет надо мной верх. Я бежал так быстро, как только мог; спотыкался, падал, но бежал. Уже спустя десять минут я взбежал по крыльцу госпиталя, распахнул двери и врезался в кого-то, сбивая с ног и падая следом. — Какого черта здесь… — раздался женский голос. — Боруто? — Шизуне? — я встал на ноги и на секунду замешкался, даже не сообразил помочь женщине подняться. — Моя мама. Где моя мама? — Второй этаж, палата 110, — ирьёнин встала с пола, попутно отряхиваясь. Стоило мне услышать номер палаты, как я сразу же продолжил свой путь, молясь о том, что бы мама была жива. Я ведь не хотел ее смерти. Я люблю ее, не так как папу, но люблю. И потерять ее из-за своих глупых желаний я не хотел. А тогда я был уверен, что она заболела из-за меня. Из-за меня. Чем ближе становилась палата, тем медленнее я бежал, а затем и вовсе остановился, встав перед дверью, как вкопанный. Я не мог заставить себя протянуть руку, потянуть ручку и войти внутрь. Сейчас это казалось выше моих сил, хотя всего пару минут назад я жаждал увидеть маму, услышать ее голос и узнать, что она в порядке. Кто знает, сколько бы я так простоял перед этой чертовой дверью, если бы она сама передо мной не открылась. Точнее, ее открыли изнутри. Тетя Сакура от неожиданности втянула носом воздух. Она вышла в коридор, тихонько закрыла дверь и снова посмотрела на меня. — Боруто, ты… — Она ведь жива, да? — перебил я дрожащим голосом. — Конечно, жива, — розоволосая мягко подтолкнула меня к диванчику, стоящему рядом с палатой, и села рядом. — Химавари нашла ее вчера вечером. Она ушла на встречу со своей новой командой рано утром и вернулась в районе десяти вечера. И дома она нашла вашу маму в луже крови, — куноичи взяла меня за руку, пытаясь ободрить, а я даже дышать не мог. — У нее был выкидыш, Боруто. Сейчас она в тяжелом состоянии, нам не удается привести ее в сознание. Думаю, все дело в том, что она потеряла слишком много крови. — Выкидыш? — я не понимал, что происходит, мне срочно нужны были ответы на все вопросы. — Да. Незадолго до этого она приходила ко мне, думала, что отравилась. Оказалось, что она на втором месяце беременности. Была, — грустно добавила Сакура. — Ничего не предвещало каких-либо проблем. — Отец знает? — Да. Наруто всю ночь просидел в больнице, мне едва удалось выпроводить его отсюда. Он очень подавлен. — Я могу увидеть ее? Сейчас я не мог думать об отце и его очередном провале. Он наверняка знал, в каком мама положении, но, тем не менее, оставил ее одну. Внутри меня крутился вокруг своей оси шипастый комок, раздирая с каждым своим движением все внутренности. Я корил себя за мысли о распаде семьи. Я бы не смог оставить маму и Химавари одних, не смог бы предать их. — Да, конечно. Твоя сестра тоже там. Я встал с этого чертова диванчика, казавшегося слишком мягким, слишком неудобным, и на ватных ногах подошел к двери. Мне не хотелось выставлять напоказ свои сомнения, поэтому я без лишних промедлений зашел в палату. Шторы были занавешены, поэту помещение было в полумраке. Здесь пахло какими-то настойками, во рту стало горько от одного их запаха, появилось тошнотворное чувство, будто это в меня их вливали, причем против воли. Химавари сидела на табурете рядом с больничной койкой, задремав, но не выпуская из своей ладошки маминой руки. Мама. Она была настолько бледная, почти прозрачная, что даже простынь казалась на ее фоне серой. Единственное, что хоть немного оттеняло ее, так это волосы, слишком блеклые и не такие красивые, как были раньше, и темные круги под глазами. Она не шевелилась, только если очень присмотреться, можно было заметить, как едва заметно вздымается ее грудь во время дыхания. Она была сейчас такой хрупкой и беззащитной, что я едва сдержал слезы, мгновенно появившиеся в уголках глаз. — Братик? Я шмыгнул носом, натянул на лицо улыбку и посмотрел на сестру, сонно глядящую на меня. Чем старше она становилась, тем больше походила на маму: такая же красивая, умная, хрупкая, но ужасающе сильная. Ее волосы немного отросли за время моего отсутствия и теперь доходили до лопаток. Она усердно их отращивала, но в какую бы прическу она их не собирала, они все равно смешно топорщились — отцовские гены никуда не деть. — Привет, Хима, — я старался не выдать своего волнения. — Слышал, что теперь ты состоишь в команде. Поздравляю. — Да, — она грустно улыбнулась и перевела взгляд на маму. — Она не приходит в себя. — Тетя Сакура вылечит ее, не переживай. Ей просто нужно немного отдохнуть, как и тебе. Иди домой, а я посижу тут. — Но ты ведь только вернулся с миссии, — попыталась возразить она. — Я в порядке. Иди домой. Мама очень расстроится, если увидит тебя такой уставшей. Я проводил сестру улыбкой, но стоило ей закрыть за собой дверь, как напускное спокойствие сошло с моего лица, а сомнения и страхи снова вылезли из темных уголков сознания. А что, если она не очнется? А что, если ей станет хуже и она умрет? Поглощенный этими тысячами «если», я просидел неподвижно до глубокой ночи, не решаясь прикоснуться к маминой руке, безвольно лежащей поверх одеяла. Я был настолько глубоко внутри себя, что не услышал, как тихо открылась дверь, как кто-то неспешно подошел ко мне, очнулся я лишь тогда, когда знакомо большая и теплая ладонь аккуратно легла мне на голову, вороша волосы. — Почему тебя не было с ней? — я даже не посмотрел на отца, а из-за долгого молчания голос был хриплым. — Если бы ты уделял семье больше внимания, то этого бы не произошло. — Я не знал, что она была беременна. Я не узнал голос папы. Слишком тихий, слишком низкий, слишком пустой. Это заставило меня, наконец, посмотреть на него. Он будто состарился лет на десять: даже в темноте я увидел, что под глазами синяки, сами глаза какие-то потухшие, морщинки в уголках стали заметнее, волосы спутались. Я часто видел его измотанным, но в этот раз из него будто вся жизнь ушла. На секунду сердце мое сжалось от боли. Я не мог видеть его таким. И слепому было бы понятно, что чувства, которые сейчас томятся в его душе, пожирают его. Таким он предстал передо мной впервые. Мне безумно хотелось сжать его в объятиях и сказать, как сильно я его люблю, но рассудок не позволял жалеть его. Не в этот раз. Я встал со стула. — Не знал? — я повысил голос. — А что ты вообще знаешь? Ты даже не поздравил Химавари с днем рождения в этом году, — ярость и обида закипали во мне, будто смертельный яд в ведьмином котле. — Ах, ну да, ты же у нас великий седьмой Хокаге, Герой Войны, Спаситель человечества! Только вот муж и отец из тебя дерьмовый. Ты стремишься защитить весь мир, деревню, ее жителей, а про свою семью вечно забываешь, ставя нас в конец списка! — Боруто, прости… — Прощения будешь просить у мамы, когда она придет в себя. Я быстро вышел из палаты, толкнув отца плечом. Я чувствовал на себе его взгляд, и мне хотелось немедленно принять душ. Нужно было смыть с себя грязь сегодняшнего дня, грязь своих мыслей. Я чувствовал себя виноватым за грубые слова, хотя виноват был только отец. С того дня я ежедневно начал гнать от себя мысли о папе, буквально выбивал из себя чувства к нему, посвящая всего себя тренировкам и миссиям, выкладывался по полной. Отца я старательно избегал, даже в те редкие моменты, когда мы виделись по поводу миссий, я делал вид, что он абсолютно чужой мне человек. Это было очень сложно, просто невыносимо — чувствовать на себе его взгляд, игнорировать, когда он просит разговора. Мама пришла в себя через три дня, совершенно не злилась на папу и говорила, что все хорошо. Она старательно делала вид, что произошедшее никак на нее не повлияло, но я прекрасно знал, что трижды в неделю она ходит к психологу, плачет по ночам, а иногда втайне пробирается на заброшенный тренировочный полигон и в кровь стесывает костяшки на пальцах. Но сколько бы раз тетя Сакура не залечивала ее раны, душевная боль останется навсегда. Так и со мной. После той трагедии прошло девять лет, я вырос из взбалмошного ребенка во взрослого мужчину, стал одним из лучших шиноби деревни, давно перестал игнорировать отца, но то чувство, которое я загнал глубоко в себя, никуда не исчезло, оно просто покрылось спасительной пылью, которую, я надеялся, никогда не сотрут.

Зря.