Способы

Эти их доллары, на самом деле, были просто ужа-асно скучными. Си ещё помнила очаровательные шестипенсовики с черепахами, ради которых шарила по кармашкам фиджийских официанток, и афинские «совиные» лепты, доставшиеся ей после дня сгорбленной походки. Она высматривала их на расскалённой брусчатке Колонаки, потому что в том месяце и так было немало проблем, а Ам слишком любила давать пощёчины. «Не лазай по карманам из-за мелочёвки». Хлоп. «Иди ровно». Хлоп. «Но ты же сама сказала…» Хлоп. Ам никогда ни с чем не примирялась, но и не была той палкой о двух концах. Она, вообще-то, больше походила на замкнутый круг. Сансару. Повторяй, повторяй, повторяй. Хлоп-хлоп-хлоп. А Си просто любила монетки и смеяться над сестринской шепелявостью. Но, в конце-концов, когда на стекле близжайшей бакалейной лавки появилась двостраничка «Акрополя», где под заголовком «Скандальное ограбление бутика г-жи Критэс» чёрными буковками расплывались и вздувались, от слишком большого количества не слишком хорошего клея, разнообразные «теории», как называла их Ам, или, как называла их Си, «бредни», девушки решили, что все деньги тут им уже наскучили пора уже оправиться на запад. Предварительно купив несколько фунтов этого восхитительного чёрного чая, у старика Пулоса, где со стеклянной витрины на них пялился «Акрополь», будто вздувшийся покойник, углядевший в толпе убийцу своими глазами-стекляшками. Да, это было славное времечко. Не сравнить с Америкой. Здесь всё было до ужаса… Ужасно! Здесь работалось не тяжелее, чем везде, а по пятницам, за поясом халата и придавленные палочками в волосах, скрывались не такие уж и маленькие суммы. Столько не насобираешь, даже выворачивая ладони в Кхон Фу Янг*. Так не заработаешь, даже соблазнительно покачивая бёдрами в китайском кабаре мадам Сары, где в половине танцовщиц не найдётся и четвертинки китайской крови. «Знаешь, они так застенчиво улыбаются из-за того, что у них кривые зубы». «Знаешь, в кабаре Дира одна китаянка задохнулась, когда пыталась отбелить свою кожу». В кабаре мадам Сары, которую в известных кругах ласково называли «Тётушкой» нельзя было заработать таких денег, даже будучи всеобщими любимицами. Когда в ухо шепчут «Огненные близняшки», то шепчут явно не в одно. Новости по Миссури разносятся быстрее, чем Ам выпрыгивает из окна второго этажа или вдавливает кадык в глотку. Когда Си кидает сестре факел, когда кружится с веером, раздувая пламя, минус-первый этаж дома забит людьми, — этими галантными джентльменами в костюмах цвета сливочного мороженого, и кровью на манжетах рубашки, в качестве клубничного сиропа. Они — эти Франческо Проккопио от Ла Коза Ностры, — хлопают, ревут, как одно животное, пытаются заманить в содержанки. Но ни один, ни все они вместе взятые никогда не даёт им за вечер четыреста долларов. Четыреста ужа-асно скучных долларов, в которых Ам не чает души. Наверное, ещё потому, что у них нет таких денег. Ла Коза Ностра не ходит по кабакам и не изменяет жёнам. Каждого, сидящего в этом зале, можно запросто убить простой железной заколкой. Си знает четыре способа. Ам — семь. Они прыгают в окно второго этажа, а по утрам слушают громкие причитания мадам Сары, и её же распоряжения. «Стьюи, нам нужен сейф», «Марла, чего ты стоишь, дура? Тащи сундук в мою комнату!», «Джу, детка, ты же записываешь всех посетителей?». Мадам Сара, тётушка с железной коленной чашечкой и навахой за сеткой компрессионных чулок «Sigaris» цвета «яичной скорлупы», входит в комнату своих любимиц. Они спят. Она охватывает комнату быстрым взглядом, как свою крокодиловую сумку с документами и тремя протухшими тюбиками Глэрнэма. Вся её самая важная собственность на месте. Она выходит, поскрипывая коленом, а через семь секунд щека Си горит. Ам знает три способа беззвучной пощёчины. Её сестра — ни одного. Её сестра лежит, высунув руку из-под одеяла, и где-то там, где под кожей, тонким слоем жира и плоти кроется разъём в лучевой кости, там бледно-бледно-синее пятно. «Это не кукла». Хлоп. «Все банкноты настоящие». Хлоп. Хлоп-хлоп-хлоп. Колесо сансары. Иногда в связку этих отвратительных долларов подкладывают маленький пакетик несмываемых черныл. Если сожмёшь пачку — твои руки станут синее, чем у утопленника. Си вспоминает Грецию и то, что чай старика Пулоса был просто отвратительным. «Марла, приготовь что-нибудь с длинным рукавом». В Америке работалось не сложнее, чем везде, и в тот вечер, когда «огненные близняшки», выступали в розовом и красном ханьфу, рукав Ам из синтетического шёлка загорелся. Ам продолжала танцевать, пока огонь сжирал тоненькие стебли золотых хризантем и тогда Си взяла её за руку и закружилась вместе с ней. Когда Марла вылила на них ведро воды, она была официально уволена и выпнута на улицу. В Америке работалось не сложнее, чем везде, и в тот вечер близняшки получили компенсацию и прозвище «Алые фениксы». Си получила возможность забинтовать руку, ссылаясь на ожоги, и каждую ночь, в течении трёх дней тёрла её металлической драчкой для посуды, пока чёрнила не сошли. Близняшки не выходили в окна где-то пять пятниц. А сундук мадам Сары больше не кому было заносить в её комнату.

***

Когда её сестра раскладывает в ванной комнате пачки блевотно-зелёных бумажек, то всегда говорит «Шю-шють для меня», на что Си должна ответить «чу-чуть для меня». Это ритуал, потому что потом все деньги всё равно сваливаются в одну кучу и ни «твоего», ни «моего» там нет. Они должны потратить эти деньги до того, как уедут из страны, ну и оставить немножко, для гарантии. Их железные заколки изначально полые. И алюминиевые, на самом деле. Трубочка из банкноты должна быть тонкой-тонкой, а сверху заколка запаевается. Алюминий такой же тонкий. Делаешь надрез, сгинаешь, вытаскиваешь банкноту. Это на совсем крайний случай. Когда нужно выжить или умереть. Ам знает восемь способов самоубийства с помощью этих заколок, Си — ровно столько же. Си трёт себе руку металлической драчкой для посуды, говорит «Чу-чуть для меня», а потом чувствует, что уровень воды в ванной поднимается. Ам подсаживается к ней, и до красной дольки луны вонзает острые, красные ногти в подбородок своего искривленного зеркала. «Чуть-чуть для меня», снова говорит Си, осторожно прохаживаясь языком по бескровным губа своей сестры. «Шу-шуть для меня», вторит, шепчет Ам.