Du wirst ein gutes Madchen? /Ты будешь хорошей девочкой?

— Снимите это с меня! Убери свои руки! — Хватит орать. Или ты сама заткнешь свою глотку, или мы тебе ее чем-нибудь заткнем! По всему коридору разносилась брань и ругань в приказном тоне. Очевидно было, что ни у кого и в мыслях не было малейшего намерения выполнять эти приказы. Да с чего бы это делать? Кто она, такая эта дикая, как лесной кот, девчонка. У этих двоих есть своё начальство, дающее им приказы и подчиняющее их волю мыслей и поступков себе. — Куда вы меня тащите, идиоты?! — Halt Die Klappe! *** Трое остановились у двери. Распахнув её, не доставая ключей, они остановились. Перед глазами появилась поглощенная мраком комната, из которой повеяло неприятным ощущением холода. В ней было настолько темно, что чёрт ногу сломит. Весь свет, проникавший через дверной проем, тут же с жадностью пожирался темнотой. Настолько голодный и соскучившийся по теплу, даже такому слабому излучению от ламп, монстр ночи готов был вырваться из пожизненного заточения. В дверном проеме стояла троица. Два солдата-нациста, между ними девушка, в смирительной рубашке, руки скручены за спину. — Иди! — Солдат пихнул её в комнату с силой, что та, не удержав равновесие, упала на пол. Хорошо, что материал, выстилающий этот пол, не железные пластины, как в коридоре, а что-то мягкое, воздушное. О такое захочешь, да не поранишься. Уходя, двое отнеслись к своему поручению со всей ответственностью. Конечно, одному начальству известно, что с ними будет, допустив они халатность. Дверь, что до этого была лишь просто прикрыта, теперь оказалась заперта на все замки и засовы, находящиеся рядом. В момент удаления, солдаты перекинулись парой слов. Трудно было расслышать, что они говорили. В комнате была звукоизоляция, поэтому орать и истерить, пытаясь надавить на рычажки, отвечающие за страх у своих похитителей, можно было сколько угодно… Из всех уловимых слухом фраз были только: «Скоро Герр Майор преподаст ей урок вежливости и покорности. Будет под его дудочку ходить, истеричка». — Хоть бы свет включили, дурачьё… Ничего же не видно… Из-за одетой смирительной рубашки, которая не давала ни малейшего шанса освободиться, невозможно было нормально двигаться. Да ещё и ремни, как будто, самостоятельно стягивались при любой попытке освободить хоть одну руку. С трудом, но мне удалось встать на ноги. — Чертовы ремни, как же жмут… Ну, и где, давай подумаем, я могу быть?.. Мягкий пол, нет света, звукоизоляция, чудесная, вся в ремнях, рубашка… «Чёрт, да я в чудо-камере для буйных…» Тяжко вздохнув, я села, облокотившись спиной о стену в одном из углов этой тёмной комнаты. Далее, пока одиночество и безмолвие не склонили меня в сон, оставалось сидеть и размышлять о том, что же я могу предпринять в такой ситуации, что мне делать и кто такой Герр Майор. Мне ведь так с ним толком и не удалось познакомиться. ~~~ Через несколько… дней или часов, не знаю, ведь сидя в кромешной тьме, трудно следить за ходом времени, дверь снова ожила. На признаки жизни указывал едва уловимый шум по ту сторону, скрип и щелчки. Для неподготовленных глаз, которые достаточно пробыли в темноте, стал неожиданностью включившийся яркий свет в камере. Как и для меня самой. Ослеплённая, не понимая, что происходит, поднимаюсь и, щурясь, пытаюсь присмотреться к человеку, стоящему возле двери. — Закрыть. По приказу дверь снова захлопнулась. — Не шибко яркий свет? Нет? — Уже лучше, — мои глаза постепенно привыкли к яркому освещению, и я, приглядевшись, протянула, — Ааааа… Кажется, я вас уже видела… Мужчина среднего роста, слегка полноват, блондин, с неестественно желтым, какого в природе не сыщешь, цветом глаз, завёл руки за спину и выпрямился. Оглядев его ещё раз, становиться понятно, что он не солдат, а человек более высшего ранга. Его форма другого, специального покроя, больше медалей; на голове, скрывающая золотистые пряди, фуражка с орлом и черепом. Да и выглядит он куда внушительнее, нежели его два остолопа. — Да? Должно быть, когда ты всходила на борт Ex Machina… Но представиться нам суждено только сейчас. Мужчина сделал уверенный шаг в мою сторону, заставив меня вжаться в мягкую обивку моей «камеры». Такое отступление взволновало меня, ведь больше путей отхода нет, да и сбежать я от него, просто напросто, не смогу. — Майор Максимиллиан Монтана. Всё и все, находящиеся на борту этого дирижабля — моя собственность. Да это какой-то намёк, не так ли, Майор? Теперь ясно, о ком обмолвились те двое… — А как твоё имя? — Майор оглядел меня с головы до ног и, когда его глаза достигли цели, зрачки слегка расширились, а цвет глаз стал ярче, напоминая языки пламени, — Уверен, у такой смазливицы чудное имя… — Эбби… Хопс… У меня появилась идея. Вряд ли она сработает, но попытаться стоит. Я по пытаюсь заговорить ему зубы, может он меня отпустит, ибо представить себе картину, к которой начинает сводиться весь этот разговор, мне противно и страшно. Первым в наступление пошёл Майор. — Эбби, скажи, ты ведь понимаешь по какой причине оказалась здесь? — Не совсем, если быть точной. Протиснувшись между Майором и стеной, я стала медленно направляться к двери, стараясь отвлечь мужчину. Глаза Максимиллиана стали плавно следить за моими передвижениями. На лице выступила улыбка. — Я очень не доволен твоим поведением, -отрицательно качая головой объявил Майор, поправляя очки. — Ты — теперь член моего батальона, а раз так, то ты должна непоколебимо выполнять любой мой приказ и быть послушной. С этими словами его лицо преобразилось коварством. Так выглядят люди, задумавшие что-то плохое. — Что значит член вашего батальона? Я не являлась его частью и никогда не буду! — Вот именно по этой причине я здесь. Чуть ниже живота, где проходил один из ремней рубашки, почувствовалась сильная хватка. Я и не заметила, как Майор поймал меня и, подтащив к себе, сократил дистанцию между нами. Ещё один стремительный рывок и моё тело зажато между мужчиной и камерой. Теперь точно бежать некуда. — Монтана, что вы делаете, уберите руку! Он издевается, глаза озаряются с каждой секундой ярче, а улыбка становиться голоднее, давая понять, что от этого не существует спасения. Рука Майора, начинает нагло спускаться вниз, нежно, кончиками пальцев, проводя по той зоне, которую все девушки пытаются дольше сохранить невинной. Грубое надавливание и от этого внизу начинают пробегать мурашки, тело съеживается, моё лицо пылает жаром, постепенно расползающимся по всему телу. Смущение вгоняет меня в краску. Это новое ощущение, получаемое мужчиной, пугает, но не стану врать -оно приятно и восхитительно. — Мой батальон обращается ко мне — Herr Major. — П-пожалуйста, Herr Major, не надо… Прикусив губу, сильнее вжимаюсь в мягкую обивку. Моё состояние усложняет не только то, что я заперта в одной комнате с нацистом, у которого в планах трахнуть меня как следует, но и то, что я все ещё в смирительной рубашке… Будь у меня освобождённые руки — это дало мне хоть какой-то шанс. Остаётся верить в то, что мой план по заговариванию зубов может спасти мою девственность. — Ах. Herr Major, может мы сможем… как-то обойтись без этого? Если вся проблема в моём поведении, то я обещаю, быть паинькой…Bitte***… — Приятно слышать родную речь из твоих уст, Meine Süße***. Отпрянув от меня, Герр Майор решил предпринять что-то ещё. Сняв фуражку, он мило улыбнулся, как будто прося прощение, и откинул её в сторону. Дальше последовал китель, его он просто расстегнул. — Монтана, прекратите это делать! Отпустите меня… — Ну, Meine Katze***, ты мне обещала быть примером подобающего поведения. Не так ли? Я требую подтверждения своих слов, Verstehen? *** И вновь это голодное существо, жаждущего молодого, никем не опробованного женского тела, принимается за дело. Развернув меня лицом к стене, Максимиллиан прижимается к моим ягодицам. Своим задом чувствуя, как в меня упирается что-то большое и твердое, что ещё пока сдерживается тканью штанов, начинаю поддаваться панике. В висках долбит пульс, глаза начинают застилать слезы, а в горле сворачивается ком. Монтана при всем своём желании не торопился проникать в прекрасное тело, стоящее перед ним, запуганное, как молодой оленёнок. Он не торопился проникать в Эбби Хопс. Нацист хотел как можно дольше насладиться эмоциями, которые испытывает молодая дева. Её страхом, её неповиновением, ведь сладкая мысль о том, что всё это закончится не так скоро, доставляла ему удовольствие. Какое доставляет удовольствие, осмысление, что в твоих руках находиться чьи-то жизни, которых завтра не станет! Ах, эта агония! Эта жизнь — лишь мгновение перед кончиной. А что может радовать больше, чем живой человек, который будет приносить тебе это удовольствие каждый день, как кофе в постель? Эти мысли грели душу и сердце Майора. — Herr Major, умоляю не надо. Я буду послушна, как обещала. Я докажу вам это в другой раз, по-другому. Майор игнорируя мои слова, стянул с меня штаны и трусики, затем расстегнул свои брюки. Снова прижавшись ко мне, на этот раз всем телом, мужчина прислонился своими тонкими губами к моему уху, и, шепча, спросил: — Du wirst ein gutes Mädchen? *** — Ja, Herr Major, ja… Лаская ягодицы, то грубо, то нежнее, Монтана захотел придать остроты ощущениям и, улыбнувшись, проник пальчиком во влагалище. Сначала одним, следом вторым. Даже такие дюймы заставляют стонать и извиваться. — Ах.Не…не надо… Нет!.. — Du tust alles was ich sage? *** В ожидании ответа Герр Майор проник глубже, безжалостно массируя вход. — Ах!.. Аааа… Внизу живота разразилась бьющая током боль, как гроза в небе. Мне говорили, что терять девственность не больно… Ложь! Больно. Очень. Извиваясь, как уж, я запрокинула голову на плечо Максимиллиана. Гад, ему это несомненно нравиться! Если бы обстоятельства сложились по-другому, в другой обстановке, я бы даже была этому рада. — Ха, буду считать, что это… — Снова нежный шепот. — Ja, mein Führer…*** — Ja, mein Führer… Ja, mein Führer, ja. Умоляю… Ах… Хватит… — Чудесный ответ, ты начинаешь меня радовать, моя прелесть. Несомненно. Наконец наступило облегчение, Майор покинул мои прелести. Можно ли надеяться, что это конец? Нет… Это только начало… Чёрт… — Вот мой первый приказ! Кричи и стони, как сучка, фройляйн! Стони так, чтобы весь мой флот слышал, что я с тобой вытворяю. Да смотри, не расстрой меня! Иначе… Приблизив запястье правой руки к лицу, скинув рукав, немец показал циферблат часов, на которых было 23:55. — У нас вся ночь в впереди, фройляйн. В ту же секунду новая вспышка невыносимой боли, подобно лезвию, пронзила моё тело. Адские, глубокие толчки не оставляли иных вариантов, как повиноваться и терпеть. Ещё и ещё, ещё и ещё… Всё продолжая шептать, но уже излагаясь по-английски, у Майора появился очень сильный немецкий акцент, который раньше был не так заметен. Можно сказать, что его и вовсе не было. «Что этот нацист делает, зачем он издевается надо мной?! Да ещё этот отвратительный акцент, только подливает масла в котёл моей ненависти…» — Тебе хорошо со мной, фройляйн? Сквозь слёзы, стиснув зубы, дрожащим голосом, лукавя, отвечаю: — Да… Ах… Ах! Нациста так просто не проведешь. Обхватив тело руками, он переместил меня на пол, сев сверху на ноги. — Фройляйн… Не заставляйте меня отучать вас ещё и от вранья. Мои солдаты не врут мне… Потянувшись к своим штанам, Монтана выдернул из петель широкий, кожаный ремень. Сложив его вдвое, хлопнув по руке и издав самодовольный хохот, он провёл пряжкой по розовым, обнаженным и несчастным ягодицам. «Ремень? Он вконец псих, ведь меня даже в детстве им не били!» — Я повторяю вопрос. Тебе хорошо со мной, фройляйн?! Одна из моих ягодиц испробовала упущенный вкус детства, хорошо знакомый многим непослушным детям, в чьих семьях ремень — незаурядное орудие воспитания. — Ааа… Да! Шипя сквозь зубы, из последних сил сдерживаюсь, как бы не осыпать его оскорблениями. За такую выходку я могу ещё долго нести крест расплаты. — Тебе хорошо со мной, фройляйн?! Ещё один жгучий, словно кислота, удар. — Ааа… Ммм… Да… — Разве? — Ещё два безжалостных удара. — Тебе хорошо со… Не в силах стерпеть следующий удар ремнем, всхлипывая, сознаюсь: — Ненавижу! Я ненавижу вас! Прогнувшись, как кошка, я перевернулась на спину. Теперь, пожираемая янтарно-желтыми, не знающими жалости, глазами, я наблюдаю, как эти самые глаза скользили по нагому телу, выказывая весь ужас, творящийся в голове этого человека. Смущаясь своего внешнего вида, прикрываюсь ногами, сводя колени вместе. По лицу стекают горячие капли слез, заставляя Майора умиляться. Может быть… я уже ему надоела? Или у него есть более важные дела, которым он должен уделить больше внимания, чем изнасилование некогда ставшей совершеннолетней особы? Раздвинув колени, наши тела вновь соприкоснулись. — И так, фройляйн, подведем итоги, — Герр Майор провёл пальцем по моим губам, язычку. Он решил, что мою обнаженную промежность хорошо дополнит один штрих. Послышался звук рвущейся ткани. Ощущение обнаженной груди в руках человека, не раз окунувших их в кровь, не подвело. Затем вход… Медленный, глубокий, сопровождающийся протяжным стоном. — Ты будешь слушаться меня? Сильный толчок — Ах… Да… — Будешь примерной девочкой? Толчок повторился. — М…м.м… Ja… — Будешь выполнять мои приказы? Ещё пара грубых толчков. — Ах… Все, что прикажете… Аааа… Ещё пару минут боли и унижений и все закончилось. Из моей груди вырвалось нечто, похожее на стоны страдающего от тяжёлых ран животного. Обмякшее, опороченное тело осталось лежать на полу, погруженной в ночи комнате. Одевшись, Майор перед своим уходом пообещал Эбби, что скоро он её навестит вновь, очень надеясь на то, что этот «воспитательный урок» не пропал даром. В прискорбном случае его придётся повторить. У него большие планы на Эбби и Лондон, а выбиваться из графика он не желает. — Эбби, отдохни. Тебе следует восстановить силы…