It's all a game, avoiding failure, When true colors will bleed All in the name of misbehavior And the things we don't need I lust for "after" No disaster can touch Touch us anymore And more than ever, I hope to never fall, Where "enough" is not the same it was before
- Ты представляешь, у меня вчера был выход! - Что, серьезно? Да ты гонишь... - Да иди ты, я тебе правду говорю! Просто лежу себе на кровати, и тут - раз! - и я уже нахожусь словно на другом конце мира, ты представляешь? Жаль, это было совсем недолго, буквально пару секунд, но я видел... я видел просто потрясающий собор, ты представляешь? - Да представляю-представляю, у самого пару месяцев назад был выход в Китай. - Эй! А мне почему не сказал, придурок? - Потому что это касается только меня и моей родственной души. Ты не отвлекайся, что за собор-то хоть понял? - Ну ты и... Я... Ай, да ладно, прощаю! Так вот, в инете говорят, что это Бургосский собор... Высота звуковой волны, исходящая от пары одноклассников, что сидели на другом конце класса, была просто колоссальной. Кучка восторженных ровесников столпилась вокруг Конни, что размахивал руками в попытке показать, насколько его впечатлил испанский готический собор и укрепившаяся связь. Эрен прищурил глаза от очередного ультразвукового писка и отвернулся к окну, разглядывая позолоченные и рубиновые листья, стремительно убегающие от пронзительно-холодного ветра. Периферийным зрением он заметил, как решительно поднялась со своего места Микаса, намереваясь вытрясти все тайны из непутевого сводного брата, но Армин, его самый лучший друг и внимательнейший человек, аккуратно придержал сестру за запястье и очень тихо начал что-то ей выговаривать. И, судя по опустившимся плечам и потухшему взгляду, делал это крайне эффективно. Все также краем глаза следя за сестрой и Арлертом, Эрен подумал, что, пожалуй, был бы не против, окажись Армин его родственной душой. Светловолосый, тонкий, голубоглазый, немного похожий на хрупкую девушку - он всегда вызывал у Йегера желание защитить, сберечь от всего мира. В то время как сам Армин обладал удивительной чуткостью к человеческим эмоциям, особенно к эмоциям Эрена. Вот и сейчас он очень спокойно и убедительно отговаривал Микасу от ее упрямого упорства танка, с которым она хотела насесть на братца и вытряхнуть в буквальном смысле из него всю душу. Мысленный азартный игрок в тотализаторы победно вскинул кулак, когда черноволосая девушка с еще более мрачным видом опустилась на стул, теперь применяя тактику я-заставлю-раскрыть-мне-все-свои-тайны-одним-только-взглядом, который, вкупе с угрюмым лицом и сжатыми в тонкую полоску губами, менял свое значение на я-сожру-тебя-вместе-с-твоими-тайнами-и-не-подавлюсь. Какое счастье, что за столько лет у Эрена выработался иммунитет к подобным испепеляющим взорам со стороны Микасы. Так что он лишь вздохнул и повел плечами, словно сбрасывая с них некий груз, легший металлическим пледом. Он был бы счастлив, окажись Армин его родственной душой, но - нет. Стоит лишь вспомнить, как в тринадцать лет Эрен просто так решил поцеловать Арлерта, а тот и не был против. Они слегка соприкоснулись губами, как Йегер вдруг будто отлетел от друга на пару метров и обеими руками схватился за рот. Армин спросил тогда, что случилось, хотя и сам чувствовал - не то. А Эрен просто не смог объяснить, что его губы буквально пылали огнем, словно кто-то наотмашь и со всей дурью ударил по ним раскаленной ладонью. Больше Эрен не пытался. Знал, что история повторится, и никто не сумел бы предугадать, последуют ли за этим гораздо более худшие последствия. Наконец, прозвенел звонок, и Йегер, с трудом оторвавшись от созерцания промозглой осени за стеклом, устремил взгляд на учителя, впрочем, не особо расстроившись. Кажется, у него в душе царила не менее осенняя погода.***
В течение пары недель уходить одному, без покровительствующего сопровождения Микасы, становилось все более привычным. И приятным. Будь она рядом, то заставила бы застегнуть куртку, напялила ему дурацкую шапку и пинками загнала в дом, ворча что-то о братцах, жаждущих заболеть, и добродетельных сестрах. Эрену же этого не хотелось. Шагать туда, куда несут ноги; чувствовать ледяной дождь, что окутывает голову морозным объятием и вползает внутрь костяной клетки ребер; впитывать визгливый ветер, швыряющий в ярости сухой сор и холодящий кровь своими стонами - вот, что он желал всем своим сердцем. Сегодня Йегера занесло в парк, что четырех кварталах от квартиры, в которой жили всей семьей. Он шел медленно, даже лениво, подняв лицо к небу и с неким удовлетворением чувствуя, как тонкие, острые иглы ливня пронзают кожу насквозь. На миг у Эрена возникла картинка того, как он, словно некая инсталляция Пинхеда*, возвращается в отчий дом, и дверь открывает Григорий... На этом моменте Эрен абсолютно не интеллигентно гоготнул, чем вызвал искреннее недоумение и даже капельку страха у пробегающих мимо женщины с ребенком. Он хотел было подмигнуть им напоследок, но решил, что это того не стоит. Вой гнущихся к матушке-земле деревьев, свист взбешенного ветра, мокрые тучи, со сверкающим оскалом молний в глубине - все раньше навевало на Эрена тоску и меланхолию. Сейчас же он каждой клеткой своего тела впитывал эту убийственную силу природы и пытался понять, когда его жизнь так резко перевернулась вниз головой. Армин, да и все остальные взрослые, с умным видом дали бы одно-единственное объяснение, которое давно стало универсальным. Перепады настроения? Плохое самочувствие? Это все предстоящий выход. Эрен скривился - ему никогда не нравилось патетичное название этого явления, хотя и придумать иное ему не удавалось. Пускай и пафосное, оно очень точно отражало суть. "Выход в свет", или просто "выход" - так называли состояние, когда родственные души, настроившись на общую волну, могли видеть глазами друг друга. Именно поэтому всем с детства настойчиво объясняли: "Дети, всегда носите с собой зеркало, чтобы ваш соулмейт смог вас увидеть". Конечно, пары секунд не хватало на то, чтобы сориентироваться в резко изменившемся пространстве, найти отражающую поверхность и взглянуть в лицо своей паре. Но бывали и такие счастливчики. Впервые это происходило в переходном возрасте. Именно пубертат был тем решающим фактором, которому, на самом деле, глубоко плевать на то, что необходимо настраиваться на родственную душу и подобрать подходящий момент. В любое время тебя внезапно могло унести в дали дальние, после нескольких ошеломленных взмахов ресницами вернуть обратно и сказать, что так и было. Почти все сверстники Эрена прошли через это. Саша, Криста, Имир, вот и Конни подоспел. Армин, невероятно мило краснея, говорил, что это девушка, так как застал ее в процессе застегивания лифчика. Даже лошадиномордый Жан вот уже полгода светился, как начищенный медяк, и при любом удобном и нет случае сообщал, что его соулмейта зовут Микаса. При этом всегда влюбленно бросая взгляды на нее, а эти сцены постоянно происходили лишь в тот момент, когда та была рядом. Сестра Йегера на это обычно принимала еще более мертвое выражение лица, чем повседневное, и демонстративно уходила куда-нибудь, не удостаивая и взглядом вдруг побитого жизнью Кирштайна. Раньше Эрен от этих ванильно-мыльных соплей Жана не выдерживал и безудержно смеялся, неотвратимо навлекая на себя гнев взбешенного коня. Теперь же он только слабо улыбался и начинал осторожно обезвреживать бомбу внутри сжавшегося сердца под названием "черная зависть". Потому что у него даже возможных симптомов, таких, как внезапная дезориентация в пространстве и гул в ушах, не возникало. Вообще. Ни разу. Ему через полтора месяцев исполнится шестнадцать, а в душе он сам себе кажется столетним стариком. Вот уже два года и восемь недель, как у него началась депрессия, а живым он чувствует себя лишь в окружении тотальной тьмы. Это ненормально - Эрен ощущает себя особенным. Это в какой-то степени мазохизм - Эрену нравится. Сухой кашель резко обрывает тонкую, странную нить серых мыслей, и юноша, наконец, сворачивает в сторону дома. Стучится через десять минут в квартиру. Микаса открывает дверь и молчит.***
Всем вокруг кажется, что устроить Эрену сюрприз-вечеринку - хорошая идея. Эрен не отговаривает, не вмешивается. Он ведь не должен об этом знать, сюрприз как никак, и принимает решение плыть по течению вялотекущей реки. Эрен абстрагируется от "тихого" обсуждения торта на собственном дне рождении за стенкой, смотрит в зеркало и пытается вспомнить того себя, что жил три года назад. Не получается. Может, он всегда был таким - апатичным, с трупной поволокой на зрачках и сонными движениями. Но ведь фотографии утверждают об обратном. Широкая улыбка, веселый взгляд, солнечное настроение - словно брат-близнец навсегда запечатлен рядом с Армином и Микасой, до которого ему, нынешнему Йегеру, никогда не дотянуться. Он окидывает взглядом сухие руки, костлявую грудную клетку, опасно натянувшие кожу ключицы, тонкую шею и невероятно большие синяки под уставшими глазами. Эрен вдруг представляет то, что находится где-то в Хогвартсе, и зеркало перед ним говорящее. Первым уроком идет транфигурация, он лениво умывается и вдруг слышит мерзкое ехидство, почему-то звучащее голосом Жана: "Тебе скоро шестнадцать, пацан? Да ты прикалываешься, тебе не меньше сорока пяти". Кривая, сучья ухмылка настойчиво лезет на лицо. Йегер хмыкает и мысленно показывает средний палец тому ублюдку на "другом конце провода". Да, в том, что это мужик, Эрен уверен на все тысячу процентов, как и его врач. Родители все же решили, что унылая физиономия сына их не устраивает, и отправили обследовать голову. А чтобы не сбежал, приставили в качестве группы поддержки, читай - охраны, Микасу. Благо, та была всеми руками и ногами "за". "Депрессия объясняется тем, что твой соулмейт очень качественно закрылся от тебя своеобразным барьером и не позволяет вам обоим выйти в свет, в результате чего нервная система жутко расшатана, и я удивляюсь тому, что у тебя до сих пор ни разу не было попыток суицида. А твоя родственная душа - кретин. Поверь мне, только мужики могут так упираться рогами". Спасибо, доктор Ханджи, за откровенность. Он всегда мечтал услышать, что его вторая половинка - альфа-самец с настолько стальными яйцами, что блокирует их связь силой воли. При этом упертый скот умудряется чувствовать любые поползновения в плане секса как с его, так и с чужой стороны. И при любом контакте с другими в сторону койки, Эрена шарахает так, словно он голый танцует ча-ча-ча на высоковольтных линиях. Спасибо, Господи, за такой подарок судьбы. Привычное кипение крови отрезвляет. Теперь в зеленых глазах напротив плескается гнев, и это позволяет Эрену чувствовать себя немного лучше. Обычно в такие моменты его бесит все, и особенно - отношение "сам не ам, и другим не дам". Черт возьми, ему скоро шестнадцать. Он хочет трахаться, а не представлять некий смутный образ, стирая ладони в кровавые мозоли. - Знал бы ты, как я тебя ненавижу, - еле шепчет в зеркало Эрен, но, ощущая мокрую пелену на глазах, горько склоняет голову. Ненавидит он, как же... Любит, даже нехотя, долбанутого упыря, с дуру названного его соулмейтом.***
В квартире творится хаос. Часами ранее Эрен скромно отпраздновал шестнадцатилетие в кругу семьи, после чего те удалились к родственникам, позволяя устроить вечеринку. Теперь друзья, притащив с собой алкоголь, шумно празднуют его день рождение, отчего можно даже увидеть абсурдную картину того, как Микаса пьяно хихикает и не откатывает по привычке яйца Жана, Армин, попеременно икая и зависая, с крайне умным видом втирает про Байрона уминающей бутерброды Саше в более щадящем режиме, чем обычно. Конни пытается встать на голову, Криста радостно хлопает в ладоши и побуждает на дальнейшие свершения бритоголового пьяницу, не замечая ревнивого взгляда Имир. В общем, всем весело, кроме самого виновника торжества. Эрен вообще не чувствует шестнадцать лет. Эрен наблюдает за оравой малолетних алкоголиков и чувствует себя папашей, которому придется развозить малышню по домам и терпеть их пьяные бредни. На миг ему становится тошно от самого себя, и он уходит на балкон проветрить голову. Йегер вцепляется в перила мертвой хваткой и вдыхает влажный, предгрозовой воздух. В голове сразу становится легче и яснее, словно кто-то внутри черепной коробки распахнул все окна и двери, выдворяя из комнаты густые пары спирта. Однако это не длится долго. Почти сразу легкость сменяется невыносимой тоской. И Эрен бы понял, будь она привычной - мокрой тяжестью дней-двойников, душащих своей хваткой и лелеемых тусклым, почти невозможным, проблеском надежды. Нет, на этот раз все было гораздо хуже. Наверно, это из-за чертового дня рождения, мелькает где-то в мыслях Эрена прежде, чем он кричит. Мысленно кричит на стену, воздвигнутую между страдающими соулмейтами. Он кричит так, что звенит в ушах от пронзительного визга. Он кричит так яростно и отчаянно, словно хочет выплюнуть эту ебанутую связь нахрен из своего сознания, даже если ее придется вырезать ржавым канцелярским ножом. Он кричит так болезненно, что где-то в груди сжимается в конвульсиях ошметок органической ткани, захлебываясь в собственной крови. Он кричит так, что барьер между родственными душами дает трещину, и Эрен выходит на свет. Слишком неожиданно. Уши закладывает внезапным давлением, он теряется в пространстве, качается, будто на плывущем в шторм корабле, и перед самим выходом с неким весельем ощущает, как собственное тело переваливается за перила. Когда Эрен открывает его глаза, он с удивительным для себя же спокойствием быстро оглядывается по сторонам, цепко врезает в память детали и... узнает улицу, на которой он живет, когда его выкидывает обратно. Просто... замечательно... Йегер не успевает рассмеяться и начать гордиться за свой первый выход, как на него накатывает дикая боль. Он стискивает зубы, чтобы позорно не взвыть, аккуратно встает с земли и окидывает себя взглядом. Кажется, почти ничего не пострадало от внезапного решения сигануть от неразделенной любви, кроме рук. Эрен сжимает губы, но упорно разглядывает почти сорванные в мясо ладони, оплетенные вплоть до плеч царапинами и гематомами. Он закидывает голову вверх, замечая алые отметины на ветвях деревьев и просвет между ними по пути, как падал, на тот момент, уже не он, а его родственная душа. Он его спас. Спас того, с кем напрочь не хотел общаться. Каким-то невероятным, супергеройским образом вырвал из лап смерти, хотя до этого сам туда настойчиво отсылал. А еще, как бы он до этого не отгораживался от своего соулмейта, в миг выхода Йегер осознал, что тот страдал так же сильно от собственного выбора. Эрен... не понимал. Не понимал, какого хера, спрашивается, тот творит. Не понимал, но собирался узнать.***
Вот уже четыре минуты Эрен нетерпеливо топтался на пороге небольшого домика на окраине соседнего города, сопел и не решался. Вообще ни на что. - Дебил ты, Йегер, - тихо шипел сам на себя парень, но, всякий раз поднимая руку, его накрывало отголосками тоски оборванной той стороной связи на два с половиной года, протянувшиеся вечностью. Эрен был пробивным, когда-то. Сейчас он сломлен, без возможности вернуться назад и исправить что-либо. Но ему и не хотелось, ведь, в конце концов, он сумел достучаться до соулмейта, пусть и ценой небольшого сотрясения и лоскутных рук. Не важно, как, ведь Эрен здесь, а за дверью находится он, и это стоило всей чертовой боли и внутреннего гнева, ведь он может спросить "за что?" и ударить в челюсть за все остальное. Наконец, Йегер поднимает руку и понимает, что, коснись он сейчас ею двери, взвоет. Закатив глаза на собственную глупость, Эрена вдруг затапливает волна, казалось бы давно исчезнувшей, апатии, и он, размахнувшись, пару раз смачно впечатывает тяжелый нос ботинка в древесину. Спустя десяток мгновений дверь, словно во второсортных ужастиках, играя на нервах, скрипяще открывается, являя собой мрачного мужчину, стоящего в тенях своей прихожей, из-за чего не видно лица. Маленького мужчину. Маленького и хрупкого мужчину, дышащего ему в грудь. Альфа-самец с настолько стальными яйцами, вспоминает собственные слова Эрен. Апатию словно сдувает. Эрен, подражая лучшим представителям рода Жана, смеется, искренне задыхаясь от хохота. Маленький мужчина напротив угрожающе молчит. Последним, что откладывается на сетчатке зеленых глаз - это резко возникшие серые глаза с темной яростью и аховая боль в солнечном сплетении.***
Эрен чувствует невесомые прикосновения к рукам и еще крепче жмурится, подавляя предательскую дрожь. Тонкие, узловатые пальцы осторожно разворачивают раненные ладони тыльной стороной вверх, оглаживают фаланги и линии, сокрытые тканью бинтов, и смыкаются на запястьях. - Открой глаза, Эрен. Йегер мотает головой в отрицании. Не только этой просьбы, но и того, что было сказано минутами назад. Он не верит, не верит, что это - правда. Не может быть. - Давай, Эрен. Чем раньше ты это примешь, тем легче тебе будет потом. Парень упрямо сжимает челюсти и давит глубоко внутри очередной крик, который, на этот раз, направлен на весь чертов мир. "Кажется, я задыхаюсь под толщей этой боли. Вытащи меня, пожалуйста..." - Эрен. Йегер снова качает головой и даже пытается вырвать многострадальные руки из цепкого захвата своего соулмейта. "Ты что, не понимаешь? Это слишком для меня! Мне только исполнилось шестнадцать лет, и я нашел тебя, запоздавшую родственную душу, так зачем ты говоришь такое..." - Эрен. Чужие пальцы отпускают запястья и обхватывают скулы, настойчиво проходясь большими пальцами по сухим - пока - щекам. Эрен не может удержаться и кладет свои ладони поверх его. Так одуряюще тепло и так выжигающе печально. - Открой. Глаза. Голос напротив приобретает металлические нотки, и Эрен просто не может ему противостоять. Он приоткрывает невероятно потяжелевшие веки, смотрит родственной душе в глаза и почти умирает. Потому что серые, стальные глаза буквально хлестают истиной по судорожно трепыхающемуся сердцу. Жуткой ирреальной правдой, что буквально визжит в лицо: Эрену - шестнадцать лет, а его родственной душе, Риваю Аккерману - шестьдесят девять. Наслаждайся. Пропасть между ними огромна, несоизмерима и разрастается с каждой секундой, а потому Эрен просто не знает, что делать дальше. Ривай тоже.***
Он появляется на пороге дома Ривая уже на следующий день после позорного побега от оглушившей его реальности. Стоит, слабо улыбаясь, нервно кромсает губы. А в глазах мольба "скажи, что это неправда". Аккерман хотел бы. Хотел бы нетипично для самого себя рассмеяться и фыркнуть "Шутка", чтобы потом увидеть, как облегчение размывает грязный оттенок в зеленых глазах, и смеялись бы уже вдвоем... Но он не Бог, и не может сделать себя моложе или его - старше. Не может безболезненно выдернуть с корнем из души связь соулмейтов, не может вернуться назад и не позволить отчаянному крику пробиться через барьер, что был возведен с таким трудом. Пацан все решил сам и знает, на что идет. Свое же решение Аккерман принял давным давно, закрываясь от шумного взбалмошного юнца на все замки, и теперь просто не мог отнять у Эрена свободу выбора, как когда-то. А еще он был эгоистом, и так же, как и все, хотел оторвать для себя кусочек счастья, пусть тот и будет недолгим. Поэтому Ривай только вздыхает и направляется на кухню, пропуская школьника в коридор. За спиной хлопает дверь, спешно и явно безалаберно скидывают берцы - надо заставить его вылизать пол до блеска, думает мужчина - и громко топают прежде, чем ладони в бинтах, которые стоило бы уже сменить, сгребают Ривая в удушающий захват. Спустя мгновение хватка слабеет, и мужчина, чувствуя себя неловко от ситуации и паршиво от того, что колени начинают предательски дрожать от тяжести подросткового тела, спокойно начинает: - Что ты... - Ничего, просто дай немного так постоять, - сбивчиво шепчет Эрен ему в макушку, стискивая черный свитер. - Мне нужно выговориться. Произносит это и молчит. Молчит и молчит. Ривай терпеливо ждет продолжения, пока до него не доходит, что Йегеру нужно не высказаться, а нечто другое. Внутри словно кто-то безумно и с наслаждением месит разрывающуюся на куски душу. И этот кто-то явно Всевышний, иначе зачем протягивать нить между инфантильным школьником и смирившегося со смертью в одинокой старости солдата. Так что Ривай, слишком желая убить кого-нибудь, что виновен в их жизни, поднимает руку, перекладывая шмыгающую наверху голову себе на плечо, и произносит в сторону, удерживая ладонь на темно-коричневых волосах: - Так давай. Свитер на плече быстро намокает, но Аккерман не кривится. Лишь молча и отстранено вглядывается в глубину коридора, перебирает тонкие прядки, приглаживая их и наматывая на пальцы. Спасибо, думает Ривай, прислоняя свою голову к голове, сотрясаемой в безостановочных рыданиях. Спасибо, Эрен, что плачешь за нас двоих.***
Ривай был... интересным и комфортным. Эрен не мог объяснить, почему, но в присутствии мужчины ему хотелось познать весь мир и, желательно, только с ним под боком. Родители не поняли. Не поняли ни-че-го из сказанного в восторге Эреном, бывшего в кой-то веки странно-счастливым. Отец требовал, чтобы он рассказал про этого педофила, "он ведь запудрил тебе мозги!", Эрен в ответ кричал, что соулмейтов не выбирают и "ты не смеешь так говорить о нем, ясно?", а мама плакала в стороне, даже не пытаясь остановить ссору. Последней каплей стала оплеуха, будто ударившая по жалко скукожившейся душе, уставшей от нанесенных ей ран. Снова, снова и снова. Собирать вещи оказалось легко, даже с учетом отца, яростно размахивающего руками и хватающего за локти, даже с учетом матери, взирающей с немой мольбой на сына, стремительно складывающего свою жизнь в чемодан. Пронзительно вжикает молния, и Эрен, натянув капюшон толстовки, тащит багаж к выходу, не обращая внимания на гневные окрики за спиной. Он останавливается лишь однажды, когда отец вдруг рычит в пустоту: - Выйдешь за порог - и можешь больше не возвращаться. Эрен оглядывается. Григорий сурово сложил руки на груди, всем своим видом излучая гробовую чеканность собственного слова, мама же ошеломленно смотрит то на гротескно застывшего мужа, то на сына, что отвечает ей нарастающим льдом в глазах. Она делает шаг, и мальчик, набычившись, вылетает из квартиры, глотая горечь неприятия, считая карманные деньги на дорогу. Ривай открывает молча, окидывает взглядом ссутулившегося Эрена с побитым взглядом, потирает грудь и отходит вглубь дома, оставляя дверь открытой.***
Микаса и Армин встречают зевающего во весь рот Йегера на пороге школы с крайне обеспокоенными лицами. Впрочем, последнее относится только к Армину, Микаса же просто давит аурой сестринского комплекса. Эрен приближается к ним и думает, что мог бы сейчас лежать на диване в гостиной, предоставленной великодушным Аккерманом, и в ус не дуть. Но его соулмейт был человеком дисциплинированным и ответственным, и, если он принял на себя заботу о подростке, то будет это делать со всей тщательностью. Просыпаться от пинка под зад, так удачно оттопыренного на диване, для подростка было неожиданно и неприятно. Но Ривай и слышать ничего не хотел о "а можно я в школу не пойду", а потому, с бутербродом в зубах, ранцем подмышкой и круглыми глазами, Эрен был нагло выдворен из приютившего дома. - Узнаю, что прогулял - выпорю, - бросил напоследок мужчина, и ему даже не нужно было никаких дополнительных эффектов, чтобы донести крайне прямую мысль - сделает и не моргнет. Так что именно из-за Ривая Йегеру приходится выслушивать весь бред, который произносит Микаса. Армин же пока молчит рядом, явно оценивая ситуацию и чуть улыбающегося друга. Она почти слово в слово повторяет патетичную речь отца "поматросит - и бросит", о том, что таких в тюрьму сажать надо и вообще, как только она узнает, где он, то убьет... - Только попробуй сказать о нем еще раз в подобном ключе, и я тебя никогда не прощу, - внезапно и очень серьезно обрывает сестру Эрен, волком смотря на подавившуюся следующим словом Микасу. Армин замирает, с любопытством уставившись на друга. Эрен никогда не бросался такими словами на ветер, а, значит, все намного значительней, чем казалось. И Микаса осознает это. А Эрен, между тем, продолжает: - Похоже, ты не понимаешь и вряд ли поймешь. Он, как мог, пытался отгородить нас друг от друга именно потому, что знал - чувствовал - его соулмейт, то есть я, намного моложе его самого, в то время, как он сам находится на пороге смерти. Лишь потому, что я пробил между нами брешь, он сдался. Но, несмотря на обстоятельства, я не жалею. Так что не пытайся заставить меня пожалеть об этом. Микаса закрывает глаза, поджимает губы и, взглянув на брата, сокрушенно качает головой, принимая его выбор. Армин тоже, хотя для него принять подобное решение не в пример проще. Хотя бы потому, что возникшая широкая улыбка и блеск зеленых глаз стоят этого.***
Ривай открывается постепенно. Шаг за шагом, Эрен крайне осторожно отслаивает ледяные корки с души соулмейта. Конечно, он и так пробился внутрь, иначе Аккерман никогда и ни за что не пустил его на порог. Если бы не понял после, что убивал обоих. Нет, трещины были, но холод, исходивший от мужчины, привыкшего быть одному в тишине и спокойствии одиночества, порой пугал Йегера. Однако у Эрена получается. Медленно, но получается. Особенно он становится ближе, когда однажды ночью подросток слышит глухие хрипы, исходящие из закрытой комнаты. Эрен в ужасе влетает в спальню Ривая, боясь, что уже наступил момент их прощания. И никогда никому не скажет, как с каждой секундой шага в сторону постели из его груди некто вырывал сердце со всей садистской жестокостью и грубо запихивал обратно, чтобы вновь повторить пытку. Эрен видит это. Тьму, что терзает его родственную душу каждый хренов день. - Петра... Эрд... Гюнтер... Ауруо... - будто в горячечном, лихорадочном бреду шепчет сиплый голос, а сам Ривай метается, раз за разом переживая смерть отряда, которого сам почти и воспитал. Чтобы затем отправить на верную смерть. Эрен застывает над жадно хватающим воздух мужчиной и боится сделать шаг навстречу. Кто знает, может, он не хочет сочувствия и тепла даже от собственного соулмейта? Может, он хочет сам пережить войну в своей голове? Йегер ведь не знает эти имена, но догадывается. Долго рыскал по интернету, выискивая любую информацию о Ривае, и не нашел. Лишь обрывки, лоскуты, не связанные между собой, словно Ривай Аккерман не существует. Но по выправке, по силе не только тела, но и самого взгляда, даже в преклонном возрасте, Эрен понял, что его родственная душа побывала не в одной и не в двух горячих точках. Шрамы, казалось, были почти везде (Йегер как-то проходил мимо и подсмотрел, как тот переодевается), но истинные рубцы безжалостной войны не на коже, а под ней, дальше и глубже. Ривай - ублюдок, что так настойчиво закрывался от соулмейта, обрывая их общие нити с самой жизнью - задыхается в своей комнате от кошмаров прожитой войны. Эрену бы начать злодейски смеяться и прославлять Фемиду за восторжествовавшую справедливость, но он не может. Потому что слишком долго ждал свою половину, чтобы сейчас наблюдать за агонией до безумия старой родственной души, пережившей десятилетия одиночества без соулмейта, и самому ничего не чувствовать. Может, Эрен и обидчив, но не жесток и не злопамятен. Главное - сейчас он здесь, он видит его отчаяние и может это исправить, даже если гордый Аккерман завтра выгонит взашей. Тогда Эрен ложится рядом и притягивает хрипящее тело к себе, сквозь собственные сухие рыдания, успокаивает агонизирующее в снах сознание соулмейта. И не засыпает от его терпкого тепла до тех пор, пока призраки Ривая не отступают, оставляя измученный разум солдата в покое. Просыпаясь же в объятиях подростка, мужчина ничего не говорит. Лишь долго смотрит в искрящиеся преданностью глаза и, тяжело вздыхая, встает с кровати. Оба знают, как много это значит для Ривая. Эрен радостно улыбается в подушку, хотя ненавидит утро.***
Когда Аккерман, до того, наконец, спокойно заснувший, внезапно просыпается, подросток на его коленях трясется. В прямом смысле. Сонный Ривай в недоумении смотрит вниз на это гормональное сумасшествие в лице Йегера, оглядывает бинтованные ладони, через боль вцепившиеся в его мягкие штаны, поджавшиеся на диване ноги и лохматую голову, уютно устроившуюся на коленях мужчины. Потом бросает взгляд на тихо бормочущий экран, пару секунд различает картинку и неслышно выдыхает, смиряясь. Теперь все ясно, мысленно тянет Ривай, когда Ричард Гир уходит на поезд, чтобы больше никогда не вернуться, а верный Хатико застывает на станции вокзала в ожидании хозяина. Аккерман слегка склоняется вперед, заглядывая в расстроенное лицо Эрена, но не замечает слез. Только покусанные губы, сведенные к переносице широкие брови и насупленный вид, словно он пытается сдержать поток рыданий, но судорога накатывающих слез все равно пробивается через чувствительное тело. Боялся разбудить, но все равно разбудил. На пару секунд Ривай сильно зажмуривается, до белых кругов под веками, и проклинает себя, Эрена и всех вокруг. Просто за то, что они есть и приносят друг другу боль одним своим существованием. А еще за свет между ними, что сколь ярок, столь и скоротечен. Сухая рука будто по чужой воле опускается на макушку замершего Йегера и очень мягко взъерошивает волосы в успокаивающем жесте. Эрен пытается оглянуться через плечо, но ладонь резко сменяет ласку на стальную хватку, отчего подросток лишь крепче прижимается к теплым коленям, уже с легкой печальной улыбкой наблюдая за страданиями Хатико. - Надеюсь, ты не станешь подражать этому псу, - хочет ляпнуть Ривай, но молчит, находя в тишине свое очарование. Ривай чересчур боится, что своими словами только подаст Эрену глупую идею.***
У Эрена входит в привычку сидеть рядом с Риваем, пока тот неспешно читает книгу. В эти моменты Аккерман - неприкосновенная зона. Не трогать, не отвлекать - главные постулаты "часа чтения", как гордо называет это мужчина. Услышав в первый раз об этом, Эрен, не удержавшись, прыскает и не может остановиться, даже когда вылетает из гостиной от пышущего праведным гневом Ривая. Но Йегер - понятливый малый, поэтому быстро принимает правила игры и застывает напротив в позе ждущей кобры, поглощая взглядом каждую открывшуюся деталь. Аккерман же полностью уходит в книгу, а, значит, Эрен может безболезненно для себя разглядывать объект своего пристального внимания. Он сидит вольготно. Сложив ногу на ногу, в одной ладони держит чашку, а в другой - книгу, используя средний палец как закладку. Чаще всего Ривай почти не двигается, лишь перелистывает страницы одними пальцами левой руки. Даже очки для чтения, кажется, словно приклеенные, идеально сидят на тонком носу. Словно ему не нужен воздух, но Эрен-то замечает, как поднимается и опускается костлявая грудная клетка, и сам он дышит в унисон в ним. То, как Аккерман пьет чай - вообще отдельный разговор. Никогда Йегер не видел, чтобы вот так - обхватив чашку за края ободка, а не за ручку - пили, неслышно и очень аристократично. И не ощущали при этом ни грамма неудобства. Эрен знает, о чем говорит, пробовал. Взгляд Ривая, заставшего данный эксперимент в самом разгаре, был очень специфическим. Он тогда резко развернулся и удалился прочь, но Йегеру почему-то упорно казалось, что его соулмейту очень хотелось заржать, но возраст и гордость не позволили. Но инородное булькание чего-то мохнатого и крайне довольного в глубине души позволили Эрену правильно судить о случившемся. Растворяясь в наблюдениях за соулмейтом, школьник вновь перестает себя контролировать, отчего совершенно некультурно сербает своим зеленым чаем, что звучит выстрелом в умиротворяющей тишине. Мгновение, и прилетает звонкий подзатыльник по голове подростка. Эрен, сердито зашипев, разворачивается к Риваю, чтобы сказать все, что о нем думает. Вот только вид и поза последнего ничуть не меняются, и лишь тупая боль в темечке обиженно заявляет, что случившееся - правда. Надув губы, Йегер возмущенно отворачивается от обидчика и в то же время не может сдержать глупейшую улыбку, позволяя ей расплыться на лице. Наверное, я мазохист, прикрывает глаза Эрен, радуясь и такой толике внимания.***
Эрен в ярости сжимает трубку. Чудится, еще чуть-чуть - и металл треснет, не выдержав невероятного давления подросткового гнева, а затем разлетится вдребезги, но этого не происходит. Телефон крепкий, хоть с царапинами и небольшим сколом в правом углу мобильника, разу видно - он и не такое видел в свое время. Ривай стоит, опираясь о кухонный стол задом и сложив руки на груди, отмечает бесцельные метания туда-сюда Эрена, пытающегося доказать свою истину человеку одними словами, и почему-то думает, что, будь он телефоном, то выглядел бы, как жертва бесконечных киданий в стены и топтания ногами. По сути, он был бы мертвой мобилой, которая, упрямо, с тяжелыми помехами в работе системы, но выполняла бы свою цель, не позволяя сердобольному хозяину выкинуть нахрен разваливающуюся старую модель, ибо "жалко, да и вроде работает". Этакий ветеран вечных войн с людьми на другом конце провода. Ривай криво хмыкает. В каком-то смысле, все так и есть. - Нет!.. И не проси, папа, я не вернусь, пока ты не изменишь о нем свое мнение! - Эрен останавливается напротив Аккермана и заглядывает в глаза. Мне нужна поддержка, мысленно ноет Йегер и вслушивается в поток бессвязной речи отца. Ривай молчит. Просто протягивает руку, беря свободную юношескую ладонь в свои, и с неким интересом начинает перебирать длинные пальцы. Эрен не дергается от боли, значит, почти зажило, и заметно расслабляется под успокаивающими движениями холодных рук родственной души. Эрен хочет пододвинуться, слиться, врасти в человека напротив, но тогда они уже не будут индивидуальны. А еще тогда он не сможет вести связный разговор с Григорием. Тот уже не орет, сменив тактику на тихое, но твердое убеждение. Говорит, что заявит в полицию, если он сейчас же не притащит свой зад в дом. Говорит, что отречется от сына и заставит сделать то же самое мать. Говорит, что он свое наследство не увидит, как собственных ушей. Йегер же молчит, потому что, как и папа, знает, что ничто из сказанного Эрена не трогает, кроме как если отец, наконец, произнесет "Я понимаю". Законы на стороне соулмейтов, и с момента, когда впервые происходит выход, родственные души вправе делать что угодно. Мать, пусть и кажется с виду слабой и безвольной, никогда не отречется от сына, любя всем сердцем, а отец... Его и так почти не было видно, ведь тот постоянно пропадает на работе. Эрену будет больно, но он привыкнет. А деньги... Найдет работу, будет впахивать кем угодно, лишь бы Ривай продолжал смотреть на него таким понимающе-суровым взглядом и прикасаться. Его мир - он, и этого достаточно.***
Идя на боковую, Ривай по уже сложившейся привычке заглядывает в гостиную, чтобы проверить на наличие сопящего во все дырки мальца. Ноутбук освещает небольшую комнату голубоватым светом, старинные часы, подаренные старшиной когда-то, гулко цокают в ночной тиши, а за окном оседают листья с неожиданным легким снегом, мгновенно тающим на земле. На экране гордо стоит точка под одиннадцатью страницами доклада по физике и ниже надпись красными буквами "Я это сделал, Микаса, кусай локти". Аккерман неожиданно даже для себя фыркает, вздернув бровь, на всякий случай сохраняет документ и выключает ноутбук. Наконец, обращает внимание на Эрена, сложившегося в три погибли за столом и уткнувшегося лбом почему-то не в руки, лежащие на поверхности, а в древесину сантиметрами ниже. Ривай качает головой, предчувствуя завтрашние жалобы подростка по поводу тянущей боли в спине, шее и заднице с последующим нытьем по поводу массажа (откуда узнал, что умеет, мужчина так и не выяснил). Посему перетаскивает тяжелое тело Йегера на диван, благо, тот всего в паре метров. Но стрельнувшие иглы в позвоночник и плечи очень ясно намекнули, что ему далеко не тридцать, и больше повторять такие подвиги не стоит. Следующим этапом стало раздевание юноши ко сну. И вот это оказывается сущей пыткой. Ривай не трогает Эрена. Какое-то время. Материт себя последними словами, причем звучат они точно голосом Григория Йегера, пускай и ни разу его не слышал. Расстегивает пуговицы рубашки и стаскивает легкие штаны, но не может и срывается. Не может удержаться от того, чтобы не прикасаться к родственной душе и не провести одними подушечками пальцев по впалому животу, худым стройным ногам, венам, извивающимся в длинных руках, рвущим кожу ключицам и левому соску, ощущая под ладонью чуть ускорившееся биение сердца. Это выводит из транса, и Аккерман отдергивает руки, будто ошпарившись. Сгустившийся туман в разуме постепенно рассеивается, позволяя дышать ровнее. Он накидывает на Эрена одеяло, но в последний миг все-таки проводит большим пальцем по полураскрытым губам, чувствуя влажное дыхание. Ривай хотел бы большего. Как и сам Йегер, не скрывающий своих желаний, но не подступающийся ближе. Ривай хотел бы дать больше. Целовать, обнимать, ощущать жар выгибающегося тела и впитывать его стоны, но... Это "но" цифровой бездной разверзлось давным-давно между ними, а Аккерман не хочет столкнуться с Эреном на тонком мосту над пропастью, чтобы затем неизбежно падать вниз и тянуть шестнадцатилетнего Йегера за собой. Нет, ему дальше - больше - нельзя. Слишком рискованно. Как хорошо, что и сам Эрен это понимает. Ривай разворачивается, потирая занывшую грудь, и уходит. Жаль, что своей связи невозможно сказать "стоп", когда кто-то прикасается к парню с вполне очевидным намерениями. Аккерман не хотел, но было больно и обидно настолько, что сдержаться попросту не получалось. Это просто выше и сложнее него. Но ничего, скоро все закончится.***
Эрен стоит на пороге его комнаты и нервно кусает губы, пряча руки за спиной. Прям дежавю какое-то, думает озадаченный Ривай, перекрывая путь в спальню своим телом. Со стороны кажется, что Эрен что-то натворил, но это всего лишь видимость. Причину своего появления Йегер объяснил только что и с присущим ему юношеским максимализмом. Мол "хочу и точка". Риваю хочется из принципа, а еще - из вредности, захлопнуть дверь перед подростком и дальше досматривать дурные сны в одиночестве. Потому что он - в трусах, Эрен - трусах, между ними - зона повышенной радиоактивности и пятьдесят один, а точнее - пятьдесят три. Опасность мигает где-то на краю сознания красными импульсами. Но потом Ривай понимает, что дико устал. Устал сражаться. Даже сейчас он борется, не с Эреном, так с самим собой, просто потому, что привык так и не иначе. Знать, что дальше объятий не зайдет - достаточно для мужчины, что уходит к долгожданной постели. Аккерман аккуратно ложится на спину, в привычную выемку в матрасе, в то время как Эрен, сверкая зубами, чуть ли не плюхается на постель и начинает неловко устраиваться на новом месте, сбивая все постельное белье в бесформенное нечто и своими движениями очень напоминая ленивца Сида. То повернется на бок, спиной к Риваю, то на живот, то лицом вверх, то извернется вокруг оси в непонятной позе, то как звезда, то как эмбрион... В общем, мужчине это довольно быстро надоедает и, плюнув на все, просто обхватывает костлявые плечи, сильно прижимая к себе и заставляя уложить его дурную голову себе на грудную клетку. Эрен зависает в неудобной позиции на пару минут, но, потом, отмерев, устраивается поудобнее, просовывая правую руку под спиной соулмейта и складывая свои ладони в замок. Йегер, как гигантский кот, трется о покрытое шрамами плечо Ривая, стискивает его в объятиях и чуть ли не мурлычет от счастья. Он до зуда в солнечном сплетении желает поделиться с ним этими крохами радости, отчего поднимает голову вверх и... получает крайне болезненный щелбан в лоб. Аккерман с трудом давит улыбку, когда не ожидавший такой подставы парень жмурится, шипит и ожесточенно трет место удара, а он был профессиональным. Существуй чемпионат по щелбанам, у мужчины определенно было бы гран-при. Ну, точно кот: Ривай почти видит недовольно прижавшиеся коричневые кошачьи уши к макушке и метающийся в раздражении хвост. Он представляет такую картину настолько ярко, что еле слышно смеется, из-за чего Эрен, ощущая вибрацию всем телом, мгновенно вскидывает голову вверх и жадно впечатывает в свой разум легкую улыбку Аккермана вкупе с тихим смехом. Слабая обида от не ожидавшего подвоха Йегера и вовсе растворяется в неге, когда Ривай ловит указательным пальцем его подбородок, приподнимая еще выше лицо Эрена, и в порыве целует покрасневшее место злополучного щелчка. И без того большие глаза мальчика становятся просто огромными, отчего Ривай вдруг чувствует давно не посещавшее его смущение. Он резко обрывает свое веселье, опускает лохматую башку Йегера вниз, чтобы не смотрел, и сдавленно ворчит: - Спи. Йегера стало много, даже слишком много. Он обволакивает весь дом своим присутствием, запахом, искренним теплом и желанием быть рядом, несмотря ни на что. Мужчина понимает сейчас, как никогда прежде, - он не один, больше нет. Кошмары, вечные спутники, идущие с ним рука об руку всю жизнь, больше не мучают ночами, не заставляют снова и снова умирать вместе с товарищами. Ривай, просыпаясь по утрам от тяжести пустой головы юнца на груди, ощущает только покой. Кошмары отступили. Наверно, испугались вздорного характера этого упрямого барана, думает Ривай и закрывает глаза. Эрен же сильнее обвивается лианой вокруг родственной души и молчит. Сколько бы им не осталось, все будет их.***
Эрен едет в автобусе в школу, когда музыка в наушниках вдруг сменяется монотонным гулом, а голова словно проваливается сквозь стекло. Йегер видит себя в отражении, со странным блеском в глазах, после чего выходит в свет. Он радуется выходу, пока не понимает, какой повод случился на этот раз. Эрен - и Ривай - хватается за грудь, где будто разрываются бомбы замедленного действия. Замедленного в буквальном смысле - казалось, металлические осколки медленно, но верно идеальной окружностью расходятся в стороны, разрезая плоть, мышцы и сухожилия. Аккерман не готов. Не готов прямо сейчас отпустить себя и его, своего соулмейта, но должен. Кажется, он всю жизнь что-то кому-то должен. Нет, кричит в связь мальчик, сжимаясь от громового набата пульса и капающих ядом мутных фраз певца, слышных будто через толщу воды. Но они слышны, и этим причиняют еще больше страданий.Don't walk away, don't walk away, Oh, when the world is burning...
Они падают на пол и задыхаются этой болью, общей на двоих. Ривай пытается закрыться от Йегера, но тот не позволяет. Рычит у себя в голове, каким-то образом зная, что его собственное тело где-то там безудержно рыдает в окружении безликих людей, и хочет быть со своим соулмейтом до конца. Несмотря ни на что. Ривай сипло вздыхает, испускает горький смешок и перестает сопротивляться. Они стискивают ткань на груди и умирают. Эрен чувствует, как жизнь утекает через судорожно стиснутые пальцы обоих и натягивает до предела связь соулмейтов, заставляя их пылать в агонии. Ривай же думает лишь о том, чтобы Йегер пережил эти несколько минут. А потом жил дальше, уже без него. Они кричат, молча и безутешно, когда нити, крепко держащие их души, стенают от напряжения, окатывая каждого концентрированной кислотой болевых ощущений. То, что они ощущают - не любовь, а нечто очень на это похожее. Им не хватает слов, чтобы сказать об этом, один - не может, другой - не пытается. Но та же связь, что причиняет им невыносимую боль, дает понять обоим о чувствах. Раненных, избитых, истерзанных, но от этого не менее прекрасных. И тот самый миг они настигают вместе. Ривай благодарно улыбается и отдает все тепло родственной душе, когда безумно стучащее сердце застывает, отсчитав свой срок. Эрен всхлипывает, когда осознает, как же сильно ценил его соулмейт, когда Ривай делится с ним самым сокровенным, что у него было - своей смертью.Don't walk away, don't walk away...
Эрен смотрит на дату в телефоне и горько усмехается. Шел шестнадцатый день их встречи. Словно в насмешку над возрастом Эрена.Oh, when the heart is yearning...