***
— Что это? - Голос Чуи пропитан неподдельной ненавистью. И впрямь нужно было потрудиться, чтобы довести творческого сдержанного человека до такого, практически невменяемого, состояния. Мужчину трясло от злости. Накахара, стянув с полотна цветочную ткань, обнажил картину перед ее творцом. Завесы, ранее укрывавшая красивое личико Чуи, изображенное на холсте, теперь валялась у ног художника, накрывая небольшую область дорого паркета. Яркие краски, которыми пестрило изображение, могли ослепить неопытный глаз обывателя - все действительно было превосходно. Разве что, за исключением небольшой детали. — Ваш потрет. - Художник кусает губы, зарываясь руками в отросших волосах. В них запутались комки засохшей краски и, кажется, даже стружка от карандашей красовалась в его черных, как уголь, локонах. Рюноске явно чувствовал себя неуютно в таком доме: везде порядок, не разбросаны кисти и краски, дорогая мебель, красивая одежда, демонстративно висящая в гостиной и цветная ткань, лежащая у его ног. Почему-то дрожь бегала по телу просто от осознания того, что этот шелковый кусок материала Чуя когда-то держал в своих руках. — Хорошо, - Накахара недовольно хмурится, скрещивая руки на груди, — а что изображено позади меня? - Парень указывает на место картины, где изображен черный худой силуэт, стоящий позади, в дверном проеме. В отличии от других деталей картины, этот человек-загадка, видимо, не был подвержен детальной обработке. Скорее, он нарисован наспех: худые подкошенные ноги с размашистыми коленями, нарисованными в два неаккуратных мазка, вытянутое лицо с неестественно заостренным подбородком и торчащие во все стороны волосы. Вот уж действительно - мазня. — Это, - художник сглотнул, поправляя галстук, который внезапно стал его душить, не выполняя иной роли, — ваша комната. - Бледные глаза художника сияли неподдельным восторгом: его натурщик в гневе был еще прекраснее. Казалось, даже ярко-рыжее локоны стали пылать огнем ярости. Разве это может не вдохновлять художника на новые свершения? — Ох, - заказчик, наигранно задумавшись, начал расхаживать взад-вперед, все еще не сводя грозного взгляда с растрепанного брюнета, — не помню, чтобы во время написания картины за мной кто-то стоял. Чуя приблизился. Так резко и так близко, что у Рюноске на мгновение, кажется, остановилось сердце. Болезненного вида парень сейчас казался еще более бледным и измученным, и только в глазах играл озорной блеск восторга и сомнительного счастья. — В...верно, - и Акутагава почти стонет, смотря на грозное личико своего натурщика, — но я художник... — Я так вижу? Я тебе деньги заплатил, подонок. - Чуя еле подавляет желание одарить наглеца смачной пощечиной, наконец, выпуская весь свой гнев и негодование наружу. Но вместо этого, молодой мужчина лишь слегка толкает Акутагаву в плечо своим кулачком. "Такой хрупкий", - тихо проносится в голове Акутагавы, когда он потирает место на своем теле, где только что коснулась его муза - прекрасное создание. Парень заливается краской, не в силах остановить этот процесс. В нем бушует вдохновение. Будь возможность, он прямо сейчас взялся бы за кисточки и краски, перенося образы из свой головы на белый холст. Хотя нет, было бы куда лучше, если бы его холстом стал сам Чуя. Если бы он позволил выводить на своем теле невидимыми чернилами причудливые узоры, понятные только художнику. А кисточкой стал бы теплый язык, умело скользящий по миниатюрном телу. Но творца выставляют за порог. Он смотрит печальным взглядом на своего натурщика до тех пор, пока Накахару с глухим скрипом не проглатывает громоздкая железная дверь.***
Чуя пришел к нему на прошлой неделе. Непозволительно красивый. Пахнущий сигаретным дымом и чем-то морским. Художник сразу влюбляется в прекрасное. "Ох, наверное, это очередной сосед, который пришел жаловаться на мои картины...", - грустная мысль посетила Акутагаву и он, вздохнув, опустил глаза в пол. Ведь он сто раз говорил себе о том, что эти мольберты с обнаженными телами давно пора занести в квартиру. Освободить для них место где-нибудь в кладовой. И нет. Каждый раз нет. До сих пор эти творения хранятся у железной двери с номером "39", красуясь пред жителями дома. А Рюноске до сих пор, практически ежедневно, слушает недовольства своих соседей. Особенно тех, которые переехали сюда совсем недавно всей семьей: дети, увидев творения художника, задают родителям лишние вопросы. — Добрый вечер, - бархатным голосом заговорил, пока еще незнакомый, мужчина, — я к вам по небольшому делу. Не будете против, если я войду внутрь? Акутагава практически дуреет от этого сладкого голоса. Это словно доза сильного наркотика, медленно разливающегося по венам, заставляя организм перевернуться с ног на голову. Вот уж действительно "сносит крышу". — Д-добрый. - Рюноске сглатывает, машинально обхватывая свое горло рукой. Под чуть шершавыми подушечками пальцев стучит пульс. Рваный и бешеный. Состояние близкое к алкогольному опьянению, когда все чувства обостряются до предела. Незнакомец все еще стоит у входа в квартиру и, изгибая бровь, непонимающе смотрит на хозяина жилья, ведь тот еле-еле смог выдавить из себя одно слово, а ему предстояло еще ответить на несколько вопросов. — Ну так я могу войти? - Рыжий улыбается, а Акутагава тут же подмечает, как ему идет этот мимический жест: на щеках появляются небольшие ямочки, а глаза становятся еще больше похожими на ясное небо. — Да! - Это прозвучало громко, практически восторженно, и явно не так, как того хотел брюнет. — Конечно, проходите. - Парень выставляет руку чуть в сторону, приглашая гостя в свою творческую обитель. Разве не должен был нормальный человек, прежде всего спросить по какому же делу к нему пришли? Должен. Но только если это не художник, вдохновленный образом нежданного гостя. — Так вот, - рыжий усаживается на стул, по-хозяйски раскинувшись на нем, и смотрит Акутагаве прямо в глаза, — я хотел спросить, пишите ли вы портреты на заказ? На вашей страничке в интернете я не нашел информации об этом. Видел только работы и они - прекрасны. - Молодой мужчина, игриво подмигнув художнику, бегло окинул взглядом его внешний вид: растрепанный, весь в разноцветный кляксах - вряд ли его можно принять за сантехника. Робкий и рассеянный, а Чуя наглый и нетерпеливый. Вряд ли они бы сошлись характерами, работая вместе, например. — А кого нужно рисовать? - С надежной интересуется Рюноске, не отводя восторженно светящихся глаз от своего гостя. Чуя самовлюбленно прикрывает глаза и проводит рукой по рыжим локонам, выдерживая чисто символическую паузу: — Меня, конечно. Художник не верит своему счастью. Хочется кричать, обхватить руками своего будущего натурщика, а после упасть на колени и просто благодарить его за это мгновение. Но вместо этого, Акутагава задает всего один просто вопрос: — А как вас зовут? — Чуя, - быстро дает ответ мужчина, поднимаясь с мягкого стула, — Накахара Чуя. Что это? Неужели простому смертному, художнику из 39 квартиры, довелось услышать имя Бога? Накахара быстро уходит, а Акутагава провожая его восторженным взглядом, рисует на воображаемом мольберте свои картины. Чуя на балконе, обставленном цветами, стряхивает пепел с сигареты. Его образ на этой картине не замысловат, но и одновременно продуман до мелочей: молодой невысокий мужчина в пиджаке на голое тело, в ослабленном галстуке и чуть съехавших вниз брюках, которые открывают взору паховый пушок. Сзади раскинулся "твореческий беспорядок" - уборка здесь явно лишняя. Это определенно нужно перенести на чистый холст, чтобы превратить в полноценную картину.***
— Может, мне распустить волосы? - Чуя, намотав на тонкий пальчик локон рыжих волос, принялся смотреть на художника, который сейчас расставлял все творческие атрибуты по местам. — Это же ваш портрет, Накахара-сан, как вы сами хотите? - Хватая ртом воздух и с трудом выговаривая и без того комканые слова, интересуется Акутагава, не сводя глаз с миниатюрного мужчины, сидящего посреди комнаты на высоком табурете. Чую, пусть и настораживало такое странное поведение его художника, он не заострял на этом внимание. Все же, все творческие личности немного двинутые, разве нет? И если у самого Чуи это проявлялось едва заметно, то Акутагава - просто ходячий липкий комок причудливых действий. — Хочу, чтобы немного спадали на плечи, - рыжий ловким движением стянул с мягких волос резинку, заставляя те раскинуться на костлявых плечах, — мне так идет? - Смело интересуется мужчина, красуясь перед художником. У Рюноске голова идет кругом. Воздуха не хватает. Это же настоящая тюрьма, куда даже кислород поступает через раз. Еще чуть-чуть и эта сладкая пытка получит свою развязку: Акутагава умрет на месте, побившись в предсмертной сладкой агонии каких-то жалких пару минут, а перед глазами его будет прекрасный образ Чуи с распущенными рыжими волосами. — Да, - на удивление четко отозвался брюнет, — без одежды было бы еще лучше. - последние слова - тихий шепот, который, благо, Накахара не смог бы услышать, даже очень тщательно вслушиваясь в бурчание. И вот, процесс пошел полным ходом. Это процедура долгая, но несказанно приятная. Особенно, когда перед тобой высшее создание, готовое стать в любую позу, слегка раздвинуть стройные ножки и развратно облизнуться, просто чтобы подарить творцу столько желанное наитие и, в конечном итоге, превосходно получится на портрете. Акутагава рисует в полном молчании, только изредка слышится шуршание кисточки о мольберт и рваное дыхание художника и его музы. Чуя очень похож на девушку. Рюноске подмечает это, прорисовывая на холсте пухлые губы. Только некоторые грубоватые черты лица и следы молодой щетины выдают Накахару - парень, просто очень красивый. Мог ли Чуя знать о том, что Акутагава рисует его уже не первый раз? — Ч...черт! - Громко завопил брюнет, поставив акварельную кляксу на почти законченной работе. Процедура была долгой, практически изнурительной, а теперь все безнадежно испорчено: на шее натурщика красуется уродливое асимметричное пятно. Не долго думая, Накахара встает со своего места и подходит к мольберту, внимательно изучая картину - все идеально: прекрасно проработанные детали, превосходная работа со цветом, отлично переданная перспектива и небрежная клякса, обрамляющая тонкую шею, словно петля. — Хм, - Чуя хитро улыбается, — оставь на мне такую же и все будет просто замечательно! Рыжий спешно возвращается в исходную позицию и, не дожидаясь ответа, уже ждет, когда на его теле оставят акварельное пятно. Акутагава, который прибывал в ступоре пару мгновений, быстро пришел в себя и с бушующим огоньком в глазах, взял отдельно лежащую банку с акварельной краской, словно она ждала свое часа, и помчался по направлению позирующего. Наслаждаясь каждым моментом, судорожно вдыхая запах Чуи, который сейчас был так близко и даже позволял касаться своей нежной кожи, Рюноске прорисовывал пятно на его тонкой шее, стараясь заставить краску принять точно такую же форму, как вышло на холсте. И художник прекрасно справляется со своей задачей. Чуя еще не видел столь озорного блеска в глазах своего художника. Будто бы тот, позволил себе совершить непозволительно сладкий проступок.***
Сначала это был всего лишь набросок на акварельной бумаге ( другой не оказалось в нужный момент под рукой ), но позже это стало полноценным рисунком. Изображение не замысловатое: спящий в своей кровати рыжий мужчина, умиротворенно раскинувшийся на красно-черных простынях, которые так эффектно подчеркивали его цвет волос. Акутагава рисовал это с особой любовью. Он наблюдал, как акварельные засосы расцветают на красивой шее, как пустые пряди превращаются в рыжее шелковистые локоны. Это был первый раз, когда Акутагава осмелился нарисовать любовь во плоти. А уже через пару дней в его столе можно было найти массу вырванных из альбома набросков с Чуей, в числе которых было и воплощение задумки с балконом и сигаретой. Спущенные штаны, которые совсем не прятали выпирающие тазовые косточки и паховый пушок, казались Рюноске просто лучшей задумкой со времен, когда он впервые взял в руки карандаш. Художник не может позволить себе злоупотреблять этим: зацикливаться на одним и тех же образах - губительное дело для творческого потенциала. И поэтому Акутагава сказал себе твердое "нет". Больше не будет этих грязных, потертых в уголках листа, скетчей, о которых заказчик ничего никогда и не узнает. Не будет размышлений о новых полотнах, главным героем которых стал бы Накахара Чуя. Но Рюноске просто обязан был позволить себе маленькую шалость. Сладкий проступок, который он с азартом в глазах будет вспоминать еще долгое время. Штаны медленно съехали вниз по костлявым ногам, заставив кожу покрыться мурашками от неприятного скольжения шершавой поверхности по нежной коже. Рука потянулась туда - прямо к разгоряченной плоти, которая уже давно хотела ласки и изнывала от неудовлетворенного желания. Акутагава мог очень долго сдерживать себя. Он кусал губы, представлял, как рисует картины с тем, чего сейчас больше всего хочет, но в конечном итоге разменивал творчество на похоть. И сейчас все происходило точно по такому же сценарию: как бы долго юный художник не сопротивлялся, рано или поздно его руки потянутся вовсе не к мольберту и кисточкам. Воздух стал тяжелым, сам процесс дыхания сейчас стал чем-то вроде "игры на проверку силы", где тебе не останется приз, если не будешь хорошо стараться. Отводя взгляд куда-то в сторону, чтобы не видеть того, что сейчас он сам же и творит, Акутагава берет в свободную руку рисунок с изображением Накахары, а второй начинает скользить по возбужденному, сочащемуся смазкой члену. Стон, который быстро превращается в сдавленный рык, а после остается только тяжелое дыхание. Акутагава не любит слушать свой голос. Рука двигается медленно. Большой палец поглаживает голову, собирая подушечками пальцев липкое вещество. Это тяжело, действительно тяжело не иметь возможности прикоснуться к любимому в такой момент. А Акутагава прикасается. Головка члена медленно двигается по рисунку, обводя очертания фигуры Чуи, касаясь изображения его бедер и паха. На секунду Аку даже слышит стоны в исполнении парня с обложки. Воображение - бесценная штука. Восхитительно. Акутагава протяжно стонет, сильнее обхватывая возбужденный орган. Рука пульсирует ни сколько не уступая влажному члену - дрожь идет по всему телу, а пульс отбивает свой ритм в каждой клеточки организма, даже заставляя кожу покрываться мурашками. Член полностью лег на акварельный лист, заменяя тугие стеночки Чуи, которыми художник так сильно желал обладать. Шероховатая акварельная бумага не то чтобы вполне могла сойти за тугое колечко мышц, но ничто не мешало Рюноске мечтать и фантазировать. Ужасная альтернатива, но это лучше, чем ничего. Оргазм накрывает с головой неожиданно, это как наваждение, то же самое, что сразило брюнета, когда он впервые увидел у своего порога прекрасное рыжее создание - музу, что прекраснее всех существ в этом умирающем, полным творческого хауса, мире. Белая вязкая сперма стекает по листу бумаги, который сегодня уже второй раз размок, но на сей раз не от краски. Салфетки нет поблизости, а на пол это попасть не должно. Слишком уж много под ногами нужных эскизов. Как хорошо, что под рукой оказалась баночка со старой, купленной на особый случай, акварельной краской.***
Но творца выставляют за порог. Он смотрит печальным взглядом на своего натурщика до тех пор, пока Накахару с глухим скрипом не проглатывает громоздкая железная дверь. Акутагава уходит прочь, но он будет следить за своей музой. Всегда. Чуя не любит, когда что-то идет не по его задумке, но Чуя любит искусство. Он не сможет уничтожить картину, созданную руками настоящего мастера. Именно поэтому, даже если Акутагава найдет свою смерть в ближайшем будущем - он всегда будет рядом. Будет смотреть на него из тени, стоя позади в дверном проеме. Будет позволять себе мелкие шалости.