Твою мать, Джейме Ланнистер!

Пока не пожрёшь пирога с нищенской начинкой, не узнаешь, каково это — правильно выбирать врагов. Верно в народе говорят: держи друзей близко, а недругов ещё ближе. Нужно выучить это правило и умело им пользоваться. Каждый дурак может подпустить к себе льва, но не каждый дурак сумеет вовремя вытащить голову из его пасти. Сир Бронн Черноводный не дурак и никогда им не был. Он предпочитает говорить о себе — везучий. Остроумный. Разбирающийся. О нём же говорят разное, если вы спросите знающих людей. И чаще всего эти люди скривятся и скажут: Бронн? Эта псина продажная? Знать бы его не знал! Потому что, ответит вам Бронн, нужно умело выбирать врагов. Обижаться на то, что однажды сам не доглядел за своим кошелём — это же вздор и бесчестные обиды на человека более ловкого. В наше время, ответит вам Бронн, плохая привычка — оставлять вещи без присмотра. Иначе, ответит он вам, вы очень быстро лишитесь их. Как и собственной жизни, кстати. И нет, это не угроза. Мне ведь за вас не уплочено. Вообще-то, сидя здесь и глядя на закатное солнце, вытянув перед собой ноги и похлёбывая из фляги, он улыбается. Ему становится смешно. Потому как, если бы ещё совсем недавно вы сказали Бронну, который только перерезал глотку какому-нибудь лордёнку за тридцать монет, что на его доспехе будет герб Ланнистеров, а сам он беспрепятственно будет прохаживаться в паре метров от короля, он бы расхохотался и взял бы вам выпить. Потому как Бронну нравятся люди с чувством юмора. Была у него пара мужиков, с которыми он поржал от души, прежде чем отправить их к праотцам. Некоторых даже было жаль — ну, чисто по-человечески. Он же не зверь какой. В конце концов, если бы не один из них — мужиков, которые чем-то не угодили другим мужикам, — Бронна бы здесь даже не было. Если бы одной из его жертв не приспичило потрахаться в гостинице на перепутье дорог, а Чигетт не согласился бы остаться в этой гостинице на обед, Бронн бы никогда не столкнулся с тем маленьким лордом, а хотя — хрен его знает. Вдруг эта встреча была предначертана ему судьбой? В конце концов, он всегда искренне верил: даже заядлым неудачникам однажды может повезти так, что все их неудачи померкнут на фоне этого подарка судьбы. Подарок Бронна звали Тирион Ланнистер. И встреча с ним изменила всё. Тирион был единственным из Ланнистеров, кто не производил впечатления, пока не открывал рот. Как только он начинал говорить, закрадывались сомнения, что он — родной брат его полоумной сестрицы и сын одержимого отца, и вовсе не из-за роста. С сиром Джейме — Тирион посоветовал называть его именно так, — Бронн был знаком заочно — по вздохам прекрасных дам и восхищению в глазах рыцарей королевской стражи. Также по шепоту, неустанно преследовавшему Ланнистеров. В нем отчетливо можно было разобрать два слова «трахаться» и «цареубийца». Неплохой показатель достижений этой семейки. Теперь он понял, почему. Несмотря на отсутствие правой руки, сир Джейме навевает мысли одновременно о трахе и о щенке с перебитой лапой. Нет, упаси боги, это никак между собой не связано. Всё дело в том, что, если человек пропитан томными взглядами расписных девиц, как яблочный пирог — сиропом, это не может не чувствоваться. И это чувствуется в каждом его движении, в каждом повороте его головы и прищуре светлых глаз. Он спускается на площадку у моря слегка неуверенно и неустойчиво, будто ступает по шаткому мосту, и хорошо заметна эта неуверенность, потому что она раздражает самого сира Джейме. Сир Джейме в ярости. В ярости человека, который не привык к шатким мостам. Он несколько раз по привычке тянется к рукояти меча, висящего на поясе, золотой рукой. Да, он быстро обрывает эти движения прежде, чем стукнуться золотом о сталь, но всё же — они есть и они заметны. Бронн прячет усмешку и наклоняет голову, глядя, как сир Джейме наоборот — поднимает подбородок и расправляет плечи, останавливаясь в десятке шагов. — Ты, значит, друг моего брата, который не треплется направо и налево? — А вы тот, кто заплатит мне за это. Тон — откровенно похабный, так что сир Джейме ноздри раздувает, взглядом вызывает его на дуэль, а Бронн и не против — усмехается в угол губ, смотрит, как солнце зажигает золото в его ланнистерских волосах и думает: похожи, мать их. Похожи, как ни крути. Лорд Тирион только интригует сильнее, чем этот мальчишка. Этот — просто самоуверен и глуп. От него, кажется, и ждать нечего. Предсказуем, как восход и закат. Первый поединок Бронн выигрывает, потому что, в конце концов, Джейме хмыкает и тянется за пояс. Правой рукой. Затем снова обрывает самого себя и тянется левой, достает кошель. Больше не хмыкает, молча бросает золото Бронну. Кожаный мешочек на шнурке тяжелый — Бронн довольно кивает, прячет его в походную сумку и думает: Ланнистеры всегда возвращают долги. Дурацкая поговорка. И думает: но с Тирионом приятно иметь дело. …Почему Бронн каждый раз приводит его сюда? Одному хрену известно. Скорее, чтобы подшутить над самим собой — эта уединенная площадка в скалах проверена им лично. Им и той леди-крикуньей, женой местного торговца мехами. С ним он частенько распевал песни в таверне, а с ней — трахался, как животное, вон на том выступе, куда сир Джейме обычно складывает свой меч и вешает свою холеную куртку с золотыми заклепками. Он приводит его сюда потому, что лорд Джейме Ланнистер внезапно становится его маленьким секретом. Или даже наоборот — Бронн становится грязной тайной за семью королевскими печатями. Никто, никто не должен узнать, что всемогущественный защитник короля и, благослови боги этих очаровательных сплетников!, ёбарь своей сестры — больше не может удержать меч в руке. Позор, да и только! Не было бы таким позором потерять яйца или исподнее посреди поля боя. Но Бронну плевать на позор золотых лордов — что бы там с ними ни было. Ему, откровенно говоря, смешно. Он скрывает насмешку, наблюдая, как сир Джейме каждый раз задирает подбородок и смотрит на него, как на попрошайку у городского рынка. Как он пытается с достоинством подниматься каждый раз, когда Бронн херачит его плечом в грудную клетку и приставляет лезвие тупого меча к кадыку. Как быстро выдыхается его милость, отражая удары, и как зло скалит зубы, пытаясь выбить из рук Бронна оружие, но ничего не выходит снова, и снова, и снова. Как в раздражении отбрасывает учебный меч в сторону, а тот едет по стыкам каменных плит с неприятным, стальным звуком, а сир Джейме резким движением начинает расстегивать свои золотые заклепки и ремешки на кожаной куртке, а они, зараза, не поддаются. Он в бешенстве, и, бросая быстрый взгляд исподлобья, рычит: — Мне мешает ткань. На что Бронн со смешком отвечает: — Прелестно. Будете просить ваших врагов раздевать вас перед каждым боем — побед не оберетесь. Смотреть, как прекрасная вещь страдает от неловкой руки, выше его сил — Бронн откладывает свой меч и шагает вперед. Протягивает руки, берется за ремешки и расстегивает их на раз-два. Сир Джейме тут же отпихивает его. Последний доканчивает самостоятельно, хотя на это уходит несколько больше времени. Бронн никуда не спешит — ему нравится наблюдать за тем, как страдает чужая гордость. Жаль только, этот крошечный акт унижения ничему никого не научит. Под курткой у него легкая рубаха, которую он стягивает сам, заведя руку за спину. Рубаха насквозь мокрая и цепляется за ремни протеза, охватывающие предплечье до самого локтя. Каждая секунда этого раздевания — унизительна, и сир Джейме скоро зубы себе переломает в попытках не выдавать свою злость. Бронн со вздохом складывает руки и смотрит, как блестит в закатном солнце ладная спина, стоит ей склониться, чтобы поднять отброшенный меч. Позвоночник в крупных волнах мышц на секунду проступает явными гребнями, а затем снова прячется, превращаясь в глубокую борозду, пересекающую спину. Рубашка и куртка валяются на земле, и Бронн отвлеченно думает: разумеется. Здесь нет слуг, которые приберутся за вами. Джейме без верхней одежды действительно бьет сильнее. Это на мгновение удивляет, пока Бронн не замечает кое-что. Всё дело в том, что он отвлекается на движения его тела. Бесчестный ход. Мужские телеса никогда не вызывали в Бронне какого-либо трепета, и на этот раз он опускает взгляд чисто из спортивного интереса. Смотрит, как работает грудная мышца, когда сир Джейме вскидывает руку, как сокращается рельефный пресс, когда он уклоняется. Как проступают рёбра от тяжелого дыхания. В конце концов, Бронн едва не пропускает удар, — зараза, досмотрелся! — сосредотачивается взглядом на прищуренных светлых глазах и совершает четыре выпада подряд, и только четвёртый Джейме не удается отбить. Тупое лезвие бьет его по плечу — он шипит и внезапно с широкого замаха ударяет его кулаком в челюсть. Перед глазами на секунду вспыхивает сноп искр. Это не совсем то, зачем они здесь — Тирион сказал, что его брату необходима тренировка с оружием, а не драка, но, коль лорд сам проявляет инициативу… Бронн упирается ладонью о колено и сплевывает кровью куда-то вбок. Смаргивает звезды перед глазами и хрипло смеется, задирая голову. Глядя на запыхавшегося сира Джейме, который оперся о рукоять своего меча, задыхаясь прохладным соленым воздухом. — Зараза. Бесчестный бой — мой конек. Ну, спасибо, что кулаком, а не этой дерьмовой золотой штукой. И губы Джейме внезапно тоже растягиваются в слабой улыбке, когда он отвечает: — Этой дерьмовой золотой штукой ты дал мне по лицу несколько дней назад. Весьма неприятно. — Честь — ваше второе имя. В ответ он салютует ему тренировочным мечом. Бронн думает: твою мать, Джейме Ланнистер! И смеется снова, сплевывая кровавую слюну. …Если говорить о благоприятном настроении сира Джейме, это была единоразовая акция невиданной щедрости. Но — Бронну всё нравится. Жизнь отучила его заводить друзей, а Ланнистеры никогда не умели дружить. Нужно быть кретином или глупцом, чтобы не признать, что, будь у сира Джейме обе руки, Бронн бы не раз мог оказаться на лопатках. Хорошо, что он не кретин и не глупец. На последней тренировке они встречаются позже обычного — Бронн опаздывает, потому что решает посетить Тириона в темнице. Они говорят по душам, прощаются, ведь в наше время лучше подстраховаться и попрощаться лишний раз — никогда не знаешь, когда тебе подсунут отравленное вино или воткнут меч в спину, или голову отрубят, а лорд Тирион… в общем, плохи его дела. Солнце уже закатилось за горизонт и оставило только красный плевок над морем, когда Бронн спускается на площадку и с ходу удивленно заявляет, подходя к сидящему на каменном бордюре сиру Джейме: — Я не ожидал, что вы дождётесь меня, милорд. Выдался свободный вечер? На что Джейме молча встаёт и махом достает меч. Сегодня он отчего-то зол и отбивать его выпады приходится в полную силу. Он больше не улыбается, и эта заразительная злость передается Бронну, который в каждый удар вкладывает всю тяжесть прожитого дня и снова дерётся бесчестно. От удачной подножки падают даже опытные воины, а сир Джейме… он на этот раз падает грузно и тяжело, вскидывает яростный взгляд и чуть ли не рычит сквозь зубы. Очевидно: что-то идет не так, Бронн морщится и нехотя протягивает ему руку, чтобы помочь встать и уже открывает рот — ведь он должен задать вопрос? Должен поинтересоваться, в чём дело? Но не успевает, потому что ему прилетает крепкий удар по запястью, а в следующую секунду сильный рывок и вот — он уже лежит на спине, а сир Джейме горячей рукой сжимает его глотку, навалившись всем телом. И это всё, что чувствует Бронн. Недостаток кислорода и горькое жжение в животе, куда влетело твёрдое колено со всего маху. Это постановочный бой, элемент обучения, всего-навсего бутафория, поэтому Бронн молча смотрит на сжатые губы и напряженное лицо над собой, отвлеченно думая о том, что на фоне тёмного неба волосы Ланнистеров тоже кажутся темными. Шум волн сливается с шумом в ушах, и, когда это начинает вызывать реальное беспокойство, сир Джейме рывком отпускает его шею, резким хлопком отряхивая ладонь о штанину. Он не поднимается, но убирает колено и садится спиной к Бронну, упираясь локтями в разведенные колени, глядя на спокойное море и загорающиеся над ними звёзды. Прокашлявшись, Бронн переводит взгляд на сира Джейме и хрипло интересуется, не поднимаясь: — У богатых тоже бывают неважные дни? Сир Джейме молчит, подпирая спиной его бок, только голову опускает ниже, но глаз от небесного свода не отрывает. Бронн отталкивается локтями и садится — скорее, чтобы не лежать, как выброшенный из моря кит, а не чтобы оказаться ближе и впериться взглядом в вычерченный в полутьме профиль. Гортань горит, во рту стальной привкус крови — хочется выпить из фляги, но он не двигается, смотрит на лицо сира Джейме — породистое, таких лиц в Королевской Гавани всего пять или шесть, Бронн уже со счету сбился в подсчёте членов этой семейки.   — Насколько я понимаю, тренировка окончена? — сипло говорит он. — Да. — Ваш удар стал ровнее,  — говорит Бронн, прокашливается, соскальзывает взглядом на чёрную гладь воды, в которой отражается лунный свет. — Был у меня один… друг, он тоже потерял кисть. Кузнец выковал ему стальное лезвие, которое он крепил вместо запястья. Подумайте над этим. Выглядит довольно ужасающе. Он протягивает руку и сжимает пальцами крепкое плечо. Тот не двигается и не реагирует, только на мгновение прикрывает глаза. Бронн замечает кровоподтек на его нижней губе, который оставил сам же, зарядив эфесом сиру Джейме в лицо. — Завтра утром Тириона казнят. — Вы настолько не уверены в Оберине? — Не знаю, в ком я сейчас могу быть уверен. — Вы могли бы сами принять поединок от Григора Клигана, но вряд ли ваша левая рука выдержит хотя бы несколько его ударов. Этот парень — здоровая дура, а два мёртвых Ланнистера одновременно вряд ли поднимут боевой дух Королевской Гавани. Сир Джейме поворачивает голову и тяжело смотрит Бронну в глаза. Бронн поднимает брови и отводит взгляд, убирает ладонь с его плеча: — Я понял, милорд. Моя работа — не языком трепать, но хочу отметить, что сегодня вы не просили вас раздеть. Как учитель, я вижу в этом прогресс. — Мне не нужен учитель, мне нужен манекен, который не стоит столбом, — резко отвечает сир Джейме и его здоровая ладонь сжимается в кулак. — В таком случае… тренировались бы на детях? От очередного тяжелого взгляда Бронн глухо смеется, но смех переходит в хриплый кашель, поэтому приходится подняться на ноги и дотянуться до брошенной в сторону фляги с вином. После каждого глотка ему кажется,  что пальцы сира Джейме всё ещё сжимаются у него над кадыком, выдавливают гланды из горла. Он качает головой и протягивает флягу в сторону. — Милорд? Сир Джейме кривится от кислятины дешевого вина — Бронн испытывает какое-то дурное, мстительное удовольствие. Садится рядом с ним, практически копирует его позу, и с безмятежным вздохом смотрит на море. Это прекрасное место. Теперь, он уверен: вспоминая эти скалы, он будет думать не о криках женушки торговца мехами — они уже практически вылетели из головы. Теперь, думая о площадке над морем, он вспоминает тяжелый взгляд светлых глаз и породистый профиль Ланнистера. Они передают друг другу фляжку, пока из полной она не становится полностью пустой. Бронн смотрит, как сир Джейме допивает остаток, с едва заметным сожалением закупоривает крышкой, облизывает губы. Больше не кривится. Вино может быть каким угодно дешевым и кислым, но всегда работает одинаково.

***

Как так получается, что их жизни оказываются настолько плотно переплетены, Бронн не понимает. Теперь ему кажется, что он следует за Джейме с того момента, как его губы отрываются от горлышка старой дорожной фляги. Покидая уединенную площадку после их последней тренировки на мечах, Бронн уверен, что больше им не суждено пересечься, как они не пересекались до этого. У него свои дела, у сира Джейме — свои. Может быть, он запланировал ещё пару раз попасть в плен — ведь вон у него ещё сколько свободных конечностей для отрезания. Но, оказывается, сир Джейме запланировал нечто совсем иного рода. К тому моменту, как у Бронна наклёвывается что-то действительно интересное, у него уже язык устает повторять, как сильно он желает себе замок на берегу моря и прекрасную леди в постель. И вот, когда всё оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку и ухватить мечту за хвост, снова появляется этот человек. Джейме сраный Ланнистер, не сидится ему на жопе ровно. И всё летит в тартарары. — Мне нужна твоя помощь в Дорне, — говорит он. Вот так просто заявляется в замок, который уже почти стал замком сира Бронна Черноводного.  Вот так просто целует руку его слабоумной наречённой — Лоллис Стокворт, которая (ну, конечно…) расплывается перед ним, как растаявший десерт. Не нужно быть шибко умной, чтобы захотеть раздвинуть перед ним ноги, мрачно думает Бронн, глядя, как сир Джейме улыбается ей вслед. Улыбается ей вслед, а затем поворачивается к нему и спрашивает: — Это что было? Бронн тяжело вздыхает, хочет сказать, мол, не каждому же трахать свою красавицу-сестрицу, но отвечает только: — Это мой путь в безбедное будущее, милорд. Что вы здесь забыли? Тогда Джейме и говорит это. Мне нужна твоя помощь в Дорне. — Если честно, я шибко не люблю скорпионов и змей. А Джейме Ланнистер шибко не любит отказы. Он морщится — совсем как тогда, когда сделал первый глоток кислого вина, — и лезет левой рукой за пояс. Достает письмо с восковой печатью Ланнистеров, протягивает ему. Смотрит в лицо. Судя по прямому взгляду и отсутствию глубоких морщин в углах рта, дела у него обстоят явно лучше, чем были при их последней встрече. — Вы стесняетесь попросить меня вслух? — Бронн нехотя берет письмо, Джейме хмыкает, отводит взгляд и смотрит на морские волны, создавая иллюзию уединения. В письме от Серсеи обещания красивейшей жены и огромнейшего замка, какой только можно будет сыскать на Юге — за одну лишь маленькую поездку в Дорн. Интересно. Лоллис богатая, но слабоумная и не шибко красивая девочка. Замок Стоквортов из камня, но не выглядит шибко впечатляющим. Бронн поднимает глаза и встречается с ухмылкой Джейме. Как будто ответ уже написан на его лице.   С тех пор они не расстаются, и со временем это даже перестает казаться Бронну странным. То есть — каждому своё, конечно, но теперь, когда он думает о замке и прекрасной леди в постели… эти мысли вовсе не так привлекательны, как раньше. И он не хочет продолжать свои рассуждения до категоричного «потому что». Просто — нет. Не сейчас. Позже. Старость ещё впереди. Бронну нравится компания Джейме. Иной раз он всё ещё похож на щенка, и лапа у него всё ещё перебита. Он всё ещё козыряет своим родом и кровью Ланнистеров направо и налево — что не удивительно, самодовольство вшито у него где-то на уровне рефлексов. Там же, где отбить замахнувшуюся на тебя руку. Джейме весь из себя — золотой лев, хотя больше напоминает гибкую пуму. Бронн часто стоит на возвышении в хвосте корабля, оперевшись локтями о шаткий бортик, смотрит на палубу, цедит смородиновое вино прямо из пыльной бутылки, сквозь зубы. Смотрит, как Джейме прохаживается между нагороженных у мачты ящиков и снующих туда-сюда матросов. Как отдаёт короткие приказы, изредка вглядывается в горизонт, будто уже ждёт появления холмистого Дорна, хотя до него ещё далеко, так далеко, что от скуки можно сойти с ума. Бронну, в отличие от него, всегда есть, чем заняться. Он оккупировал грузовой трюм, полный мешков с зерном — небольшой, но на удивление сухой и тихий. Сюда никто не спускается, здесь можно устроиться на соломенном матрасе, вытянуть ноги и напевать похабные песни, глядя в потолок. Или затачивать меч, или метать ножи в старые пыльные мешки. Полная свобода действий. Скука — понятие относительное, и Бронн не страдает от неё. А вот Джейме, похоже, да. Они плывут до Перебитой Руки четырнадцать ночей — Джейме четырнадцать раз спускается к нему после ужина. Иногда молчит, иногда смотрит, как Бронн обрабатывает оружие. Иногда они беседуют о чём-то отвлеченном, вроде чокнутой белобрысой шлюхи табунщика Дрого, которая по слухам обзавелась тремя огнедышащими драконами и собирается пересечь море. В одну из первых ночей на корабле они как раз заговорили об этом впервые. — Чушь всё это. Какие ещё драконы. Вы сами-то в это верите? — Тебе, — говорит Джейме, — в детстве мать не читала сказок? — Меня, — говорит Бронн, — мать лупила похлеще, чем пропийца-отец. Ей было не до сказок. — Расскажи. — Любите грязные истории? — Бронн поднимает взгляд от коротких ножей, разложенных перед ним на мешке. — Впервые встречаю лорда, которому интереснее слушать о детстве наёмного убийцы, нежели об огнедышащих драконах. Джейме с ухмылкой откидывается на балку и складывает руки на груди. Должно быть, это означает крайнюю степень упрямства Ланнистеров. Неотступность от поставленной цели. И Бронн думает: что ж. Хер с ним. Берет в руки нож и говорит, глядя, как сталь бросает блики то на деревянные стены, то на лестницу, то на добротную кожаную куртку Джейме: — Рассказывать нечего, моего отца не воспоют в легендах. Единственным пьяницей, увековеченным в веках, навсегда останется Роберт Баратеон, остальные истории меркнут на его фоне. Короткий выдох через нос — это, должно быть, смешок Джейме. Бронн усмехается в ответ. Он думает, что, вспоминая о своем детстве, странно, наверное, помнить только пройдоху, который вылакал пятнадцать кружек кислого вина и напоролся брюхом на собственный меч, когда вышел из дому отлить. Да, это не лучшее, но самое яркое воспоминание о нём. Хотя, порой, когда он бывал трезв, мог выдать неожиданно светлые мысли, которые откладывались в голове Бронна с малых лет и, почему-то, никуда не девались, не пропадали, как пропадал весь тот бред, что он нёс еженощно, выблевывая остатки вина и ужина, ужина и вина. Бронн любил отца. Не потому, что мать била больнее, а потому, что теперь мог понять, почему отец беспробудно пил. Он говорит всё это и добавляет: — Помню, однажды, в минуту просветления, глядя на разродившуюся во дворе нашего дома псину, он сказал мне: видишь, Бронн, так всегда и бывает — в каждом сраном выводке найдётся один бракованный щенок. Я смотрю, а чья-то сука ощенилась пятью здоровыми кобелями. И шестым — без передних лап. Бронн поднимает взгляд, встречается глазами с Джейме. И думает: да. Выводок Ланнистеров — не исключение. — Твой отец не был лишен мудрости, — наконец говорит тот. — Как и любой другой пьяница. То, что они говорят о личном, хоть и немного, но коробит. Бронн хмурится, замолкает и полностью погружается в сталь своих ножей. Прелесть оружия в его потрясающей простоте. По негласному договору беседы о личном не повторяются. Но корабль всё ещё плывет в Дорн, и Джейме приходит снова. И снова. И снова. …час уже поздний, Бронн слышит его тяжелые шаги по лестнице, оборачивается через плечо. Сам он как раз стоит над внутренней решеткой трюма, сливая на себя прохладную воду из деревянного чана. Ночь выдалась жаркой, корабль практически не двигается из-за полного штиля, а уснуть в липнущей к телу рубашке никак не удается. Джейме спускается в трюм, привычно ищет Бронна глазами, а когда находит, на секунду замирает, словно вот-вот сделает шаг назад, смутится, опустит голову. Но Бронн слабо может себе представить, что должно произойти, чтобы Ланнистер опустил голову или смутился. Поэтому смотрит на него ещё пару секунд и снова отворачивается к стене. Выворачивает на склоненный затылок остатки прохладной воды и облегченно выдыхает, отряхиваясь, как собака. Капли летят на стену и на мешки. По спине дорожки бегут до самых штанов и ремень слегка намокает. От этого даже легче. Теперь ночь кажется прохладной, а кожа покрывается приятными мурашками. В тех местах, где не покалывает от прямого взгляда, который сверлит позвоночник между лопаток. А теперь — ребра и изгиб поясницы. А теперь — затылок, плечи, снова лопатки. Шарит торопливо и будто бы лихорадочно. Всё это моментально напрягает. — Не спится? — нарушает повисшую тишину Бронн, и взгляд тут же исчезает. Секунды проходят в молчании. Бронн начинает считать в уме — против воли. Прислушивается изо всех сил, пытаясь услышать разговор матросов наверху, но уже действительно поздно, так что палуба наверняка давно пуста. И от этого почему-то тоже становится не по себе. Зараза… Снаружи еле-еле слышен плеск волн, а сзади — тихий скрип сухих досок под бесшумными шагами. Бронн наклоняется, ставит пустое ведро на один из туго набитых мешков. На языке крутится «что происходит, милорд?», но из-за спины доносится: — Откуда они? Достаточно близко, чтобы можно было с короткого замаха воткнуть в шею Джейме складной нож. Конечно, он этого не делает, хотя голень под сапогом так и гудит в том месте, где спрятано короткое лезвие. Бронн снова поворачивает голову, настороженно смотрит в сторону, видит боковым зрением фигуру Джейме в шаге от себя. Снова чувствует его взгляд. Теперь в нём куда больше шока, чем смущения, и Бронн понимает, что он увидел. — Смотря о каком из них речь. Появляется острое желание надеть на себя рубашку, пусть она и будет влажной от пота. Но рубашка, увы, осталась на матрасе, а он стоит здесь, в ловушке между грудами мешков, тупика из деревянной стены перед носом и сира Джейме за спиной. Прекрасно. Бронн не привык к такому пристальному вниманию в такой непосредственной близости. Он не привык подставлять кому бы то ни было открытую спину. До этого дня никто и не видел его шрамов — как-то не приходилось. С дамами он редко обнажался выше пояса, поэтому теперь инстинкты начинают гореть, как тревожные сигнальные костры. — Они беспокоят тебя? — Сейчас — нет. Джейме молчит, а затем протягивает руку, но не смеет прикоснуться — Бронн чувствует жар от его ладони прямо напротив того места, где, если присмотреться, видно удары сердца. На секунду кажется, будто он сейчас спросит: можно? А в следующую секунду кажется, будто Джейме вспомнил, кто он такой и что за кровь течет в его жилах, потому что прикосновение к самому широкому шраму заставляет Бронна напрячься и сжать челюсти так, что перед глазами на секунду темнеет. Словно ясная луна, заливающая светом трюм, вдруг прячется за густыми облаками. Горячие пальцы спокойно ведут от начала шрама до самого конца — Бронн чувствует этот ломанный изгиб на третьем ребре, после которого касание опускается до середины левого бока. — Этот… оказался самым серьезным, засранец мэйстер был уверен, что я отдам концы, — говорит Бронн, потому что промолчать было бы странно. Джейме ничего не отвечает. Может быть, кивает. Молча изучает его спину, как изучал бы тактическую карту в своей ставке командования. Рука исчезает, но тут же касается правого плеча, прослеживает светлую полосу от выступающей кости до позвоночника. И ещё одну — чуть ниже. И ещё одну, пересекающую её на две неровные части. Бронн следит за ритмом своего дыхания и сверлит взглядом деревянную стену. — Тебя секли? — голос Джейме глухой. Ему как будто необходимо прокашляться или сделать глоток вина. — Я тоже когда-то был молод и глуп. — За что? — Своровал у благородной дамы несколько золотых. Её супруг принял это слишком близко к сердцу. Рука снова исчезает, будто боится запачкаться. Спина всё ещё мокрая, а теперь — и ладонь Джейме тоже. От этой мысли диафрагма подбирается и становится сложно дышать. Бронн делает медленный вдох и ведет шеей, потому что, кажется, она намертво затекла. Шея, руки, спина — тело превратилось в каменное изваяние. Всё происходящее… глупость какая-то. Может быть, Джейме пьян? Он уже собирается развернуться, когда костяшки пальцев проводят по рёбрам вниз. Этот шрам уходит под шлевки штанов, и это прикосновение совсем другое, совершенно. Джейме не изучает, он откровенно гладит, а там, где начинается ремень — останавливается. Опускает большой палец в выемку позвоночника и проводит им вверх, медленно собирает горячие капли, словно в каком-то трансе, словно он зачарован и не может оторваться от того, что творит его рука. Бронн не помнит, был ли там шрам — у него нет сил помнить, — просто на секунду закрывает глаза, потому что дыхание перехватывает от этого прикосновения и от длинного выдоха Джейме, мурашками окатившего спину. Бронн лихорадочно думает о том, что не видел на его теле ни одного шрама, когда тренировался с ним на учебных мечах. Гладкая, горячая кожа, нагретая южным солнцем. Он думает о том, что ему срочно нужна баба. Прямо сейчас нужна баба — чем скорее, тем лучше. Он думает о том, что пальцы Джейме на удивление мягкие, несмотря на жёсткие мозоли от эфеса меча. И эти пальцы отчаянно хочется ощутить на себе. Сильнее. По-настоящему. Зар-раза! Он скрежещет зубами и резко выворачивается из-под руки — дальше терпеть эту хрень неправильно. Невыносимо. Рваным движением Бронн оправляет штаны (хотя это мало помогает — в паху стыдно давит и ноет), а затем оборачивается и смотрит прямо Джейме в лицо. На секунду ловит его совершенно потерянное выражение. Джейме моргает, судорожно отдергивает застывшую руку и сжимает её  в кулак. Он сглатывает, отводит глаза, шарит взглядом по проклятым мешкам, выглядит так, будто только что его поймали за преступлением, от которого теперь не отмыться. Он выглядит, как мальчишка, своровавший на рынке еду. — Я… Бронн ещё пару мгновений наблюдает за этой сдержанной паникой и тоже отводит взгляд. Проходит мимо шарахнувшегося в сторону Джейме, облизывает пересохшие губы и рывком надевает  брошенную на матрас рубашку. — У меня много шрамов, — глухо говорит, обращаясь скорее к лестнице, чем к кому-то ещё. — Распространенная проблема среди людей с насыщенной событиями жизнью. Сердце колотит в груди, Бронн морщится, махом садится на свой тюфяк, крепко переплетает пальцы и смотрит на Джейме, наморщив лоб. У того на скулах играют желваки так, что отсюда видно, как тень скачет по квадратной челюсти. — Вы приходили по какому-то конкретному вопросу? Джейме опускает голову, сверлит взглядом пол. Затем резко поднимает её и смотрит Бронну в глаза. Вспоминается их первая встреча. Самая первая, с задранным подбородком и откровенной насмешкой. — Я не собирался делать ничего подобного, — говорит он. Голос на удивление ровный. Бронн смотрит молча — в ответ. Поэтому Джейме настойчиво повторяет: — Я не собирался. Делать ничего подобного. — Я понял, милорд. Вы ничего не сделали. Джейме ещё какое-то время гипнотизирует его тяжелым и прямым взглядом, ищет подвох, после чего резко кивает. Он весь какой-то дёрганный, натянутый как струна. Кулак сжат так сильно, что, наверное, не уступает по твёрдости второй, золотой, руке. — Я собирался сообщить, что если сила ветра не изменится, к завтрашнему дню мы прибудем в Перебитую Руку. — Прекрасно, — отвечает Бронн. — Я ещё на шаг ближе к своему здоровенному замку и прекрасной супруге, — добавляет он после короткой паузы. Джейме ещё раз кивает. Смотрит на мешки с зерном, прочищает горло, а затем идёт к лестнице и уже на ходу желает спокойной ночи. Как же. Спокойной. Бронн ждёт, пока шаги его затихнут на палубе, и только после этого тяжело выдыхает, с силой проводя по лицу ладонями. — Дерьмо, — бормочет он. Затылок начинает тупо и неприятно болеть. Член всё ещё напряжен — и это действительно полное, полнейшее дерьмо. В голову лезут дурные мысли, как пчёлы на мёд. Весь Вестерос наслышан о подвигах Рыцаря Цветов, мальчишки по имени Лорас из дома Тиреллов — Бронн никогда таким не был. Он даже не думал… Он слышал о мужеложцах столько, что мог бы книгу написать об этом деле, но, сраные боги, он просто не такой. А Джейме — тем более. Этот человек одержим своей сестрой, словно светочем. Словно, если вдруг он отвернется от Серсеи, прекратит говорить о ней — солнце на небесах погаснет или рухнет на Королевскую Гавань. Бронн решает, что Джейме просто перебрал лишнего. Однажды, набравшись вина, Бронн и сам спутал служанку с каким-то парнишкой, крепко так ощупав его задницу. Чигетт и остальная свора наёмников такой гогот подняли, что из таверны едва не повылетали стекла. Бронн даже почти забыл об этом. Он был моложе и тогда это не казалось чем-то, ломающим его мировоззрение. Да, он был развязен с дамами, умел себя вести как с леди, так и со шлюхой, мог трахаться как угодно и где угодно, но, мать их, мужики его никогда не привлекали. Ни в каком виде. Даже гибкие юноши, на которых частенько в борделях заглядывался Чигетт. Бронну на это было плевать — каждый трахается как хочет, — ему лично всегда нравились длинноногие грудастые девки. В конце концов… Он опускает взгляд на собственный бугор в штанах и со стоном закрывает глаза. В конце концов, он никогда не изменял своим вкусам. До сегодняшнего дня. Куда тебя понесло, Бронн…  На закате лет — куда тебя понесло? Он понятия не имеет, что ответить себе на этот вопрос. Он выбирает самое простое — забыть обо всём, что случилось. И Джейме, судя по всему, тоже. Вначале это сложно, но, кажется, убедить себя в том, что этой, четырнадцатой, ночи на корабле, действительно не было — вполне реально. Потому что на следующий же день у них начинаются огромные проблемы и становится откровенно не до неё.

***

От Фреев всегда следует ждать беды. Это золотое правило — такое же золотое, как лев на красном полотне. Джейме откровенно недоволен, ему практически стыдно за тот балаган, что здесь устроили. Бронн с ним согласен: создается впечатление, что этот горе-осадный лагерь под стенами величественного Риверрана был воздвигнут пятилетним ребёнком, которому отец разрешил поиграть в войну. Бронн берет всё в свои руки. Это он теперь умеет — сделать так, как того хочет Джейме Ланнистер. Он назначает ответственного за часовых, ответственного за рытьё траншей, ответственного за обоих ответственных, и со спокойной душой обходит лагерь, контролируя работу, пока Джейме делает то, в чём он действительно хорош. Разъясняет пленному Эдмуру Талли, что и в какой момент своей жизни тот сделал неверно. Да, Бронн и Джейме всё ещё вместе, плечом к плечу — и неизвестно, кого это удивляет больше. Обещанным прекрасным замком и не пахнет — как и прекрасной женой. Бронн всё чаще и вовсе забывает об этом, но иногда вворачивает в разговор для профилактики, как бы между прочим, когда Джейме начинает выделываться особенно активно. Мол, придержали бы язык, сир-лорд-и-всё-это-вот Джейме Ланнистер, а то ведь дам заднюю, брошу тебя в этом балагане, будешь сам разбираться, посмотрим тогда, как ты запоешь. Джейме нехотя слушает его. Прислушивается. Неохотно, однако признает правоту. Они прошли через многое вместе. Бронн видел, как Джейме скулит над телом своей мёртвой дочери с медовыми волосами, наряженной в одежды Дорна. Джейме видел, как Бронна хреначат с локтя по лицу, да так, что в глазах троится ещё четверть часа. Они видели разное. Это сделало их ближе. Бронн уже потерял счёт, сколько раз он сидел, затачивая свой меч и глядя исподлобья, как Джейме, получивший от Серсеи очередного ворона, мечется по лагерю, места себе не находит — точно лев в клетке. Бронн понятия не имеет, что такого пишет ему Серсея, однако глотка непроизвольно сжимается от злости на эту женщину. Бронн считает, что она давно слетела с катушек. Может быть, это к бабам приходит с возрастом? Они делят между собой еду и всё чаще возглавляют армию Ланнистеров. Это уже не кажется Бронну чем-то особенным. Он привык чувствовать Джейме под боком, привык, что ему есть на кого посмотреть с усталой издёвкой, когда что-то идет не так. И, самое жуткое: он абсолютно и совершенно отвык быть один. Иной раз, особенно бессонной ночью в холодной палатке, ему от этого становится… не по себе. Не страшно, вовсе нет. Не по себе. Потому что последним существом, к которому Бронн привязался — до Джейме, — была его псина Куга. Так много лет назад, что и не вспомнишь сразу, какой у неё был окрас. Теперь это не пёс — это человек. От этого не по себе втройне. Потому что когда Кугу подстрелили на охоте, было больно. По-настоящему больно, а не так, как бывает, когда получаешь лезвие в ногу или стрелу в плечо. По-настоящему. Это сложно понять, если никогда никого не терял. Он размышляет обо всём этом, и в груди неприятно тянет. Так случается рано или поздно — нужно просто отгонять эти мысли подальше. Бронн видит, как Джейме выходит из палатки, куда Фреи засунули скованного по рукам и ногам Эдмура Талли. Видит, каким злым и решительным шагом он идёт к тому шатру, что из-за герба Ланнистеров возвышается над другими. Бронн, со вздохом глянув по сторонам, медленно ступает за ним. Он думает — интересно, если бы мне предложили деньги, я бы бросил всё это, не раздумывая? Не так давно он ответил бы «да». А потом уточнил бы: «сколько»? Сейчас он просто идёт за Джейме. Просто идёт за Джейме и приказывает себе не думать. …этот союз — так себе союз. С Фреями союзы обычно короче летних ночей. Но не прибыть на Переправу, не поднять тост с отвратительным стариком Уолдером — это было бы неблаговидно. Неблаговидно, так-то. Слова Джейме Ланнистера. Бронн же только глаза закатывает и уточняет, будет ли там вино и мягкая кровать. Только получив клятвенное заверение в том, что будет, Бронн соглашается. Думает с насмешкой: неблаговидно ему, надо же. Но с довольным видом занимает место по левую руку от Джейме за богатым столом. Откидывается на жёсткую спинку, изучает из-под полуприкрытых век лица довольных гостей. Временами соскальзывает взглядом на напряженную и уставшую фигуру Джейме, который тоже смотрит на всех и ни на кого одновременно. Вино здесь не кислое, а наоборот — терпкое и сладкое. Бьёт в голову, как ведьминское проклятье. Бронна ведёт то ли от тяжелой дороги, то ли от долгого дня. Он прикрывает глаза, глубоко вздыхая, и открывает их только когда чувствует, что пальцев касается что-то тёплое. Горячее. Рука отодвигается прежде, чем Бронн успевает увидеть это касание. — Прости, — коротко говорит Джейме, обхватывает свой бокал, подносит к губам. Бронн молчит. Смотрит, как Джейме пьёт вино и отстраненно думает: когда же ему надоест. Ему ведь должно надоесть? Потому что… есть один момент в их отношениях. О нём они не говорят никогда. Его они игнорируют, насколько это возможно. О нём не знает ни одна живая душа, и от этого становится даже интереснее — с одной стороны. С другой стороны — невыносимее. Вот он, этот момент. В случайном касании руки. В быстром взгляде в глаза. В полужестах и полуфразах. Недоговорённость, которая травит кровь похлеще отравы. Соприкосновение пальцев на эфесе, когда: «передай мне меч, Бронн», и снова быстрое «прости». Узкий коридор в Королевской Гавани, легкое столкновение плеч, остановившийся слишком надолго взгляд. По ошибке взятая фляга, а если ещё и отпил из неё — полная катастрофа! Конь шарахнулся от другого коня и нога задела ногу Бронна — «прости», «прости», твою мать, «прости». Четырнадцатая ночь на корабле, которую они оба забыли, возвращается снова и снова. И самое главное — научиться её игнорировать. Джейме освоил эту науку практически в совершенстве. Теперь от каждого торопливого «прости» у Бронна, кажется, начинает отказывать желудок, дёргается глаз, печёт изжогой в глотке. Сейчас Бронн тоже смотрит на него и сжимает зубы. Наблюдает за каменным лицом Джейме, за синяками под его уставшими глазами. За тем, как он отставляет бокал и смотрит показательно-прямо. Куда-то конкретно-никуда, лишь бы не влево, лишь бы не на Бронна. Да пожалуйста. Бронну не жалко. Он отпивает из своего кубка и рассматривает его лицо со спокойной дотошностью. С удивлением отмечает, что в светлой щетине на скуластом лице появилось так много серых, седых волос. Что на остриженных висках, на затылке — они же. Седые, серые. Ланнистерского золота практически не осталось. Всё ушло в ваш проклятый герб. Твою мать, Джейме Ланнистер… Мы с тобой — два старых идиота, которых рано или поздно прикончат в бою. Кто нам скажет грёбаное «прости», когда меч проткнет моё сердце или твоё горло. Всем будет похрен, даже твоя драгоценная Серсея к тому моменту настолько привыкнет терять родных, что может забыть обронить по тебе скупую слезу. Бронн шумно выдыхает свою просыпающуюся злость, делает большой глоток вина и снова откидывается на спинку стула. Скашивает взгляд на Джейме и усмехается, шире разводя колени. Он думает: я — дурак, — со спокойным, нетрезвым смирением, и прижимается ногой к ноге Джейме под плотной и длинной скатертью накрытого стола. Джейме меняется в лице практически неразличимо. У него слегка расширяются глаза и сжимается рот. Весь он будто напрягается, устремляет быстрый, непонимающий взгляд на Бронна. Тот смотрит в ответ с улыбкой, постукивая кончиками пальцев по столу, и говорит громким шепотом, глядя в светлые глаза, наклонившись слегка вперёд. Он говорит: — Прости. Джейме моргает, сглатывает. Он не дурак и не глупый, самодовольный мальчишка. Он коротко облизывает губы. Слегка хмурится, приоткрывает рот и молчит. А самое главное: ногу. Ногу не убирает, пока этот сраный Фрей не подплывает к ним со своим кубком вина в руках и не заводит с Джейме невероятной важности разговор. Бронн широко улыбается в свой бокал, когда на первые несколько вопросов Джейме отвечает откровеннейше невпопад. …Найти комнату, отведенную Джейме в Близнецах — легче простого. Любая служанка укажет вам дорогу, стоит только спросить. Сегодня Ланнистеры добрые гости в Речных землях, сегодня им достаются лучшие покои замка. А что там будет завтра… да плевать на завтра. Тело у Джейме такое же, каким Бронн запомнил его со времен тренировок на незаточенных мечах. Ему кажется, что это было в прошлой жизни, только тело Джейме  каким-то образом осталось прежним. С золотой и горячей кожей. Без единого шрама, с глубокой выемкой позвонка, в котором собирается солью пот. Первое, что говорит Джейме: — Никаких поцелуев. Словно портовой шлюхе, которая не выполоскала рот после предыдущего клиента. Бронн говорит: — Хорошо. И притягивает к себе его голову. Джейме на вкус, как  вино Фреев. Он на вкус как Бронн, как каждый гость в этом мерзком и мрачном месте. Джейме целует его сразу и — глубоко. Он слегка неловкий, лихорадочно блестящий глазами — сейчас его так легко представить тощим и нескладным мальчишкой, который узнал большую тайну и ёрзает за обеденным столом, потому что эту тайну ни в коем случае нельзя рассказать Тайвину, который смотрит со своего места строго и хмуро. Бронн проводит ладонью по седеющей щетине на его щеке и представляет, как торчали в разные стороны золотые волосы, как горели голубые глаза, насколько содранными были тощие коленки и представляет себе его улыбку, когда ещё не было этих беспокойных глубоких складок у рта и неровных морщин на лбу. Когда за его спиной не было непобедимого войска Ланнистеров и не было долгов, которые всегда нужно возвращать. Это уже почти похоже на проклятье. В детстве он, скорее всего, был любопытным, а сейчас — ему действительно проще не видеть. Джейме разворачивается лицом к стене и срывает шнуровку на штанах. Бронн упирается лбом в его лопатки, скользит рукой туда, где уже быстро движется сжатый кулак. — Левой рукой, наверное, не подрочишь, — хрипло говорит он. Джейме давится выдохом, когда пальцы Бронна сжимаются на его члене, но всё же сдавленно отвечает: — Неудобнее только… меч… держать. Бронн смеется и прикусывает воротник его мягкой кожаной куртки, плавно двигая рукой, замедляя движения, заставляя Джейме упираться локтем в стену, притираться лбом к своему золотому запястью, а здоровую руку заводить назад. Впиваться в рубашку Бронна, подаваться навстречу его кулаку. Твою мать, Джейме Ланнистер, — барабаном стучит в голове. — Твою мать, твоюматьтвоюмать. И Бронн не может остановить этот марш, задыхаясь, покрываясь горячей испариной, совершая ошибку или, возможно, единственный верный поступок за всю свою жизнь. Он позволяет себе впервые толкнуться бедрами Джейме навстречу, когда слышит его первый громкий, рычащий стон. И всё летит в тартарары.

***

Выныривая и отхаркиваясь от солёной воды, Бронн проклинает целый мир и этого идиота, которого волочет за собой; который весит в триста раз больше в этом грёбаном железном доспехе, набравшем воду и хлюпающем на каждом сраном гребке, на каждом толчке, оставляя за собой вмятины на песчаном берегу. Он думал, что не доплывёт, но он доплывает. Бронн плюется, откидывается на спину, дает себе клятву начистить Джейме рожу, как только тот сможет стоять на ногах, как только сможет дать ему сдачи. Тогда, но точно не сейчас. Сейчас он не чувствует ни рук, ни ног. Сейчас он поворачивает голову и видит, что Джейме смотрит Бронну в глаза. Улыбается синими губами. — Ты — кретин, — хрипит Бронн нахлебавшейся глоткой в ответ на эту улыбку. — Я знал… что ты меня вытащишь. — Мой отец всегда говорил, что дерьмо не тонет. Джейме — сукин сын. Задыхается, но ржёт, как полудохлый карась, влипший головой в песок. — Я ненавижу тебя, — стонет Бронн, закрывая рукой глаза. — Ты самый отбитый Ланнистер. За что мне такое везение? — Спасибо, — отвечает Джейме, и это всё, что он может сказать — через секунду его накрывает приступом кашля. Бронн кроет проклятиями сквозь стиснутые зубы, но поднимается, придерживает его голову. Держит, пока дыхание не приходит в норму, пока Джейме не успокаивается. Я прикончу его, — думает Бронн настолько буднично, насколько это вообще возможно, глядя в осунувшееся лицо, проводя онемевшими пальцами по квадратной челюсти. Если этого не сделаю я, этого не сделает никто. И уж точно не гигантская огнедышащая ящерица. В конце концов, разве не Бронн всегда искренне верил, что даже заядлым неудачникам однажды может повезти так, что все их неудачи померкнут на фоне этого подарка судьбы? Подарок Бронна зовут Джейме Ланнистер. И встреча с ним изменила всё.