Sans Retour

После утробной темноты закулисья, окутывающей лицо, скрытое за маской из косметики, свет софитов до боли бьет в глаза, поселяя ощущение дезориентации. Зрительский вой вплетается в это странное ощущение, поселяя в душе чувство еще большей потерянности, но он же заставляет почти на ощупь пробираться к микрофону, с показной уверенностью передвигая сапоги на огромной платформе. Свежепошитое белое нечто с воротником из перьев отчаянно сковывает движения, да и просто раздражает: что говорить, черное готическое одеяние куда удачнее подошло бы для ангела падшей природы. Но при виде клумбы, в которой на сцене появляется принцесса и лидер в одном лице, последние ноты протеста тонут в волне тотального успокоения. К тому же человек, сидящий за барабанной установкой, почти осязаемо излучает спасительное «Я с тобой». Этого достаточно, чтобы заглушить грохот взбесившегося сердца, подскакивающего аж до гортани и срывающегося после этого до самого паха. Гитары болезненно бьют по барабанным перепонкам, но восторги, доносящиеся со стороны черного пятна зала, заставляют улыбнуться и спеть первые слова новой песни. Это был Voyage ~Sans Retour~. И это было, как будто вчера. Тогда, в гостях у Ю, который поставил этот пресловутый концерт, Гакт смотрел на себя прежнего, словно бы переживая все ощущения того дня в режиме реального времени, и даже голос Ю в тот момент едва ли достигал его слуха: «Я и не думал, что тебя это так заденет. Разве не приятно иной раз вспомнить прошлое?» И потом, сам того не зная, первая скрипка добавил очень значимую фразу: «Все равно ты тут… как будто и не ты. Ощущения совсем другие. И лицо не твое». Если бы Ю знал, насколько он, черт возьми, прав. Но извиваясь, дрожа, сжимая до боли зубы, напрягая все мышцы до звона в висках, и все равно стеная на полу гримерной, вряд ли Гакт думал именно об этом. Ками все еще настойчиво рвал плоть Камуи, и только боль позволяла Гакту находиться в сознании, словно он был узником камеры пыток, которого каленым железом выводят из спасительного забвения болевого шока. Рука Гакта беспомощно тянулась к крышке стола, чтобы ухватиться за нее, как обреченный хватается за край пропасти, но его все еще уносило в какой-то ужасающий водоворот, который, могло статься, вел прямиком в царство мертвых. Наконец он уцепился за угол стола, пройдясь по его полированной поверхности скрежетом ногтей, но очередное движение Ками заставило его дернуться, и со стола градом посыпались сверкающие склянки и флаконы косметики и парфюма, словно лакированная поверхность на время стала палубой тонущего корабля. Что-то разбилось и растеклось по полу уродливым грязным пятном. Но даже когда ладони Гакта упирались в битое стекло, он все равно ничего не видел и, даже если ощущал какую-то боль, то, конечно, не от этих царапин. Но внутри… Кожа Гакта, кажется, омертвела от холода, и только жгучие болезненные импульсы отзывались тянущей жаждой оргазма. Кажется, Ками хотел расплатиться с ним за все десять лет небытия, но даже в этой ледяной пытке угадывалось что-то очень честное и близкое, поэтому Гакт повиновался. Он сам неоднократно говорил, что Ками живет у него в душе, что он стал частью его самого, поэтому и сейчас решил принять его, сознательно похоронив голос разума. В конце концов, в моменты аффекта ему было даже сложнее отказаться от яростного и в то же время очень по-детски простого желания истязать себя – хоть работой, хоть отсутствием сна, хоть изнуряющими тренировками и репетициями – поэтому и сейчас оно вырвалось на свободу, почти не нарушая священных рамок «себя могу мучить лишь я». Близился финал, блаженный и болезненный. Еще несколько движений – и уничтожающее безумие снесет все на своем пути, словно ядерный взрыв или сверхновая. «Гакт, это не твое лицо…» Незнакомые глаза с резко очерченными веками, ломаный изгиб бровей, сдержанный контур губ и даже какой-то чужой овал лица. Это мог бы быть родной брат или потрясающий дублер, но не он – Камуи Гакт. Воспоминания о прошлом жили в нем, чужие и болезненные, словно судьбу в какой-то момент поделили на «до» и «после». Было ли это реальностью? Может, несуществующей группы и вправду не существовало? И вся эпоха Малисов – огромная массовая галлюцинация, от которой пострадали несколько тысяч неокрепших юных умов и пятеро красивых фарфоровых кукол в платьях, которые корежились на сцене, выдавая за красоту и искусство свою страшную безжизненность? Может, все было так? Но нет: сейчас Мана преспокойно носит юбки и вдохновенно молчит на интервью, Кози курит и играет тяжелую музыку, Юки красит волосы в разные цвета и ваяет что-то в домашней студии. Неужели только они двое, Ками и Камуи, явились единственным пятном небытия в этой старой и темной истории? Один мертв, другой умирал пятнадцать раз; так, может, их души по случайности попали в руки какого-нибудь злого кукольника, которому нравилось смотреть за тем, как они протестовали, голодали, стервенели, боролись? Факт остается фактом. Этих двух человек не было, просто потому что не было. Два пустующих места на очередном интервью. И попробуйте вытянуть из Маны хоть слово про них. Бесполезная работа. «Ты – это я, Ками… Но нас все равно нет», – выдохнул Гакт, закатывая глаза так, что в них были видны лишь белки. Он сказал это бессознательно, почти в бреду: последние нити связи с реальностью неизбежно рвались, заполняя темноту успокоительной пустотой, и он мог лишь поддаваться движениям Ками, алкая очередной порции удовольствия, сдобренного болью и безумием. Вспышка – и все на время стерлось, словно кто-то заботливо уничтожил все постыдные воспоминания. По телу Гакта разлился ласковый холод, словно талая вода спасительно текла по измученной коже: он понял, что так кончил Ками. Гакт опустился на пол, усыпанный осколками и залитый дорогой, но такой никчемной теперь косметикой. Парадоксально, но даже короли сходят со своих пьедесталов, а ангелы падают с небес, словно хлопья снега в студеную зимнюю ночь. Став людьми, они иногда обретают некое подобие счастья. В тот момент это некое подобие выразилось в форме красивой и знакомой каждой клетке тела мелодии, льющейся в блаженной пустоте сознания Камуи, который неподвижно остывал на полу после любовного истязания. Кажется, руки Ками все еще касались его, легко скользя вдоль плавных изгибов ухоженного тела. Безысходность ощущалась физически, словно где-то под ребрами или в спине торчала стрела, медленно пьющая жизнь, но пока чужие руки были где-то рядом, Гакт, по крайней мере, не чувствовал одиночества. «Я – это ты, Ками. А ты – это я. И нас не существует», – прошептал Гакт, и его губы дрогнули в улыбке. Мелодия, которая вспомнилась Гакту в тот момент, уже возвращалась в его жизнь, когда все было выпито, а братик Ю спал на диване, уютно свернувшись под пледом. Тогда Гакт пододвинул его ноутбук и стал медленно клацать по клавишам, испытывая в тот момент то ли искушение, то ли отторжение – возможно, и то, и другое одновременно. Но искушение все же победило, и вот он вернул на экран тот же старый концерт Малисов, и с одного щелчка, невольно зажмурившись, перемотал запись на нужный момент. Это был Regret, знаменитый дуэт Гакта и Ками, где яньское «я» ударных и иньское «я» пианино слились в чарующую и одновременно надрывную мелодию. Свет приглушен, и лишь нежно ласкает каштановые локоны пианиста, играет на мерцающих перьях, венчающих его плащ. На сердце спокойно, но приближается минута ликования, поскольку теперь можно, наконец, быть таким, какой ты есть, а еще на самом красивом языке в мире сказать несколько слов любви достойному их человеку. Этот момент был исключительным еще и потому, что обычно его превосходительство Мана со своим верным кардиналом Кози не позволяли вокалисту проявлять творческую инициативу. Впоследствии в неугодном списке оказалась «Le Ciel», и небо, естественно, упало на землю. Но в тот момент любовникам повезло. Поэтому Гакт был счастлив сидеть за роялем, лаская его белые податливые клавиши, ожидая, когда зазвучит громогласное эхо ударных. И вот сверху разгорается свет, а черная фигура Гакта погружается в еще более плотную тьму, и два отступника вместе творят свою историю – дерзко и тихо, отчаянно и спокойно, порывисто и ласково. Гакт украдкой приподнимает взгляд и видит, как сверху развевается копна густых рыжих волос. Сердце его застывает. Ты – это я, Ками. Я – это ты. Гакт впал в оцепенение, бережно перебирая обрывки воспоминаний, утешаясь тем, что вместе с болью прошлое хранит и теплоту, и что к ней не так уж сложно прикоснуться, каким бы страшным это сначала не казалось. Ками был рядом, где-то и нигде, но на душе было так спокойно, что можно было провести так целую жизнь. Впрочем, если от жизни осталась лишь блеклая тень давнишнего присутствия, стоит ли пытаться за что-то бороться? Боль! В этот момент тело Гакта пронзила такая настоящая, нетеатральная и неигрушечная боль, что он вскрикнул. Жизнь обрела прежние очертания, и пол с осколками снова стал полом с осколками, а грязь – грязью. Гакт почувствовал, как жизнь покидает его тело, словно рука призрака держит его за горло, перекрывая путь дыханию. Улыбаясь странной потусторонней улыбкой, Ками увлекал его за собой, в мир зеркал, откуда нельзя было вырваться на волю. Гакт дернулся от боли и смог лишь сдавленным голосом выдавить из себя: «Ками… какого черта ты делаешь?» Свободной рукой Ками жадно ласкал тело Гакта, словно им правила зависть к чужой теплой коже, подрагивающим мускулам и пульсирующим венам. «Ками, не надо, – просил Гакт, с трудом выдавливая из себя слова. – Ками… Перестань, мать твою». Перед глазами насмешливо стояла картинка из «Regret»: две пары счастливых влюбленных глаз. Две пары совершенно чужих незнакомых глаз. С трудом взяв дыхание, Гакт вцепился в руку Ками, с каждой секундой все сильнее сдавливающую его шею, и попытался оттолкнуть ее. От напряжения глаза наполнились слезами, рот рвано изогнулся в гримасе ярости. «Уходи!» – взревел Гакт, совершив нечеловеческое усилие и вырвавшись из цепкой хватки призрака. И тут он увидел все: свои окровавленные руки и покрытые свежими созвездиями гематом ноги. Реальность царящего хаоса и бледность тени чужого присутствия. «Я жив, жив!» – выкрикнул Гакт, но в конце голос сорвался на хрип, вздох утонул внутри, и в гримерной воцарилась напряженная звенящая тишина. Даже ударные утихли, а крышка рояля с треском захлопнулась. И только через несколько минут Гакт увидел, что комната опустела, и с мучительной болью и страхом обнаружил в зеркале только свое отражение.

[12.2009]