***
Пусть Дерек уже вернётся в город, скулит Стайлз пару часов спустя, когда не без помощи отца поднимается в комнату, а потом благодаря своей обалденной силе ориентирования в пространстве подходит к столу, попутно чуть не раздробив пальцы на левой ноге об ножку стула. Стайлз твёрдо намерен сделать домашнюю работу, он даже садится на этот чёртов стул, а потом до него, наконец, доходит. Он ничего не видит. Это не шутка. Он не сможет сделать домашнюю работу, потому что он не увидит ничего, кроме сплошной темноты. Стайлз с пятого раза набирает номер телефона Скотта, и он ни за что не признается, что его руки трясутся от волнения. — Да, Стайлз? Ты как? — Куда уехал Дерек? — В Нью-Йорк, кажется. Стайлз кладёт трубку. Ему не нужно гуглить или спрашивать расстояние. Он и так знает. Нью-Йорк — это охренеть, как далеко. Нью-Йорк, так Нью-Йорк. Он справится. Стайлз вспоминает планировку собственного дома по памяти, когда спускается обратно в гостиную, идя на звук работающего телевизора. — Пап, если я не вижу, что ты ешь картошку-фри, это не значит, что она не пахнет картошкой-фри. Давай, приверженец здорового питания, поделись этой отравой со своим слепым сыном. Отец даже не начинает читать лекции о том, что Стайлзу нельзя передвигаться по дому самостоятельно. Он просто усаживает его на диван и вздыхает. — Какой счёт? И где моя картошка? — Спрашивает Стайлз, устраиваясь поудобнее, и поворачивает голову в ту сторону, где должен стоять телевизор. — С каких пор тебя интересует бейсбол? — А тебя? — Ладно, уделал, — отец хмыкает и даёт ему в руки горячие ломтики картофеля. Под пальцами Стайлз чувствует крупинки соли. Он жуёт долго и основательно, смакуя вкус, а потом как-то обречённо спрашивает: — Мне же не надо будет покупать учебники и книги, как у слепых, верно? — Конечно, нет, — отец наверняка закатывает глаза, — потому что ты не слепой. И Дерек скоро вернётся. При упоминании о Дереке Стайлз болезненно морщится. — Это не обязательно он, — говорит он уже без уверенности. — Ты думаешь? Стайлз не думает, Стайлз ест картошку-фри и смотрит бейсбол вместе с отцом. Ну как смотрит. Слушает, что говорит комментатор. — Кажется, полтора года назад ты говорил, что Дерек — самый сексуальный парень в Бейкон-Хиллс. — Меня заставили. Его не заставляли. Просто в тот раз Лидия целовалась с Джексоном на глазах у всей школы, а Стайлз просто был расстроен, просто потом он увидел Дерека. Дерека, чинящего полицейскую машину отца. Дерека. Без майки. И… И вообще, это всё гормоны. Шериф хмыкает, будто читая мысли сына. Стайлз даже не знает, как сильно краснеет. Ему и не стоит знать.***
Утром Стайлз просыпается не от будильника, а от отцовского голоса. Он по привычке моргает и очень удивляется, когда ничего не видит. Ах да, вспоминает он, я же теперь слепой. — Стайлз. — Да, пап. — Я на работу. Завтрак у тебя на столе. Ты справишься? Стайлз поднимает в воздух два больших пальца: — Постараюсь не убиться и не умереть с голоду, пока ты не придешь. — Очень сомневаюсь, но постарайся, — шериф уходит. Стайлз слышит его громкие шаги на лестнице и хлопок входной двери. Следующие несколько часов Стайлз учится восстанавливать зрение по памяти. Там кухня, там туалет, ох, чёрт, сраное окно, тут третья полка снизу и годовой запас кукурузных хлопьев на ней. Ещё спустя час Стайлз так занят тем, что пытается ткнуть пальцем именно в ту песню на плеере, которая ему нужна, что не сразу слышит звук открывающейся двери его комнаты. — Привет, Стайлз! — Какого, — договорить Стайлзу не даёт плеер, который падает ему на лицо, когда он сам падает со стула, — Скотт, что ты здесь делаешь? — Твой отец дал мне ключ. Ты в порядке? Это, что, кровь и лоскут бинта? Стайлз закатывает глаза. — Я вообще-то самостоятельный и должен находить решение даже в таких ситуациях. И вообще, не смей больше врываться в мой дом без предупреждения. Может, я тут занимаюсь всякими непристойными делами, как и положено подростку, между прочим. — И кто же объект твоих непристойностей? — Скотт смеётся, — всё ещё Лидия? Или кто-то другой? — Скотт, — Стайлз угрожающе хмурится (он надеется, что всё же не выглядит, как Дерек) (о, он ещё и вспоминает о Дереке тогда, когда они со Скоттом разговаривают, на кого Стайлз дрочит, вот уж здорово), — я правда могу дать тебе в лицо, понимаешь? — Прости, что задел твои супер-натуральные чувства, — голос Скотта недостаточно полон сожаления. Его там вообще нет. Стайлз возмущенно открывает рот. — Я никогда не говорил, что у меня супер-натуральные чувства. — Ну да, — согласно хмыкает Скотт, — потому что ты прятался в шкафу, когда приходил Дерек. Так символично, только подумай. Стайлз вымученно вздыхает. Ночью он думает о том, что пора уже признать — во Вселенной, где твоей родственной душой может оказаться абсолютно любой человек, и ты не можешь никак противостоять этому, пристрастие к какому-либо полу перестаёт иметь значение. Стайлз был, есть и, наверное, ещё долго будет ослеплён своим идеалом, своей великолепной Лидией Мартин, но его родственная душа — другой человек, и нужно быть готовым, если ей окажется парень. Стайлз избегает мыслей о том, что ей может оказаться Дерек.***
За восемь дней умение Стайлза ориентироваться в собственном доме прогрессирует так же быстро, как количество мыслей о Дереке появляется у него в голове. Стайлзу, честно говоря, уже плевать, кто вселяется ему в голову. Он видит перед глазами темноту, он ненавидит её и хочет уже посмотреть Мстителей. — Я так все контрольные завалю. Дерек вообще возвращаться собирается? Эллисон вкладывает в его руку стаканчик с мороженым и коротко ласково смеётся. — Ты беспокоишься о контрольных или о Дереке? Стайлз кашляет так сильно, что даже похлопывания по спине не помогают. — А с ним всё в порядке? — Его голос не звучит взволнованно. Вот вообще нет. — Это так мииило, — Стайлз может поклясться, что Эллисон чуть ли не искрится от умиления и счастья, но он перебивает её. — Надеюсь, что не в порядке. Эллисон смеётся, и Стайлза внезапно пронзает мысль — если же Дерек вдруг (только чисто теоретически!) окажется его родственной душой, то, интересно, он сейчас тоже ничего не видит? А потом Стайлз вспоминает, как однажды пришёл к Скотту домой, а на его заднем дворе отжимался Дерек Хейл, весь такой брутальный, потный и с грудой обалденных мышц. Ну, конечно, у Дерека Хейла не такой слабый организм, как у Стайлза, чтобы лишиться зрения. Иначе он бы уже вернулся. Стайлз на это надеется.***
Через пару дней он снова просыпается и в первые секунды не понимает, почему ничего не видит. А потом зажмуривается и бьёт кулаком по одеялу. Он не может ходить в школу, как нормальный человек, он не может сделать домашнюю работу, сходить в кино, да даже просто дойти до кухни и приготовить себе завтрак не может, потому что он обязательно уронит сковородку себе на ногу или спалит дом. Он скучает по цветам. Он скучает по голубому небу и зелёной траве. Даже по рыжеволосой Лидии, которая разбила его сердце. Он даже готов слушать пропаганду Скотта о том, как классно рассматривать каждую крапинку в глазах Эллисон. Он просто хочет видеть. И это желание накрывает Стайлза так сильно, что он лежит в кровати целый день, не отвечает на звонки и игнорирует призывы отца спуститься к ужину. Сейчас Стайлз хотел бы лежать на кровати и пялиться в тёмный потолок, сцепив пальцы в замок на груди, как обычно делают все герои фильмов, когда хотят подвергнуться долгому мыслительному процессу. Но Стайлзу даже не нужно пялиться в тёмный потолок — темнота уже рядом с ним, круглосуточно рядом с ним — прямо перед его глазами. Он даже может сказать, что привык к ней. Я — Бэтмен, я — тьма, усмехаясь, думает он. В конце концов, Стайлзу не остаётся ничего кроме как думать. Он думает о маме, которая всегда любила теорию родственных душ, о Скотте и Эллисон, которые будто являются олицетворением этого самого понятия со всеми своими милованиями, о Лидии и Джексоне, которые совсем под понятие «родственные души» не подходят и о себе, о ничтожном себе, у которого одновременно и есть, и нет этой самой родственной души. Стайлз вспоминает, как они со Скоттом в последний раз пришли на вечеринку к Лидии. Он даже не знает, почему она стала приглашать их. Может, потому что у её подруги Эллисон Арджент есть парень Скотт МакКол или потому что у парня Эллисон есть классный друг Дерек Хейл, а где-то неподалёку с ними всегда ошивается незаметный, но жалкий Стайлз Стилински. Неважно. Стайлз шлёт нахрен все свои намерения по поводу трезвости. Нет, отчаянно говорит Стайлз, который лежит в своей кровати, нетнетнет. Да, говорит Стайлз, который вливает в себя всё, что попадается ему на глаза. В тот раз, когда он думает, что его ледяная королева, Лидия Мартин, — не его родственная душа и никогда не была ей, он рыдает на плече Дерека Хейла, которого-он-вообще-то-боится-до-усрачки, на заднем дворе её дома. Его мир переливается такими яркими цветами, что в глазах рябит, но Стайлз пьяный в хлам, чтобы заметить. Лидиялидиялидия, скандирует его мозг, что даже не неожиданно. Дерек, кажется, даже не против соплей Стайлза на своей футболке. И вот это — не просто неожиданность, это то, как выглядит инфаркт. Осознание приходит к Стайлзу так ясно и просто, что он даже не прибегает к своей знаменитой формуле Стилински. Всё очень очевидно. Стайлз просто очень-очень тупой. Настолько тупой, что просрал несколько лет и родственную душу, которая находилась возле него постоянно. Буквально. Когда Скотт, наконец, появляется на пороге его дома, в час ночи, уставший и сонный, но, что хорошо, не пытающийся его убить (пока что), Стайлз тут же выкладывает все свои предположения. Тот долго и красноречиво молчит. Наверное, ещё и смотрит тем самым Стайлз-ты-идиот взглядом. — Стайлз, ты идиот. Ну вот. — Почему за всё это время он ничего не сказал мне? — А ты как думаешь? — Он тоже идиот? Хотя, подожди, не отвечай. Я и так знаю, что он идиот. Скотт измученно вздыхает. Ему дико не повезло, что у него есть друг, который непроходимый слепой (и в этом смысле тоже) идиот, а у второго его друга родственная душа — непроходимый слепой идиот. Стайлз обдумывает свой следующий вопрос и осторожно спрашивает: — Что случилось потом? — Ты имеешь в виду, когда ты заснул и обляпал его слюнями? Он отвёз тебя домой. Слюни. Ну, конечно. Сначала Стайлз игнорирует Дерека несколько лет, потом плачется Дереку о Лидии Мартин, а потом обливает Дерека слюнями. Отлично. Так держать. Стайлз чувствует, как стыд опаляет жаром щеки и шею, расползаясь по телу красными пятнами. Больше всего ему сейчас хочется приложиться головой об стену. Странно, что до него этого не сделал Дерек. Ах, точно, он каждый день сдерживался, чтобы не разорвать Стайлза на малюсенькие кусочки своими реально острыми зубами и не закопать где-нибудь в лесу. Потому что Стайлз — предназначен ему, и он не будет бить его головой об стену. (По крайней мере, не сразу). — Он подозревал, но ничего не сказал мне, — наконец бормочет он с обвинением в голосе. Заслуженным, по скромному мнению Стайлза Стилински. Это было так очевидно, неужели никто не… — Скотт? — Что? — А ты подозревал? — Стайлз подозрительно щурится, а Скотт подозрительно молчит. — Я… — О, Боже! — Пищит Стайлз на ультразвуке, — ну ты и козёл, Скотт! — Я подозревал, то есть, блин, Стайлз, — Скотт прерывает свою оправдательную тираду тяжёлым вздохом, — Дерек спрашивал, нашёл ли ты свою родственную душу. Почти каждую неделю. Конечно, я догадался. Но, похоже, ты был слишком занят Лидией Мартин. — Вот именно! — Восклицает Стайлз так отчаянно, что, кажется, даёт Скотту рукой по лицу, — я столько времени надеялся, что это она, неужели у меня нет права поныть из-за того, что моей родственной душой оказался бородатый мужик с бровями Эмилии Кларк и взглядом серийного убийцы? — Ты ноешь уже несколько дней подряд. — Ой, Скотт, заткнись. Ты мог попытаться объяснить мне. — А ты стал бы слушать? «Да! Конечно, да!» — хочет сказать Стайлз, но понимает — он бы не стал. Он бы сказал, что прикол неудачный, и ушёл. Потому что… Да, потому что он был слишком занят Лидией Мартин. Чёртов Дерек ждал Стайлза, а Стайлз ждал чёртову Лидию. Всё. Это. Время. Боже, Стайлз реально идиот. Тупой идиот. Но ладно. Ладно. Да, Стайлз тупица. Но неужели Дерек тоже? Хотя, чему тут удивляться. Стайлз настолько неудачник, что даже его родственная душа тупит так же сильно, как и он. Супер. Обалденно. Класс. Дерек выглядит круче, чем терминатор. И в сотню раз сильнее. Неужели он не мог рассказать ему? Прижать к стене, заломить руки, дать почувствовать разницу в цветах и рассказать? А если бы Стайлз не стал слушать, то вырубить ударом по голове, а потом рассказать? Хотя, Стайлз не уверен, что выжил бы после такого удара по голове, но попытаться ведь стоило? Стайлз ложится спать и думает о том, что лучше бы Дереку скорее вернуться. В первый раз в жизни ему так стыдно за то, что он облажался, и в первый раз в жизни он очень хочет извиниться перед Дереком.***
Скотта просто звездически бесит, когда Стайлз не отвечает на его звонки. Нет, он, конечно, слепой, но ведь не глухой, да и провести пальцем по экрану возможно в его состоянии? Хотя, кто знает, какое у Стайлза Стилински состояние. Не отвечать на звонки один день — ещё терпимо, два — ладно, просто он не в настроении, три — итак, мне нужен двойной бургер с говядиной, очень много картошки и положите, пожалуйста, Хэппи Мил, мой друг любит смурфиков. Скотт уже предвкушает, как даёт Стайлзу подзатыльник и кормит ужасно жирной и вкусной едой из Макдональдса, а потом тот взахлёб описывает свои страдания, но шериф только пожимает плечами и желает удачи. И, эм, Стайлз? Огромный кокон из одеял (где он столько взял их вообще?) с торчащим ёжиком волос и подающий признаки жизни только тяжёлыми страдальческими вздохами точно не гиперактивный, говорящий двумя сотнями слов в секунду Стайлз, которого знает Скотт. — Чувак, я принёс тебе еду, — делает попытку он. — Этому бренному телу не нужна пища, — глухо отзывается кокон. — А ключ к пиратской версии Симс: Сверхъестественное? — Нет, — и последующий грустный вздох. Скотт мнётся на одном месте, и он правда не знает, как себя вести рядом с таким Стайлзом. — Слушай, — он задерживает дыхание в нерешительности, — может, мне стоит позвонить Дереку? — Что? — кокон стремительно распутывается, и Стайлз, помятый, дезориентированный и, воу, чёрт, испуганный, подрывается на кровати, — нет, нет, не смей звонить ему, ясно? Я, — он спешно замолкает и вымученно улыбается, хоть и хочет, чтобы это выглядело ободряюще, — я в порядке, правда. Просто чувствую себя нехорошо. Ты можешь не волноваться, чувак. Я в порядке. — Хорошо, — Скотт медлит, кладя пакет с едой на кровать, — тогда поешь, ладно? — Ага, конечно, чуть позже, — Стайлз улыбается шире, и вечером он снова не берёт трубку.***
Скотт перестал звонить Стайлзу ещё два дня назад, понимая, что не дождётся ответа, а у Стайлза апатия ко всему происходящему, и ничто в мире, наверное, не сможет поднять ему настроение. Поэтому он начинает петь, чтобы взбодриться, ну и потому что он всё никак не может найти плеер под одеялом, и… Да, ничто и никогда больше не сможет поднять ему настроение — он убил себя своим пением. Стайлз измученно вздыхает, выпутывается из-под одеяла с закрытыми глазами и утыкается носом в подушку. Стайлз готов пролежать так всю свою ничтожную жизнь или он реально готов пролежать так всю свою ничтожную жизнь. Поэтому, когда его отец заходит в комнату, Стайлз только морщится и прячет лицо в сгиб локтя. — Стайлз, ты… — Собираюсь ли умереть в одиночестве с тремя собаками, хочу ли посмотреть Черепашек-Ниндзя и буду ли ненавидеть Дерека Хейла до конца своей жизни? Да, нет, потому что я ничего не вижу, и Черепашки-Ниндзя отстой, и да, Боже, конечно, да, — Стайлз с секунду раздумывает, прежде чем продолжить, — но это всё юношеский максимализм, так что я не буду его ненавидеть до конца своей жизни. Наверное. Не знаю. Он мудак. Так что ты хотел? — К тебе гость, — Стайлз чувствует в голосе отца усмешку, и она ему совсем-совсем не нравится. — Кто? — Дерек Хейл. — Оооу, — ему конец, — то есть он прямо сейчас стоит у тебя за спиной? — Да, Стайлз. И теперь он точно знает, что ты считаешь его мудаком. Стайлз очень хочет сказать, что он и не скрывал, но он также очень не хочет быть убитым, поэтому он издаёт какой-то задушенный испуганный звук, похожий на всхлип, который его отец, почему-то, считает знаком. — Оставлю вас. В смысле?! Стайлз слышит его удаляющиеся громкие шаги и мягкие, практически бесшумные Дерека по направлению к своей кровати. Итак, он один в комнате с Дереком. Главное, не заорать от страха. — Значит, мудак? — Голос Дерека низкий, совсем немного хриплый, насмешливый и нереально обалденный. Как Стайлз вообще мог не замечать этого? Всего этого? — Ты знал и всё равно уехал, — бормочет Стайлз себе в руку, — что ты здесь делаешь? — Скотт сказал, что у тебя самая кошмарная депрессия из всех твоих самых кошмарных депрессий. Картинка расчленённого Скотта выглядит до ужаса привлекательной. — Стайлз, — Дерек говорит тише, и Стайлзу хочется забиться в угол от той чёртовой нежности, которую он слышит, но никогда и не думал услышать раньше, — я ведь тоже видел всё почти в темноте. — А я вообще не видел, — это должно звучать враждебно, но получается тихо и обидчиво. Стайлз поднимает голову и садится на кровати. Он может поклясться, что если протянет руку вперёд, то пальцы наткнутся на приятный холод кожаной куртки Дерека. — Я знаю, — Дерек вдруг берёт его за плечо и мягко тянет наверх, его лицо так близко, что дыхание обжигает нос и щёки, — и я был бы рад, если бы ты открыл глаза. Ой, точно. — Да, конечно, — тараторит Стайлз, но так и продолжает стоять с закрытыми глазами. Он чувствует, как руки пробивает дрожь, и вспоминает, что теперь он может видеть, но страх, липкий и первобытный, застывает у стенок горла, — подожди, я сейчас. Секунду. — Стайлз. Кажется, проходит вечность, прежде чем Стайлз, наконец, возвращает своё зрение обратно. Стайлз думает, что хорошо, как же хорошо, что первым, что он видит после стольких дней темноты — глаза Дерека Хейла. Свет, кажется бьёт отовсюду, безжалостный, но великолепно яркий, заливает серо-зелёную радужку и плещется в каждой крапинке. Вздох, который издаёт Стайлз, настолько восхищённый, что это смущает его самого. Слова вырываются прежде, чем он успевает себя остановить. — Знаешь, чувак… Ты, конечно, не Лидия, но глаза у тебя красивее всех глаз, которые я когда-либо видел. — Спасибо, — Дерек Хейл смеётся, коротко и легко (Дерек Хейл смеётся!), и взгляд Стайлза скользит ниже, к очерченным бледным губам с тонкими красными трещинками на нижней. Стайлзу приходится признать — его любимым зрелищем навсегда становится улыбка Дерека, ну, вторым любимым, потому что первое — глаза, и это не обсуждается, — ты тоже красивый. Стайлз на секунду входит в ступор. Он абсолютно обескуражен, смущен и растерян. — Странно слышать, как ты говоришь это спустя столько времени. — Я мог сказать и раньше, — Дерек почти ласково ухмыляется, склоняя голову набок и притягивая Стайлза к себе, — но у нас это заняло немного дольше, чем у остальных. — Да мы вообще особенные, я так точно, — фыркает Стайлз, неожиданно для себя охотно кладя подбородок Дереку на плечо. Он словно видит свою комнату в первый раз, блестящие обложки комиксов на столе режут глаза насыщенными яркими цветами, и Стайлз Стилински впервые в жизни готов позволить Скотту пропагандировать теорию родственных душ и цветов, потому что, ладно, да-да-да, это действительно прекрасно и не идёт ни в какое сравнению с тем, что он видел раньше. Руки Дерека неожиданно аккуратные и тёплые, когда ложатся Стайлзу на поясницу. Его кожаная куртка пахнет машинным маслом, а шея — ненавязчиво одеколоном. Хорошо, думает Стайлз, к этому можно привыкнуть. К этому хорошо привыкать. В этот момент, он резко отстраняется и, прежде чем Дерек успевает сказать хоть что-то, шепчет: — Прости. За то, что был таким идиотом. И за то, что тебе пришлось терпеть меня столько времени. И за слюни. Мне очень жаль. Дерек смотрит на него долго и внимательно, и его пальцы шершавые, когда проводят по шее и останавливаются на затылке. — А мне — нет, — отвечает он, наконец, — ради этого стоило потерпеть и не прикончить тебя раньше времени. — Боже, — Стайлз ни за что не признается, что вымученно стонет, — тогда либо поцелуй меня, либо убивай, потому что я сейчас сам умру, если т… Воу. Воу. ВОУ. Губы Дерека горячее, чем он весь вместе взятый, и, у Стайлза, конечно, не с чем сравнивать, но они, наверняка лучше, чем у Лидии. Хотя, ему плевать, какие у неё губы, когда есть губы Дерека. Это же губы, мать его, Дерека. Они целуются, и Стайлз ни на секунду не закрывает глаза. Дерек, что неожиданно, тоже. И от молчаливого зрительного контакта коленки у Стайлза подгибаются ещё сильнее, чем от поцелуя. — Не хочу. Ты ведь не против… — Нет, — Хейл улыбается, — я тоже. — Хорошо, — Стайлз тянется сам. Щетина Дерека даже почти не колется. Стайлз знает, что теперь он сможет увидеть темноту только с закрытыми глазами, но он не готов рисковать. Пока. Тем более — темнота, да и все цвета мира никогда не смогут стать такими же привлекательными, как глаза Дерека Хейла.