you can't save me

Белые воздушные шары, что обрамляли арку, плавно развивались на лёгком августовском ветру. Белые скатерти, натёртые крахмалом, тоже слегка покачивали своими кисточками, что были пришиты в каждый ее уголок. Белые розы, собираясь вот-вот скинуть свои тяжёлые лепестки, слегка подрагивали бутонами, слабо сопротивляясь разбушевавшемуся ветру. Все вокруг было белым. Словно посреди августа выпал снег, укрыв своим одеялом все вокруг — начиная от скатертей, заканчивая одеждой людей. Дресс-код был обычен — чёрно-белый официальный стиль. Но многие, решив, что это все же праздник, надели белые костюмы да платья, кое-где разбавляя свой нежный образ черными вставками: брошью, галстуком или туфлями. Но все же, от этой яркой картины, где все буквально светятся в свете полуденного солнца, жутко резало глаза, невольно заставляя щуриться, и натягивать на нос темные очки. Сырая погода Лондона сегодня была явно в хорошем расположении духа. Вот, так всегда: ты не ждёшь, что все удастся, и уже заранее готовишь себе место в списке неудачников, а оно вот как получается. И ты уже не знаешь, радоваться этому или нет. Зелёный газон кое-где был запорошен белыми крупными звёздами, вырезанными из плотной бумаги. Сюда часто подходили фотографироваться, садясь прямо на землю, в кучу импровизированных звёзд, и корча забавные лица на камеру. Веселье. Всем весело, и все неплохо проводят время, ведь сегодня праздник. Многие уже ходят с улыбками, предвкушая будущее торжество, а многие — с бокалом шампанского в одной руке, и микрофоном в другой. Тут и там слышатся обрывки известных фамилий, сказанные с неким неверием и сомнением. Пара человек дает интервью, рассказывая о внезапности сия мероприятия, добавляя, что до сих пор сомневаются в происходящем. Пара белоснежных лебедей, уютно устроившихся на верхушке арки, нежно переливали перьями, отражая от посеребренных крыльев солнечные блики. Два скрещенных золотых кольца были сделаны прямо под ними, и создавалось впечатление, что эти лебеди оберегают их от всякого, кто захочет им навредить. Пошел третий час послеобеденного времени. Гости медленно растекались по своим местам, по пути захватывая все новые бокалы с игристым напитком у замученных официантов. Немного переговариваясь, гости краем глаза наблюдали за сценой, на которой должно было произойти само торжество. Та самая арка стояла на противоположном краю, подпираемая железными подставками, что не давали ей окончательно упасть, подвергнувшись внезапному потоку ветра. Внезапно все стихло, лишь маленькие дети, играющие возле специально поставленных коробок с игрушками, разговаривали на только им понятном языке. И в воздухе, кружась над головами людей, летали черные вороны, изредка каркая друг на друга. На сцену, украшенную белыми розами по краям, поднялся тучный священник в темных одеяниях. Поправив очки, он открыл свою маленькую черную книжечку, немного нервно перелистывая страницы и изредка поглядывая на людей. Видно, что он сильно нервничал, и это не удавалось скрыть и от гостей. Особенно, когда мужчина достал откуда-то платочек, с вышитыми на нем маленькими крестиками, и не начал судорожно промачивать им лицо и шею. Пауза неприлично затянулась, заставляя всех присутствующих нервничать ещё больше. Гости недоуменно переглядывались, бросая косые взгляды на мужчину с библией в руках. Тот, в свою очередь, крепко сжимал книжонку в потных ладонях, стараясь оставаться незамеченным. В горле сохло, неимоверно хотелось воды, но все, что он мог себе позволить — слегка прокашляться, обращая на себя еще больше внимания. По его вискам тек пот, скатываясь по полным щекам и пропадая где-то в густоте черной, с проблесками седины, бороде. В темных одеждах было безумно жарко, отчего ряса, под которой ничего не было, неприятно липла к спине. Он пришел к назначенному ему времени, поинтересовался, где здесь будет проходить сие действо, и ушел, немного взмахнув полами своих одеяний. Кто же знал, что он так, помилуй Господь, опростоволосится. Выделяясь ярким пятном на фоне всего белоснежного, мужчина чувствовал себя ещё более глупо, словно он — белая ворона, только совсем наоборот. Нагнетали и камеры, стоявшие в самых последних рядах, и которые, кажется, снимали каждую бисеринку пота, снова скатившуюся по его лицу. Август выдался на славу в этом году. Священник снова хотел подать хоть какой-нибудь знак, чтобы начать уже торжество, как вдруг заиграла мелодия, слишком громкая для, ставшей привычной, тишины. Под аккомпанемент торжественной музыки, вышли два человека, крепко держась за руки и медленно двигаясь в сторону священника. Гости затаили дыхание, смотря на пару, что шла по красивой ковровой дорожке прямо к арке. Под их ногами ломались лепестки белых роз, которыми был покрыт весь путь к мужчине. Они ловили на себе вспышки фотокамер, изредка стреляя глазами в объективы. Вокруг них стоял шум, состоящий из восторженных вздохов, умиленных речей и чьих-то всхлипов. Кто-то принялся свистеть паре вслед, но тут же был прерван женщиной, сидящей подле. И все было правильно. Все было так, как должно быть. Священник, с которого уже сошло сто потов, поприветствовал пару, что уже взошла на сцену, неуверенным кивком. Он ещё раз поправил очки, а затем снова открыл книгу, глазами ища нужные строчки. Звуки щелчков камеры не давали сосредоточиться, постоянно сбивая с мысли. Он впервые присутствует на мероприятии с таким, так скажем, уклоном, потому он не знает, как себя вести. Как обычно? Или как-то вычурно, чтобы смотреться в глазах зрителей важнее, чем он есть? В любом случае, это не имеет никакого значения. Пара стояла прямо перед мужчиной, друг напротив друга, и всё ещё крепко держалась за руки, даря друг другу маленькие ободряющие улыбки. Священник в последний раз промочил лоб платочком, тихо прочистил горло, и начал: — Поздравляю вас, дорогие, с законным браком. Сегодня совершилось величайшее событие в вашей жизни — сегодня вы получили Божие благословение на совместную жизнь. Сегодня свершилось торжество и радость не только в вашей жизни, но и в жизни всей нашей Церкви. Потому что вашим браком вечность пришла на землю, вечность вошла в область времени. Потому что вашим браком приблизилось Царство Небесное. Ибо сказано, что Царство Небесное пришло там, где двое — уже не двое, а одно. Вот что такое брак. Мужчина немного запыхался, но продолжал читать текст, который он знал наизусть. Факт того, что торжество проходит не на родном алтаре, что вокруг нет мягкого света от зажженных свечей, — немного выбивало из колеи. Пара смотрела друг на друга на протяжении всего времени, что говорил священник. Даря друг другу улыбки и сжимая руки напротив в ободряющем жесте, они тайно наблюдали за гостями, что сидели, приоткрыв рты. Лишь несколько человек смотрели куда угодно, но не на них. Казалось, им было неприятно здесь находиться, но что-то держало их, не давая уйти. Ветер стих, и теперь небесное светило опаляло своим жаром всех, кто сейчас находился на улице. Благо, некоторые дамы взяли веера, нередко забывая обмахивать себя ими, потому что наблюдали за таинством, происходящим на сцене. А священник все говорил. Он произносил речь достаточно долго, и все это время их фотографировали, освещая белесыми вспышками фотокамер. Но, казалось, паре было все равно на это. Они лишь смотрели друг на друга, изредка кидая взгляд на мужчину, читающего уже что-то про Бога. По его шее стекал пот, впитываясь в рясу, а борода была почти вся мокрая. Пара еле сдерживала улыбки, понимая друг друга без слов. Наконец, священник задал вопрос, ради которого они здесь все собрались. — Итак, Луи Уильям Томлинсон, вы согласны взять в жены Элеанор Джейн Колдер? Наступила секундная пауза, в течении которой никто не дышал. Люди, что не смотрели на пару на протяжении всего торжества, тоже подняли головы, вопросительно смотря на молодого человека, стараясь найти ответы в его голубых глазах. — Согласен.

***

Оранжевый огонек зажженной сигареты ярко мелькал в темноте ночи. Длинные пальцы слегка сжимали фильтр, удерживая его между средним и указательным. Курение убивает, но оно спасает больше, чем приносит вред. Если бы не сигареты, — Луи бы не знал, что делать. Где-то вдалеке, фоном, шумели гости, искренне смеясь над чем-то забавным; хлопали друг друга по плечам мужчины, выпивая за здоровье молодых; кричали дети, бегающие по всему саду, оставляя за собой горы игрушек и фантиков от конфет. А Луи все курил. Он не скажет точно, не просите, какая это была сигарета за последний час. Лёгкие уже саднило, а дыхание превращалось в свистящий хрип. Безумно хотелось кашлять, раздирая горло, но он не смел, наслаждаясь болью. Луи всегда знал, что является немного мазохистом, поэтому ему было, отчасти, плевать на свое здоровье. Голова кружилась от никотина, а глаза слезились, ничего не видя в густых клубах серого дыма. Черный костюм был оставлен в доме, поэтому молодой человек стоял в своих привычных джинсах, купленных чуть ли не год назад, и футболке, что оставил его что валялась где-то в комоде. Тихие, почти бесшумные, шаги послышались за его спиной, когда Луи в очередной раз затягивался сигаретой, аккуратно стряхивая пепел в стеклянную чашу. Оборачиваться не было смысла, он знал, что там стоит Элеанор, бывшая невеста, — нынешняя жена. Вот сейчас она обнимет его со спины, положив голову на плечо, и тихо спросит, почему он ушел, не принимая участия в праздновании. И Томлинсон, как всегда, не найдет ответов, уклончиво опуская голову вниз. Но всего этого не было, и парень уже думал, что ему послышалось, как внезапно раздался мужской голос, заставив сердце оборваться вниз, и больше не вставать на место, стуча набатом где-то в желудке. Но Луи не повернулся. Заметно задрожала рука у рта, что сжимала сигарету в пальцах, но молодой человек делал вид, что не замечает этого. Не замечает так же, как и шум в ушах, с каждым вздохом становящийся все громче и отчётливее. — Ты обещал, что бросишь. Обладатель столь глубокого голоса все ещё находился в тени, стоя за напряжённой спиной Луи. Казалось, он не собирается выходить, наслаждаясь видом, что открывался ему перед глазами: парень, окружённый облаками дыма, в домашних джинсах и его футболке. В день собственной свадьбы. Парень усмехнулся. — Ты собираешься молчать, Луи? Голос вышел из-за спины, медленным шагом приближаясь к парню и становясь рядом, чтобы находиться в поле зрения Томлинсона. Тот покачал головой, горько усмехаясь и, сделав последнюю затяжку, выкинул бычок в траву, что было ему крайне несвойственно. Луи облокотился на перила террасы, на которой стоял, и, кинув быстрый взгляд на парня, уставился на свои руки. — Угостишь? Удивление. Дрожащие руки молча вытащили из пачки сигарету, похлопали по карманам джинсов, отыскивая зажигалку, и положили все на перила перед парнем, наблюдавшим все это время за действиями Томлинсона. Тот так же молча поджёг сигарету, раскуривая табак, вдохнул пару раз дым, прежде чем потушить огонек о стеклянное дно пепельницы. — Ты куришь дерьмо, Томлинсон. И снова молчание. Кровь в голове шумела, а к ушам прилила краска, но благо они были прикрыты карамельными волосами, небрежно спадающими на уши и шею. Дар речи пропал, словно он никогда не умел разговаривать, поэтому все, что оставалось делать, так это смотреть на огоньки бенгальских огней, которые кто-то принес с собой и поджёг прямо возле белых шаров на арке. Луи медленно повернул голову в сторону, смотря на молодого человека, что в точности повторял его позу, сложив руки на перилах. Волосы парня немного отросли с момента их последней встречи, поэтому сейчас были немного зачесаны назад, завиваясь на концах крупными кольцами. Взгляд был умиротворённый, а на губах блуждала чуть заметная улыбка, что в темноте ночи больше походила на усмешку. Черный костюм с белой рубашкой, что соответствовал заявленному дресс-коду, мягко шуршал, когда хозяин двигался из стороны в сторону, плавно переступая с ноги на ногу в такт музыке, игравшей где-то на фоне. Зелёные глаза блестели, отражая те самые бенгальские огоньки вдалеке. — Ты не был на церемонии? — это были первые произнесенные слова за последние два часа, поэтому голос был сиплым, выдавая своего хозяина. Да, Луи действительно много курил. — А ты как думаешь? — горькая усмешка, и парень качает головой, опустив взгляд в пол. — Не думаю, что перенес бы это. Зелёные глаза смотрят прямо в голубые. Хоть в ночной темноте не видно цвета, но они точно знают каждую крапинку и точку во взгляде друг друга, каждую родинку на лице и каждую трещинку на губах. Но Луи отводит глаза, тяжело сглатывая вязкую слюну, пока на него смотрит тот, кто когда-то был его всем. — Ты прекрасно выглядишь. Хочется кричать. Томлинсон запускает пальцы в волосы, истерично улыбаясь. Он не знает, что ему делать сейчас. Он не знает, что ему делать дальше, потом, со своей жизнью. Он погряз во лжи, недоверии и мерзости. Ничего не осталось от того Луи, что приветливо улыбался каждому, мягко подшучивая над фанатами, и был открыт для каждого. Ничего не осталось от парня, что любил преданно и безумно, сгорая в своей любви и отдаваясь одному человеку уверенно и беспрекословно. Абсолютно ничего. — С каких пор ты куришь? — вопрос был задан прямо в лоб, не давая уйти от ответа. Молодой человек не подал ни знака, что он не ожидал подобного, поэтому спокойно ответил буквально сразу же: — С тех пор, как ты бросил меня. Удар под дых. В глазах неприятно защипало, словно Луи в лицо кто-то дунул пылью. Кожа покрылась мерзкими мурашками, заставляя неприятно поежиться. — Я никогда не бросал тебя, Гарри. Черный пиджак мягко опустился на плечи молодого человека, сразу же согревая теплом парня, стоящего рядом. Луи хотел было вернуть вещь, но лишь плотнее закутался, стыдливо отводя взгляд. Гарри лишь усмехнулся и нежно закатил глаза, умиляясь выходкой такого родного человека. — Ну, конечно, ты не бросал меня. А кто тогда, Луи? Хотелось прекратить этот разговор. Хотелось просто уйти, и никогда больше не вспоминать. Жить той жизнью, которую Томлинсон построит сам: с женой, с собакой и обыденностью. Но вот только… Зачем он пришел? Зачем заставил воспоминания шумным роем вырваться из глубин памяти, больно давя на сердце? Луи тяжело вздохнул, ощущая аромат Стайлса, что исходил от пиджака и печально улыбнулся, вспоминая, как лично выбирал туалетную воду для своего… Парня. Бывшего парня. — Ты любишь ее? — Гарри пытался заглянуть в голубые глаза, ища ответы. — Ты любишь ее, Луи? Он положил руку на плечо парня, разворачивая того к себе. Аккуратно, боясь что-то сделать не так, подошёл к Луи, кладя ладони на щеки, что были гладко выбриты по просьбе Элеонор. Пытаясь заглянуть в глаза, Гарри нежно погладил его скулу, мягко поднимая голову за подбородок. — Отвечай мне. Ты любишь ее? Томлинсон дернулся, но не сдвинулся с места, обвивая себя руками из-за дрожи в пальцах. Его взгляд был направлен на переносицу Гарри, отчего казалось, что он смотрит в глаза. В горле снова пересохло, и он, сам того не понимая, мягко облизал губы, увлажняя их. Глаза Стайлса тут же спустились на них, но в его взгляде промелькнули горечь и разочарование, поэтому он снова посмотрел в ясные, немного блестящие глаза парня напротив. — Она любит меня. — Мне плевать, любить тебя могу лишь только я! — Хватит! Луи вырвался, сразу же отворачиваясь от Гарри, что стоял будто ударенный молнией. Он не мог поверить, что сказал это. Миллион раз повторяя, что все это — в прошлом, он сейчас так просто говорит, что любит Луи. Но… Возможно ли это? Ведь было больно. Очень больно. Его простое: «Все кончено, Гарри. Я больше не вижу себя рядом с тобой. Прошу, не пытайся больше со мной связаться. Прощай» разрушило Стайлса, выбивая почву из-под ног. И знаете, что самое, черт возьми, смешное?! Что Гарри действительно не попытался больше связаться с парнем. Он убеждал себя, что человека насильно не заставишь быть рядом, что ему будет лучше, если они действительно не будут больше парой. Он убеждал, и… В один момент, он просто поверил в это. Он поддался собственному самовнушению, уже почти не вспоминая о парне, которого любил столько лет. Да, вот так просто. Он начал курить. Курить не только табак, но и травку, покупая ее в любой точке Лос-Анжелеса. Да, это было опасно, и его могли обвинить в этом фанаты, менеджер, да хоть сам господь бог, — Гарри было безразлично. Он дошел до такой точки саморазрушения, что уже не понимал этого. Все шло, казалось, хорошо: интервью, съёмки, и песни, написанные под наркотиками. Но он не понимал, что уже находится на дне, пока не услышал новости. «Британский певец Луи Томлинсон женится! Его избранницей оказалась неизменная Элеанор Колдер, с которой у него был прекрасный роман, длившийся уже полгода. Напомним, что пара уже сходится во второй раз. И, видимо, навсегда. Что ж, нам остаётся только пожелать…». Женится. Уже полгода. Эти слова стучали у него в голове, пока он летел в тот же вечер из Лос-Анжелеса в Лондон. Значит ли это, что он ещё тогда все распланировал? Значит ли это, что у него был роман на стороне? И с кем? С девушкой по контракту? Это смешно. На саму церемонию он идти не решился. Зато пошли остальные парни, которых он встретил уже после бракосочетания. Те явно были не в восторге, а Найл сказал, что думал, что это была шутка в стиле Луи. Если бы… О расставании парни узнали почти сразу, но ничего не сказали, видимо, решив, что их это не касается. Лиам, по мнению Гарри, даже обрадовался, устав вечно прикрывать их от менеджеров, фанатов и камер. Да и не сторонник он подобных отношений, что бы о нем не говорили люди. После всей шумихи, что устроили гости, Стайлс незаметно зашёл в дом, где когда-то жил сам, уже сразу зная, где можно найти Лу. Тот, как и думал парень, стоял на террасе, выкуривая сигареты одну за одной, и все время пряча зажигалку в карман джинсов. Он казался еще меньше, в этой мешковатой футболке Гарри, что полностью прикрывала ему ягодицы и слегка сползала с правого плеча. Если бы они сейчас находились в отношениях, Гарри бы просто поцеловал оголённые участки его тела, раздевая в процессе, и занялся бы нежным сексом прямо на террасе, возможно даже возле перил, любя так сильно, что невозможно было дышать. Так умели только они: сильно и откровенно. Без грамма пошлости и позерства. Чувственно, нежно, проникновенно. Из воспоминаний Гарри вырвал всхлип, что прозвучал так, будто не должен был. На пыльном полу валялся пиджак, прямо около Луи, что стоял спиной к нему, прикрывая лицо руками. Гарри ненавидит, когда Томлинсон плачет. Да, это довольно редкое явление, и если быть честным, Гарри плачет больше, но все же: он терпеть не может слезы Луи. — Ты пошлешь меня, если я тебя поцелую? Всхлипы прекратились, но парень до сих пор не поворачивался, смотря вперед и изредка шмыгая носом. Ему сейчас было безумно стыдно смотреть в глаза человека, который видит, какой он стал жалкий. Как он плачет о своей жизни, будто хоронит ее. Но так и есть. У Луи Томлинсона нет будущего. — В последний раз, пожалуйста. Гарри хотел было подойти к нему, но передумал. Сердце щемило, щекоча грудную клетку, а дыхание было рваным и тяжелым от нехватки никотина. Видимо, он стал зависим. Боясь как-то спугнуть парня, Стайлс медленно поднял пиджак с пола, небрежно кидая его на перила. Сейчас ему не было холодно, — внутри разгорался пожар, обдавая теплом даже сердце, которое казалось, никто уже не сможет растопить. — Нет. Огонь погас. Огонь погас так же, как и надежда в глазах. Сейчас, именно сейчас, а не полгода назад, Гарри понимал, что всё, это конец. Нет никаких «мы» и «счастливо» в одном предложении. Есть только «ты» и «твой бывший приятель» в заголовках завтрашних газет, ведь об этом напишут. «Состоявшуюся свадьбу Луи Томлинсона с его возлюбленной Элеанор, к сожалению, посетили не все. Друг жениха не прибыл на торжество, что же это может значить: может, Гарри Стайлс не такой уж и друг? Или, может быть, он теперь пустое место в жизни Луи?». Гарри бы написал именно так. — А помнишь… А помнишь, как мы хотели пожениться? — он тяжело вздохнул, смотря на Луи, что невольно вздрогнул после его слов. — Помнишь, как мы смеялись, выбирая костюмы? Помнишь, как ты сказал, что никто не заметит обручальное кольцо среди множества моих собственных? Ты помнишь, Лу? Посмотри сюда. Посмотри! Я не ношу их больше… — и как будто в знак своей правоты, он поднял ладони на уровень глаз, внимательно рассматривая свои пальцы, будто не верил в то, во что говорил. Луи обернулся, наблюдая за Гарри и за его пальцами, что действительно были без колец. Они казались какими-то неестественно голыми, и это действительно казалось странным. К глазам снова подступили слезы, но он сдержался, поднимая взгляд наверх. Тем временем, Гарри продолжал: — Помнишь, как ты говорил, что не любишь кольца? Но что это, Луи? — он взял левую ладонь парня в свои, мягко проводя по аккуратному золотому кольцу на безымянном пальце. — Последний поцелуй… Губы коснулись губ напротив. И все, Луи пропал в этом водовороте воспоминаний, ощущений, чувств. Казалось, он помнит каждый поцелуй, который подарил ему Гарри. Вот, кудрявый парень мягко целует его в губы, чтобы разбудить на съемку, а здесь Стайлс порывисто чмокает Луи, прежде чем выйти на сцену перед десятками тысяч фанатов. Томлинсон лгал, — он ничего не забыл. Он помнил все «я люблю тебя» шепотом в гримерке, пока никто не видел; помнил «я скоро вернусь, Лу» от Гарри, когда тот уходил гулять с моделями, тем самым давая им пиар, а себе — роль бабника; помнил «я скучаю, малыш» по телефону в три часа ночи, когда находишься на разных точках планеты. Они справлялись со всем этим, так почему сейчас Луи не может сказать ему «да», разрушить не начавшийся брак и продолжить счастливую жизнь с любимым человеком? Потому что утекло слишком много воды, слез и дешевого алкоголя. Гарри отрывается от губ, тут же отходя на несколько шагов назад. Луи остается стоять с закрытыми глазами, пока не понимает, что он сделал только что. Он все разрушил. Он предал себя. — Прощай. Дверь террасы хлопает, оповещая о том, что гость ушел. Ушел навсегда, получив последний поцелуй, что, хоть ненадолго, но связывал их так, как прежде. Луи остается стоять посреди комнаты, с мокрыми щеками, растянутой футболкой Гарри и больным сердцем. Он без понятия, как это исправить, как унять то тянущее чувство внизу живота, как вернуть ясный разум и прекратить прокручивать последние пять минут у себя в голове снова и снова. Он просто не знает. — Луи? Шатенка подходит к парню, аккуратно обнимая, словно понимает, что он сейчас чувствует. Но она не знает, и она, черт возьми, не хочет знать, что творится у Луи внутри. Потому что ей все равно, потому что она лишь делает вид, что любит, в то время как настоящая любовь всей его жизни сейчас просто вышла за дверь, оставив после себя дорожки слез, горечь воспоминаний и черный пиджак, висящий на перилах. Теперь Луи понимает, насколько он действительно жалок.