Не значит

Он называет ее самым ужасным словом, которое только может прийти ему в голову — оскорбляет ее «грязнокровкой» и злобно ухмыляется, приподнимая уголки губ в какой-то отвратительно красивой усмешке. Смотрит на то, как она корчится от злости и раздражения — как говорит что-то в ответ и уходит, зло топая ногами — отчаянно желая быть от него подальше. Он хмурится и кричит ей вслед, что она лишь «долбаная грязнокровка», что она ниже его, а она только гневно оборачивается через плечо и тут же исчезает за ближайшим поворотом. Но это не значит, что она ему не нравится. Он наблюдает за ней в Большом зале — за тем, как она беззаботно хохочет со своими двумя друзьями, и как болтает о чем-то радостно. Он уже много раз наблюдал за ней, поэтому удивлен, что никто еще не заметил. На самом деле, это стало его привычкой — любимой привычкой — смотреть на нее со своего стола и изучать со всех возможных ракурсов. Он вдруг понял, что теперь ему даже нравится коричневый цвет — в основном из-за ее волос, — и любой другой коричневый кажется ему уродливым в сравнении с медовым оттенком ее кудряшек. Еще он понял, что ему нравится смотреть на ее улыбку, возникающую на ее лице всякий раз, как она оказывается рядом с Поттером и Уизли; от этого она становится еще красивее, а он не знает, как такое вообще возможно, потому что каждый раз, когда она раздраженно хмурится, заметив его приближение, он рассеянно думает, что она в самом деле прекрасна. Теперь он понимает, когда она радуется или грустит — он может определить это по тому, как светлеют или темнеют ее глаза в зависимости от настроения. Вот сейчас она однозначно радуется: в ее глазах словно пляшет свет, и они чуть ли не сверкают от восторга. Он мысленно вздыхает, желая, чтобы ее глаза искрились так же, как теперь, при виде него. Все, что он получает от нее — мрачный, какой-то задумчивый хмурый взгляд, и он от этого устал. Он это ненавидит. Но это не значит, что он ненавидит ее. Он с угрюмым видом сидит рядом с ней на Нумерологии, не зная, следует ли ему радоваться или беситься из-за того, что их поставили в пару. Вместо этого холодно косится в ее сторону — и это даже несмотря на то, что его сердце прямо сейчас вколачивает довольно болезненные удары в грудную клетку. Она делает вздох, открывает книгу и спрашивает, на какой вопрос ему хотелось бы ответить. Он с тем же безразличием отвечает, и вскоре они оба усердно работают над заданием, которое дает им профессор Вектор — в конце концов, их не просто так считают лучшими учениками в классе. Как-то в процессе он бросает взгляд на ее работу и понимает, что она допустила небольшую ошибку в одном растворе; он указывает на это (хоть и сам не знает, зачем), и она в удивлении поднимает на него глаза и проверяет то, о чем он сказал. Она быстро исправляет ошибку и снова поднимает глаза на него — вблизи они так хороши, что он против воли задерживает дыхание, а еще осознает, что был не прав, когда решил, что ничто другое якобы не сравнится с коричневым цветом ее волос; ее глаза имеют тот же поразительный оттенок, только… красивее, если такое вообще возможно. Она благодарит его застенчиво, и он отвечает не сразу, потому что все еще очарован ею. К тому моменту, как он отходит, на его щеках появляется румянец, и она спрашивает, почему он такой красный — он мысленно проклинает собственную природную бледность, но ей отвечает, что все в порядке. На секунду ему кажется, что она улыбается ему, и он почти улыбается ей в ответ, но момент упущен, и они оба возвращаются к работе. Он думает, не показалось ли ему; его настроение стремительно падает, и вот он уже ощущает уныние. Возвращается к своей работе, натягивая на лицо самодовольно-равнодушную маску — словно ему будет плевать, даже если его партнерша исчезнет в воздухе. Но это не значит, что он ничего к ней не чувствует. Он идет следом за ней, наблюдая за тем, как покачиваются ее бедра при ходьбе, и безуспешно пытается смотреть на что угодно кроме нее. На этой неделе их отправили патрулировать вместе, и ему ужасно не нравится эта дурацкая затея старост мальчиков и девочек заставлять префектов патрулировать в паре. Его могли поставить в пару с кем-нибудь из Пуффендуя или Когтеврана, но по какой-то счастливой случайности поставили с ней. Не то чтобы он особо возражал, но все равно — для них обоих было бы лучше, если бы им поставили в пару других людей. Прошло уже полтора часа, и он ничего так не желает, как вернуться в свою спальню и заснуть крепким сном; но нет, он здесь, и вопреки своим словам он бы ни за что ни с кем не поменялся. Они оба молчат, и он чувствует ее дискомфорт — он ведь знает, что она привыкла разговаривать и терпеть не может идти молча, даже если это молчание с ней делит он. Наконец, она оборачивается, возводит глаза к потолку и улыбается — спрашивает, не будет ли он против, если в процессе патрулирования она будет разговаривать. Разумеется, он против, но он этого не говорит. Она начинает болтать — об уроках, конечно, — рассказывать ему о том о сем, и он изо всех сил пытается слушать, но не может: его слишком отвлекает звук ее голоса и то, как красиво падает на нее свет от заколдованных факелов. Сейчас она выглядит очень изящной, но это и неудивительно — он уже замечал это за ней. Из ее свободного хвоста выпадает завиток волос, и он, повинуясь какому-то порыву, протягивает руку и заправляет прядь ей за ухо. Они оба останавливаются, удивленные и смущенные тем, что только что произошло. Они продолжают идти, и она снова начинает говорить, но он замечает, что ее голос звучит чуточку тоньше, чем раньше, и что она постоянно теребит край своего свитера. Но с виду ничего не изменилось. Но это не значит, что между ними все так, как прежде. Во время Ухода за магическими существами его глаза скользят в ее сторону, и он перехватывает ее взгляд. Впрочем, она тут же отворачивается; кожу ее щек обжигает румянец, а взгляд решительно устремляется на Хагрида. Он чуть заметно ухмыляется, понимая, что она снова на него смотрела. Он уже три раза застал ее за этим занятием, и ему довольно приятно осознавать, что теперь не он один заинтересован. Еще он заметил, что теперь она говорит с ним больше, особенно на Нумерологии, и его радует — нет, его приводит в эйфорию — эта перемена. Все на его факультете замечают его внезапно приподнятое настроение, но никто не спрашивает о причине; им плевать, в конце-то концов. Может, они думают, что произошло что-то классное — а, может, что он влюбился. Но нет, не может такого быть: он ведь никогда не влюбится. Но это не значит, что их предположения всегда ошибочны. На этой неделе он патрулирует с ней трижды; видимо, эта идея оказалась такой удачной, что старосты девочек и мальчиков решили продлить ее еще на неделю. И вот они снова здесь, совершают обход в ночные часы. Теперь она рассказывает забавную историю, и он посмеивается время от времени, потому что история и впрямь забавная, и потому что он снова рядом с ней. Они прогуливаются по полю для квиддича: на улице довольно темно, но, к счастью, небо усыпано звездами, выходит луна, и все такое прочее. Какой-нибудь безнадежный романтик сказал бы, что это прекрасная ночь для любви, но ни один из них не романтик, так что между ними ничего романтичного не происходит… До этих пор. Это происходит так неожиданно, что он даже не успевает это понять — просто по какой-то неизвестной причине протягивает руку и переплетает их пальцы. Их обоих это весьма шокирует, но никто не обращает на это внимания, потому что каким-то образом — в каком-то странном смысле — так правильно. И то, что случается сразу после этого, вполне ожидаемо: он притягивает ее к себе, глядит в эти шоколадные озера и целует — он так долго сдерживал себя, что теперь дает себе волю; одна его рука пробегает по ее каштановым прядям, а другая обхватывает ее за талию, прижимая ближе. Она целует его с той же страстью, зарываясь пальцами в его светлые волосы и с жаром скользя ладонями по его спине. Он уже давно хотел это сделать, и она явно тоже этого хотела. Это так неправильно — целовать ее с таким отчаянием. Это так неправильно — в принципе ее целовать. Но, опять же, это не значит, что целовать ее не может быть одновременно правильно. С той самой ночи на квиддичном поле они встречаются тайно. В самых темных углах, в самых тихих закоулках — он любуется ею, целует ее, обнимает ее, касается ее. Ему нравятся такие встречи: они высвобождают страсть, которую они делят на двоих, и создают секреты, которые они оба хранят — и ему льстит, что она скрывает это от Поттера и Уизли. Не только им она принадлежит: ему тоже достается кусочек, и он этому рад. В этот момент они в заброшенном классе по Чарам, и он прижимается к ней, исследуя губами ее рот и руками расстегивая пуговицы на ее блузке. Отстраняется и… смотрит на нее. Ее губы припухли, щеки залиты румянцем, волосы растрепаны — и все-таки она по-прежнему кажется ему самым прекрасным созданием, которое он когда-либо встречал. Он берет ее небольшие ладони в свои до того, как она расстегнет верхние пуговицы его рубашки, крепко сжимает их и почти произносит нечто важное — но не успевает, потому что она останавливает его и говорит, что он не может. Они не могут. Он спрашивает, почему, и она отвечает, что они разные. Они живут в разных мирах. Они — враги. Она — гриффиндорка; он — слизеринец. Она говорит ему, что они не могут зайти дальше, чем теперь — чем вот так. Она не хочет рисковать. Но он-то хочет: ему теперь наплевать. Но это не значит, что и ей должно быть наплевать. И вот они вновь возвращаются к тому, с чего начали — он хмурится при виде нее и обзывает дурацким словом, которое теперь втайне использует в качестве проявления нежности, а она игнорирует его и проходит мимо, бросив ответный злой взгляд. Он смотрит на нее в Большом зале; она все так же красива — так же красиво улыбается, и ее глаза так же радостно блестят. Коричневый цвет ее волос и глаз все так же несравним ни с чем другим, но теперь он его ненавидит — ужасно ненавидит, потому что этот цвет принадлежит ей. Все замечают, что он угрюмее обычного — что он огрызается на каждого, кто смеет нарушить его одиночество. Может, ему в чем-то не повезло, а, может, он разлюбил. Еще никогда они так сильно не ошибались — он вовсе не разлюбил, а как раз наоборот, ведь он до сих пор в этом дерьме по уши. Но это ничего для них не значит; им плевать, в конце-то концов. Он смотрит, как она выходит из Большого зала, перед этим ласково чмокнув в щеку проклятого Уизли — и вскоре ловит себя на мысли, что идет за ней. Ее каштановые кудри подпрыгивают в такт ходьбе, а полы черной мантии вздымаются, когда она идет по коридору — он все так же молча идет следом, ощущая ярость. Он знает, что ей известно, что он за ней идет, но она не оборачивается. Наконец он, потеряв всякое терпение, хватает ее за руку и утягивает в темный угол, толкая к стене. У нее ошарашенный вид — широко распахнутые глаза блестят от испуга, и на какую-то секунду он теряется в них, но до того, как успевает потонуть в этих коричневых озерах, отворачивается и рычит. Хватка становится сильнее, и он слышит, как она тихо хнычет от боли. Когда он снова поворачивается к ней, она гневно смотрит на него, во взгляде читается вызов. Он отвечает точно таким же гневным взглядом — давая понять, что ему тошно от одного ее существования, — и игнорирует боль, что шевелится в сердце, а еще не проглатываемый, растущий в горле ком. Он так хотел сказать ей кое-что той ночью, но она ясно дала понять, что им не по пути. Ее чувства к нему явно не изменились, и он возмущен, потому что его чувства к ней так сильны; она все еще ненавидит его, терпеть его не может, но он — нет. Не теперь. И тем не менее… — Я тебя ненавижу. Она смотрит на него с молчаливой ненавистью, и тогда он ее отпускает. Ему хочется заставить ее плакать, но она не плачет — только хмурится и исчезает за углом. Он из темноты наблюдает за тем, как она уходит, и сползает на пол, захлебываясь болью, которую она тоже должна чувствовать. Прислоняет голову к прохладной стене, повторяя себе, как сильно он ненавидит ее, презирает ее — ненавидит за то, что из-за нее чувствует себя таким несчастным и жалким. Он ее ненавидит. Так чертовски сильно. Но это не значит, что он ее не любит.