***
Место действия — медицинский блок реабилитационного центра. Время — полдень. Пациенты нуждаются в медзаключении, и София внимательно читает отчёты разных специалистов для каждого, — буквально каждого, — из них. Времени на это уходит уйма, но у неё впереди весь день, вся неделя, весь месяц, весь год. Объем её задачи настолько гигантский, что как только она закончит писать заключение для последнего пациента, информация о первом уже потеряет свою актуальность, и ей придется делать все с самого начала. На Софии светло-серая атласная рубашка и темные брюки со стрелками. На плечах висит лабораторный халат, своим видом напоминающий плащ воина из средневековой гравюры. — Привет, София. Она здоровается с пациентом в ответ вежливым кивком головы и располагающей улыбкой. Наверное, ей тоже нужен этот позитивный фон для продуктивного дня. Эта София — нейролог и генный инженер. Одна из первых клонов, созданная, по словам отца, из необходимости ускорения темпов работы. Бедняжке приходится читать так много, что, будь она органической, настоящей, ей бы давно уже следовало выписать очки. Эта София задает вопросы, вносит заметки, сверяется с отчетом, задает новые вопросы, и так без конца и начала. Хуже, чем белка в колесе.***
Место действия — так называемый “кабинет лингвистики”. Время — около четырех часов дня. На Софии безразмерная рубашка, просторные брюки и черный твидовый кардиган. На столе перед ней лежат древнейшие манускрипты, оригиналы, написанные на языках, на которых уже давно говорят одни лишь мертвецы. И кстати, с живыми людьми она тоже не говорила уже очень давно. Она — клон, созданный с целью дешифровки языка предтеч. — Привет, София. — Я не хочу, чтобы меня отвлекали, — отрезает она, даже не поднимая головы. Кто-то, для неё невидимый и несуществующий, осторожно кладет огромные черно-белые снимки исписанного и изрисованного пергамента поверх её работы. Их она замечает. Их существование она признает. Ничейный голос несколько виновато сообщает: — Это — максимум того, что удалось восстановить. София смотрит во все глаза на снимки и довольным голосом говорит: — Это — всё, о чем я только могла мечтать. Этой Софии только что принесли подробный оригинал чертежа Яблока, и она только что получила эквивалент рождественского подарка.***
Место действия — тюрьма в Хантсвилле, США. Время — самое то для жертвоприношения. Она заходит в момент, когда тяжелые занавески театрально расходятся в стороны, открывая взору свидетелей казнь Каллума Линча. Они сидят на жестких стульях и следят за происходящим за окном, будто находятся на сеансе в импровизированном кинотеатре. Один из свидетелей выглядит таким взволнованным, что так и хочется вручить ему полосатое ведерко поп-корна. На Софии — темная, почти черная рубашка и брюки. А еще её называют Охотницей. — Привет, София. Она еле заметно улыбается управляющему тюрьмы — невысокому, пожилому мужчине, который присутствует сегодня на правах посетителя. Ей не следует лишний раз демонстрировать своё знакомство с ним при свидетелях, поэтому она молчит. София смотрит на свежий кусок мяса, который она уже купила, но пока не забрала. Он подсвечен белым светом ламп, его содержали во вполне нормальных условиях, и выглядит он вполне многообещающе. Прямо-таки жаль, что здесь не организована доставка товара на дом. Каллум Линч прикован к специальному креслу ремнями. В него вкалывают токсин, и теперь он одной лишь своей злобой пытается отсрочить неизбежное. Впрочем, не такое уж и неизбежное. Этот кусок ей нужен живым — ей, их корпорации, да и всему человечеству. Он пересекается с ней взглядом, и она пытается утонуть в океане, бушующем в его голубых глазах. Он сейчас переживает смерть, он осознаёт, что ему остались считанные вздохи, он полон эмоций — последних, живых и сырых эмоций. Утонуть в океане у Охотницы не получается — в лучшем случае лишь обмочить ноги. — Да будет свет, — шепчет она, когда веки мяса закрываются. Ей тоже предстоит много работы.***
Вот и всё, говорит София. Она не может не заметить, как её похитители разинули рты и недоверчиво нахмурили брови, но их можно понять. В конце концов, “Абстерго” всегда были авангардом технического прогресса, и они мчались вперед быстрее, чем человек мог себе представить в своих самых смелых мечтах. С потолка эхом доносится легкий перестук, будто кто-то выронил камешки. София мысленно прикидывает время с момента её похищения, делает простые арифметические вычисления и, удовлетворенная результатом, улыбается про себя. Она слегка задержалась. Кэл и Лин стремглав бросают опасливые взгляды наверх, к источнику шума, а затем, обменявшись сообщениями на языке еле заметных кивков и мрачных взглядов, расстаются. Лин идёт в самый угол допросной комнаты, к столу, на котором тускло поблескивает аккуратно сложенное оружие — какие-то ножи и, если София не ошибается, несколько дымовых шашек, — и ловкими, заученными движениями вооружается до зубов. Она скрывается за дверью с явным намерением встретить гостей с достойным гостеприимством. Кэл говорит: — И ты хочешь сказать, что я убил… твоего клона? — Да. — Но она истекала кровью. Она умерла от потери крови. На это София не может сдержать легкой усмешки. — Если бы не обстоятельства, я бы с удовольствием дала тебе поговорить с Граматикой, чтобы он объяснил всё про то, насколько похожими на людей он сделал клонов. Знаешь, он любит поиграть в Бога время от времени. Возможно, если он хотел, чтобы они жили, как люди, то захотел, чтобы и умирали они соответственно. Он долго обдумывает её слова в полной тишине. София вслушивается, и не слышит ничего, кроме его вдохов. То ли схватка с Лин ещё не началась, то ли она уже быстро и бесславно закончилась. — Почему тогда кроме тебя я никого не видел? — спрашивает Кэл и, гораздо тоскливее, добавляет: — Кроме тебя и той. Убитой. — Ты видел, но просто не понимал, — терпеливо поясняет София. — Один клон был на твоей казни, другой рассказывал про нашу корпорацию, а с третьим ты закончил регрессию. Возможно, между делом ты пересекался ещё с несколькими, но, честно, не берусь ничего утверждать. Кэл вновь берет тягучую паузу, а затем обращается к Софии: — И ты вот так запросто выдала нам, ассасинам, секретную информацию? — Ну, — немного мнется она, — всё равно рассказать вы никому не сможете. Лин, как минимум, точно. А насчет тебя — это уже вопрос… Дверь позади Кэла с грохотом распахивается настежь, и из темноты коридора ему под ноги с глухим звоном падает дымовая шашка. — ...времени. Кэл грудью встречает серый туман и растворяется в нем. София за шипением шашки различает череду глухих ударов, рычание и стон человека, который борется с неожиданно сильным противником, а затем... Ничего. Дым почтительно расступается в стороны, пропуская вперед черную фигуру с винтовкой в руках. Мысленно закатывая глаза, София замечает, что она снова облачилась в свой любимый цвет с ног до головы: черные солдатские сапоги с резиновой подошвой, черная безразмерная униформа из штанов и куртки, черные перчатки, сжимающие столь же черное оружие, и черная маска с оптическим визором. Она всегда была той ещё позершей. Спасительница Софии стягивает с себя маску, и её бледное лицо так выделяется на фоне остального, что напоминает полную безжизненную луну темной-темной ночью. Но сторонний наблюдатель с непривычки бы скорее заметил, что если лицо спасительницы и напоминает что-то, то скорее лицо самой пленницы и, притом, уж слишком сильно. Это Охотница. — И угораздило же тебя вляпаться в такое дерьмо, — говорит она и, достав сигарету из кармашка на груди, подпаливает её конец металлической зажигалкой. Ещё не успел рассеяться дым от шашки, как в лицо Софии летит невесомая струя другого дыма, сигаретного. София ждет секунду, две, три, а затем у неё лопается терпение. — Освободи меня, — с вежливой улыбкой говорит она. — Ты ведь за этим пришла. Её клон склоняет голову на один бок, затем на другой, театрально делая вид, будто размышляет над словами Софии. — В какой-то степени, — в итоге соглашается она и, зажав сигарету во рту, таки тянется к ремешкам и веревкам, которыми стянули руки, ноги и туловище Софии. — А ещё чтобы довести до твоего сведения, что ты освобождена от позиции гендиректора “Абстерго” и переводишься в департамент управления “Дланью”. София не верит своим ушам. Клонам, конечно, не чуждо чувство юмора, но шутить на такую тему должно быть против заложенного в них протокола. Её мысли путаются от возмущения. — Совет не мог взять и сместить… — О, совет тут не при чем, — отмахивается клон, расстегивая очередную застежку. — Это сделала я. Она говорит: — И теперь ты в моем подчинении.