Mazohyst of Decadence

Все было нечетко, как во сне. Кё попытался сконцентрироваться, «подстроить» картинку, но это не помогло – реальность была зыбкой и как будто немного подрагивала, словно отражение на водной глади, чуть тронутое нежным ветром, или дрожащий в ночной тиши воздух, рвущийся из самого сердца огня в морозную свежесть неба. Его тело жарко плавилось в липком коконе простыней, пропитанных влагой и телесным теплом, а сердце то застывало камнем, то начинало бешено биться и трепетать, как загнанное хищником беспомощное животное. Но самыми яркими и самыми невыносимо-сладкими были ощущения, которые сжимали его член, измученный бесконечно долгой эрекцией, в тиски удушливого удовольствия. Они заставляли Кё вздрагивать всем телом, закатывать глаза и хватать очередной глоток густого воздуха пересохшими и набухшими от поцелуев губами. Верхом на Кё восседал хрупкий темноволосый юноша, чья бледная кожа казалась фарфоровой в теплой тусклости окутывающего их света, и его длинные нежные пальцы касались груди Тоору. Казалось, от этих ласковых прикосновений кожа на его грудной клетке расплавится, подобно воску, и горячее сердце Кё выплывет в потоке крови и лимфы юноше прямо в руки. – Тотчи… – вырвалось из груди Кё, словно вздох. Он притянул юношу к себе, пройдясь ладонями по выпуклым костям его позвоночника, и заполучил его губы, которые он в упоении ласкал своими горячими губами. Затем он сделал усилие и, перевернувшись, перенес свой вес на руки, оказавшись сверху. Душная мягкость простыней отпустила, словно Кё вырвался на поверхность из толщи морской воды. Теперь он мог лучше разглядеть любовника. Пара глубоких темных глаз смотрела на него в той странной экзальтации, когда возбуждение перехлестывает мыслимые пределы и мутирует до состояния безсознательной эйфории. Тонкая, изящно очерченная линия губ неизбежно манила к себе, но обрывалась в уголке какой-то странной багровой ссадиной, так неестественно проступающей на гладкости молодой кожи. Стоило присмотреться, и можно было увидеть, что все тело мальчика то тут, то там было покрыто темными островками гематом и кровоподтеков, словно уродливые кляксы красок запятнали девственно-белый мольберт. «Неужели это все сделал я?» – воскликнул на задворках сознания внутренний голос Кё, отчего-то даже без удивления, и тут же утонул в потоке грохочущей на бэкграунде музыки – то ли своей, то ли чужой, выжженной на ткани реальности секундными вспышками боли. Не успел Кё должным образом выпестовать эту мысль, как нежные губы любовника разошлись, приоткрывая манящую влажную тьму, скрывающуюся за ними, а руки дрогнули и нежно обхватили его плечи, и вот Кё отбросил остатки сомнений и прыгнул в разверзающуюся перед ним пропасть темных удовольствий и пьянящего забвения. Мышцы в паху у Кё судорожно сократились, когда он вошел, и звенящую тишину секундного напряжения разорвал надрывно-страстный стон любовника. Несколько секунд сладкого оцепенения стекли в вечность, Кё слегка подался назад и вновь устремился в глубины чужого тела. После нескольких минут движений, резких и сладких, Кё остановился и заставил любовника перевернуться. Юноша повиновался ему, оглушенный болью и чувственностью, и ждал дальнейших действий Кё скорее с отстраненностью, нежели с послушанием, и лишь его руки, упирающиеся в пружинящую поверхность кровати, слегка дрожали. Ощущения не заставили долго ждать. Тошия простонал грудью, а не голосом, и сжал пропитавшуюся потом простынь в своих напряженных пальцах. Кё согнулся, прижавшись к спине любовника, и стал двигаться, сжимая в объятиях его слабеющее тело. Все его прежние мысли и ощущения растворились в дрожащем воздухе, оставляя лишь огромное желание, инфернальное и первобытное, неутолимый голод, истязающий все его нутро. В предоргазменной агонии Кё простер руку, как слепец, и потянул голову Тошии назад, держа его за волосы, а потом с наслаждением припал губами к его шее, на которой уже виднелось несколько черных пятен самых заметных синяков. Тошия затрепетал в крепких руках любовника и попытался вырваться, но зверь лишь усилил хватку, не вкладывая в свои движения ни агрессии, ни жестокости. И вот Кё уже готов был утолить свой безумный голод коктейлем из собственного рвущегося наружу оргазма и чужой дурманящей голову боли, как вдруг мир задрожал еще сильнее, его нечеткие контуры поплыли, как непросохшие краски на психоделической картине безумного художника, и Кё обнаружил, что сжимает в руках лишь пустоту и ничего кроме пустоты, и его тело, которое все еще хранило тепло кожи его любовника, невыносимо быстро стыло, словно из него утекала жизнь. Кажется, он все еще чувствовал тепло чужой кожи на своих губах. – Нет, не надо! Не забирайте меня оттуда! Дайте кончить… Кё пришел в себя от звука собственного голоса, срывающегося с крика на хриплый шепот. Все вокруг него изменилось, и вместо уютного тепла полутемной комнаты он ощущал лишь холодное дрожание ламп дневного света. Он лежал на больничной койке, и его окружали стены пронзительно белого цвета. Над ним стоял спокойный юноша в белом халате и отрешенно смотрел на опустошенный шприц с успокоительным. В первые секунды Кё не мог сосредоточить взгляда на его лице. – Что случилось? – слабым голосом произнес он. Сверху на него полился знакомый каждой клетке тела голос: – Кажется, вы никак не хотите излечиваться. Уже второй приступ за эту неделю. Вы огорчаете меня. Несколько секунд в воздухе висела пронзительная тишина, нарушаемая лишь еле различимым гудением ламп дневного света, а потом прежний приятный голос продолжил свой монолог. – Увы, я зря понадеялся на вашу сознательность. Стоило отменить прием одного препарата – и вы снова перестали себя контролировать. Да что уж там – чуть не убили себя. Я начинаю думать о том, чтобы перевести вас в другое отделение. Кё лишь слушал звук голоса своего спасителя, не вникая в значение слов, пока ответ, наконец, не пришел к нему, ошеломив его своей очевидностью. Кё резко рванулся вперед, пытаясь подняться, но ему помешала смирительная рубашка. – Тотчи! Ты же и есть мой Тотчи! Доктор вздохнул и с сожалением посмотрел на Кё. – Да, меня действительно зовут Тошимаса, но мы с вами никак не можем быть связаны. Во время своих приступов вы видите меня, поскольку я работаю с вами все последнее время. Вероятно, ваше сознание замещает образ значимого для вас человека моим. Имел место какой-то эпизод, после которого в вашем сознании произошли разительные изменения, и вы начали творить те самые ужасные вещи, из-за которых вы, собственно, здесь и находитесь. Кё не ожидал такого ответа и теперь лишь рассеянно слушал доктора и разглядывал засохшие кровавые разводы, проглядывающие там и тут на его смирительной рубашке. Видимо, начинало действовать успокоительное. – А из-за чего я здесь нахожусь? – спросил Кё без особого интереса. – А вы не помните? – Нет… Я что-то вижу, но все расплывается. Как круги на воде. Доктор что-то пометил в своих записях. – Вы совершили несколько изнасилований и убийств. Кё рассмеялся. – Тотчи, и ты хочешь, чтобы я в это поверил? Доктор закусил губу. – А вы будете все отрицать? – Единственный человек, с которым я в последнее время спал – это ты. Кстати, ты не слишком-то сопротивлялся. Кажется, и без того белое лицо Тошии стало еще белее. Он резко отвернулся и быстрыми шагами отошел от связанного Кё, делая вид, что роется в своих записях. Кё попытался высвободиться из смирительной рубашки. – Мы были вместе, неужели ты не помнишь? Что между нами произошло, черт тебя дери? Сними это с меня наконец! Кё сделал резкий рывок, пытаясь выпутаться из смирительной рубашки, но тщетно. Его до слез злило собственное бессилие. Тошия наблюдал за ним стеклянным взглядом. – Ты безумец, Тоору. – Я надеялся, что мы оба безумны. – Тебя уже второй раз за неделю находят в луже собственной крови, а ты пытаешься что-то мне доказать?! – Тошия был бледен настолько, что в своем белом халате вполне мог слиться со стеной. Кё резко поднялся и посмотрел на Тошию тяжелым пронзительным взглядом. – Вспомни, черт побери, просто вспомни. Между нами было… многое. Много прекрасного и совершенно чудовищного. Но боль – это еще не все. Я любил тебя. Твою мать, тебе достаточно сказать пару гребаных слов, чтобы меня выпустили из этой чертовой больницы! Дверь в палату резко распахнулась, и комнату заполнили люди в белых халатах. – Что происходит? Что за шум? Доктор, он ничего вам не сделал? Тошия что-то ответил им – возможно, попытался их остановить, но крепкие руки уже подхватили Кё, и почти сразу ему в руку вонзилась очередная игла. И снова белые стены погрузились во тьму, и все окутал теплый вечерний свет. Воздух дрожал, словно над языками пламени, устремляющимися в холодную высь. Возлюбленные лежали, отяжелев от наслаждения, без движений и без слов – словно боялись спугнуть какое-то еле уловимое ощущение, подобное бабочке, сидящей на цветке. Первым пошевелился Кё, который погладил любовника по плечу и потянулся за лежащим у них в ногах одеялом. Он бережно укрыл Тошию, который устало дремал, обхватив свои хрупкие плечи изящными тонкими пальцами. Когда тот почувствовал, что Кё укрывает его, он встрепенулся и открыл глаза. – Спасибо. Кё еле заметно улыбнулся. – Тебе не холодно? – Нет. – И не больно? – Н-нет… Несмотря на отрицательный ответ, Кё почувствовал неуверенность в голосе Тошии и слегка помрачнел. – Не следовало тебе со мной встречаться. Но стоило теплым пальцам Тошии скользнуть по щеке Кё, как все странное, неприятное, непонятное сжалось до размеров незначительной точки в пространстве и растворилось в ласковой тьме. – Не говори глупостей. Я же знаю, что ты на самом деле чувствуешь, – юноша улыбнулся любовнику лукаво и нежно. Кё промолчал, но молчание было весомее множества слов. Хотелось навсегда застыть в этом моменте единения. Но вот картинка вновь рассыпалась, и очертания любимого лица растворились в отступающем сумраке. Все снова стало светлым и омерзительно отчетливым. Солнце отняло жизнь у очередной пары вампиров, а ветер развеял их пепел по миру. Кё открыл глаза. Боли больше не было, и смирительная рубашка уже не сковывала его движений. Кё с благодарностью посмотрел на доктора, который сидел рядом с ним, ожидая его пробуждения. – Доктор, – Кё заглянул в темные глаза Тошии, которые еще минуту назад так лаского улыбались ему во сне. Он готов был сойти с ума от новорожденной боли, переполняющей его сердце – или утерять последние остатки разума, если он уже был безумцем. Он заговорил твердым голосом: – Доктор, я действительно болен. Я это осознал. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу вас. Я уже понял, что я замещаю что-то там на что-то там, что я чудовище, но, поверьте, я просто не могу излечиться. Есть какая-то часть сознания, которую я не могу контролировать. Вы можете заботиться обо мне, а можете уничтожить прямо здесь и сейчас, но вы должны знать, что я безнадежен. Неизлечим. Вам не стоит тратить на меня время... Кё оборвал себя на полуслове, поскольку на лице Тошии появилась та самая улыбка. Ее он не спутал бы ни с какой другой – та самая улыбка из сна, от которой так лучились его темные глаза. И вдруг – тут же – легкое прикосновение длинных пальцев, скользнувших по лицу Кё, которое будто бы добавило идиллической картине недостающий оттенок, после которого все встало на свои места, несмотря на все мучения, оставшиеся на задворках. – Ну что ты, Тоору. Осознание проблемы – уже первый шаг на пути к излечению. Возможно, со временем эти сны перестанут мучить тебя, и ты поймешь, что я просто твой врач. Человек, который желает тебе добра. Я верну тебе прежний препарат, но только на время – если все будет хорошо, потом попытаемся заменить его на что-нибудь послабее. А пока отдыхай. У тебя был тяжелый день. Кё кивнул и закрыл глаза. Он старался удержать в памяти последнее прикосновение Тошии в надежде на то, что забвение придет раньше, чем это ощущение исчезнет. Тошия еще немного посмотрел на своего необычного пациента со странным, смешанным чувством, а затем, стараясь не шуметь, направился к выходу из палаты. И только у двери он одернул рукава своей водолазки, чтобы никто из персонала не увидел многочисленные изжелта-лиловые синяки, заживающие на его запястьях.

[04.2010]