He lives for love, he loves his drugs Он живет ради любви, он любит свою наркоту, He loves his baby too И свою детку любит тоже. But I can’t fix him, can’t make him better Но я не могу его исправить, не могу сделать его лучше, And I can’t do nothing about his strange weather И ничего не могу поделать с его странным настроем. © Lana Del Rey — Shades of cool
Лето для Кейт приходит в Техас с жарким теперь уже июньским ветром в девять по вечеру; распахивает окно, врывается в комнату и набрасывает белые занавески в розовый цветочек на близстоящую к окну мебель — почти насмешливо, будто саваном. Дом пуст, дом спит: отец не храпит пьяно на диване в гостиной, комната младшего брата закрыта еще с прошлого сентября — стучи, не стучи. Кейт знает — она пыталась, она содрала костяшки пальцев почти до крови, а голос до хрипов: пожалуйста, Скотт, поговори со мной. Скотт отправился в «роуд-трип, Кейти-Кейкс» в конце апреля, не удосужившись даже окончить школу и отметить свои восемнадцать, как полагается, — в ответ на ее смс-поздравление отправил фото-доказательство своего здравия с припиской «Спасибо. Побереги дыхание для того, кому не плевать на твои нравоучения, сис. Нахуй-нахуй-нахуй тебя и все это дерьмо». Телефон пиликает новым сообщением: Кайл зовет на прогулку «может сходим потом в кино?» одиннадцатый раз за последний месяц. Кайл поступает в колледж, планирует съезжать от родителей в дом по соседству в следующем месяце; быть завидным парнем с идеальной семьей, заботливым мужем и однажды получить место в приходе, — Кейт Фуллер не вписывается в эту идеальность. (Кейт Фуллер перестала вписываться в эту идеальность, — она разломана по частям; ее кукольный домик превратился в карточный прямиком перед днем ее восемнадцатилетия и не выдержал шторма) Надежда на ответ на ее смс от брата врывается в окна вместе с ветром, а затем умирает на ковре. Кейт отсчитывает час по внутреннему времени, сидя на кровати и уложив руки на колени, с прямой спиной. Семейная фотография в рамке издевательски подмигивает с письменного стола четырежды: мать улыбается еще не мертвыми глазами, в которых уже тогда плескались волны накатывающего безумия, отец все еще пытается найти новое значение слову «порядок» в библейских строках, они со Скоттом плечом к плечу, но даже тут умудряются выглядеть так, будто стоят по разные стороны. В половину одиннадцатого ночи Кейт выходит из дома, уложив в рюкзак самые необходимые вещи, и больше никогда не возвращается домой.***
Отъезд из города происходит без проволочек, без каких-то штамповых штучек: никто не догоняет ее у автобуса, никто не волочит за руку домой, никто не умоляет не уезжать. Продавщица билетов смеряет ее усталым взглядом, проверяя документы, и машет рукой в сторону остановки. Кейт прячет паспорт в рюкзак, ладони — в карманы толстовки, и занимает свое место у окна. Рядом с ней устраивается девчонка-второкурсница — Кейт видела ее на выпускном, когда стояла на церемонии выдачи аттестатов в шапочке и одиночестве, уже отчаявшись выискать среди родителей эйфоричных одноклассников макушку брата; девчонка таращилась на учителя биологии — практиканта, присланного одним из университетов Хьюстона, — и царапала ладони ногтями с содранным лаком. (Кейт делает вид, что не знает о ее скандальной для их маленького городка беременности, девчонка — что не знает, кто она такая и от чего бежит) Поездка проходит хорошо.***
Кейт игнорирует внутреннее чутье, хватающее ее за шкирку, когда выходит из автобуса под палящее солнце: Калифорния всегда представлялась ей райским местом, где песчаные пляжи, возможность заработка и возможность найти свое место сплетались в узор не настолько сложный, чтобы вплести его в свою жизнь. На деле с работой все оказывается туго довольно скоро, после двух месяцев и двух ферм, на которых она подрабатывала в сезон; простая и бесхитростная штука: сезон имеет свойство заканчиваться. Кейт учится не доверять незнакомым людям, протягивающим руку помощи: такие, как правило, оказываются либо сутенерами, либо просто извращенцами, норовящими запустить руку в ее штаны. Она сбегает из дверей трех наркопритонов, едва не попадает в бордель, и еле скрывается от преследующей ее банды людей одетых как коллекторы, прежде чем обнаружить себя у зеркала в дешевом мотеле с бледным лицом и красными, но сухими глазами. (На земле богов и чудовищ водились люди, и кто бы знал, что между ними не окажется никакой разницы; в смысле — Кейт точно нет: о таком не упоминают в библейских писаниях, о таком не рассказывают в шоу на Нетфликсе) Кошелек подает тревожный сигнал довольно быстро: двенадцать, может, тринадцать суток в мотеле и оплатить три недели обедов; четыре, если не сильно налегать на молочные коктейли и дополнительные булочки. Кейт покупает билет на половину этих денег, зацепившись взглядом за туристическую вывеску с фотографией песчаного пляжа. И к началу августа ее прибивает к побережью Санта-Крус приливной волной.***
Санта-Крус встречает Кейт пляжами, стремительно пустеющими карманами, и барами, в которых кантри звучит чаще, чем холостые выстрелы. (Выстрелы и правда если звучат, то тихо; в общем и целом город представляется ей довольно тихим и уютным, несмотря на обилие туристов; будто застрявшим в кадре из кинофильма, где аттракционы, одноэтажные дома и многочисленные бары сменяют друг друга в бесшумном режиме) Днями она раскидывает по парочке заявок на работу то туда, то сюда, но выбор невелик: везде, где наблюдается почасовая оплата, необходимая для обеспечения проживания, требуют либо двадцать один, либо диплом об окончании колледжа, и чаще — обе вещи сразу; иногда Кейт всерьез думает, что, может, ей стоило уехать куда-нибудь в Мексику, где не заморачиваются подобной ерундой. Она гуляет по холодному песку в вечерние часы, потому что не хочет тратить деньги на солнцезащитный крем для своих плеч, которым больше по душе волдыри от ожогов, нежели нормальный загар. Песок холодит ступни, луна — плечи; волны атакуют ноги как стайка мурчащих кошек. На третий вечер она набредает на бар, который выглядит достаточно прилично, чтобы не оказаться наркопритоном, но недостаточно прилично, чтобы владельцы заморачивались по поводу полностью совершеннолетних сотрудников. Деревянная вывеска у входа гласит, что бар открыт «от заката до рассвета». Горизонт розовый и оранжевый; она дергает ручку и толкает дверь. Внутри не особо людно. Немного темновато на взгляд Кейт, но в целом обстановка выглядит приличной: темное дерево, качающиеся под потолком лампочки без абажуров под люстры, и музыка негромким фоном. Кейт проходит к барной стойке, целеустремленно огибая маленькие столики, рассчитанные в большинстве своем лишь на четверых. — Ну привет тебе, принцесса, — Бармен в черной футболке за стойкой улыбается ей насмешливой улыбкой, от которой у нее определенно не перехватывает дыхание. — Чем могу услужить? Идеальная линия челюсти, рафинадовые зубы, и темные глаза, в которых пляшут черти, — по правой руке чернилами след, по которому они танцевали; для Кейт каждая из деталей — один большой предупреждающий знак. Опасный, смертельно-красивый; о таких дочерей предупреждают матери заранее — говорят: не верь его улыбке, не попадись на крючок, оглянуться не успеешь как охомутает, окрутит, завертит, и окажешься в его постели. Кейт садится на стул и просит воду. Бармен пожимает плечами, но наливает ей воды в стакан. — Откуда ты родом? — прищуривается бармен. — Я не видел тебя здесь раньше. — Из Техаса, — отвечает Кейт, скользя взглядом по униформе официантки, подошедшей отдать бармену листок с заказом; девушка, явно старше ее, одета в короткую черную юбку и завязанную под грудью клетчатую рубашку. Он присвистывает. — Далековато. Техас, значит… — Если ты пошутишь про шляпу и ковбойские сапоги, мне придется показать тебе и что такое лассо. Бармен хохочет так, будто услышал самую смешную вещь в своей жизни. — Ты забавная, — говорит он, отсмеявшись, и облокачивается на столешницу, почти перегибаясь через стойку; Кейт еле успевает сдержать инстинктивный порыв отпрянуть от внезапной близости. Он хмыкает. — И не пугливая. — Что-то есть такое в ее молчании, наверное, что он протягивает руку. — Сет. — Кейт. Вашему владельцу не нужен помощник? Или официантка? Он закатывает глаза. — Так же сильно, как и проблемы с законом. — Мне двадцать один. — А я на самом деле единорог, — Бармен машет перед ней руками на манер крыльев, и татуировка на его руке снова привлекает ее внимание. — Видишь где-нибудь здесь крылья? — Нет у единорога крыльев, — Кейт складывает руки на груди и морщит лоб. — Только рог. Потому его и называют единорогом, гений. — И какие совершеннолетние девицы будут говорить о подобной чуши? Кейт вздыхает. — Ладно, это потому что мне двадцать. — Все еще неубедительно. Сколько тебе лет? — Почти девятнадцать, — бормочет она, сдаваясь. Возможно, комбинезон в цветочек был не лучшей идеей, но… жара, и не то чтобы у нее был большой выбор в гардеробе. — И мне очень нужна работа, которая не включает в себя наркоторговлю и проституцию. — Нет, малыш, извини, — Он поднимает руки. — Этому бару не нужны еще большие проблемы с законом, а если ты здесь появишься — появятся и они. Для всех, кто сюда приходит, ты будешь ни больше, ни меньше, а куском мяса, который они непременно захотят получить, и я… не хочу тратить свое время на то, чтобы отгонять от тебя всяких козлов. Поэтому возвращайся к мамочке с папочкой и забудь об этом. Для тебя есть куда более подходящие места. — Точно, — говорит Кейт. — Спасибо, Сет. Она встает со стула и идет к выходу, ловко увернувшись от рук одиноко сидящего за столиком пьянчуги. Бармен сзади ворчит что-то себе под нос, — она уже не слышит.***
Через неделю Кейт вздыхает, устало опускаясь на лавочку при остановке посреди дороги, и достает телефон. Она снова пишет Скотту, и снова не получает ответа; возможно он ответит через неделю, прислав очередную фотографию с концерта рок-группы, к которой присоединился в прошлом месяце: «трейлерная жизнь просто охереть как крута!» Она вмерзает ногами в асфальт при температуре, в которую на нем можно зажарить стейк. Яркий свет фар бьет ей по глазами, когда мимо проносится черная шевроле. Кейт морщится и вжимается спиной в теневую сторону стеклянной стены. Через несколько минут машина возвращается. Кейт поджимает губы и вскакивает с места, бросает себя в противоположном направлении, мысленно доставая из сумки перцовый баллончик; урок жизни номер раз: останавливающаяся на пустой дороге машина перед молодой девушкой никогда не означает ничего хорошего. (Она выучила его назубок: она может выхватить средство самообороны за три секунды) — Эй-эй, притормози, — Она слышит знакомый голос и останавливается. Щурит глаза. — Мне за тобой не угнаться, если ты будешь так быстро бежать. Кейт поворачивается, скрестив руки на груди. Бармен из бара при пляже хмурит брови с водительского сидения. — Сет? — Какого черта ты забыла ночью на автостраде? — Опоздала на автобус? — Куда? — К мотелю, — Кейт заправляет за уши прядь волос и поднимает уголок губ. — Забрать вещи, а потом… ну, куда-нибудь? — Куда-нибудь? Что это еще значит? Ты сказала, что отправишься домой. — Это ты так сказал, — возражает Кейт. — Мой дом в Техасе. Глаза Сета расширяются. — Иисусе, — вздыхает он, барабаня пальцами по рулю. — Я точно об этом пожалею. Садись. — Что? Нет. Я не сяду в твою машину. Я тебя не знаю. — Ты хотела работу? Я дам тебе работу. Будешь помогать мне в баре, пока не накопишь на билет назад или еще на какое дерьмо. У нее перехватывает дыхание. — И твой… хозяин будет не против? — Я и есть хозяин. Садись. Кейт задумчиво прикусывает нижнюю губу. — Что насчет жилья? — спрашивает она. — Мне нужно будет как-то платить за комнату в мотеле, но… У вас же не почасовая оплата? — Над баром есть свободная комната. Поживешь там, пока не встанешь на ноги. — Как… Как я могу тебе доверять? — Никак, — фыркает Сет. — Считай меня добрым самаритянином. Кейт пристукивает ногой по асфальту. У нее нет повода ему доверять, но что-то есть такое в его лице; может в глазах, в которых если и пляшут черти, то без уродства, выстукивая чечеткой четкое «я не ублюдок». Кейт хмыкает. Сколько криминальных историй начиналось с подобных мыслей в головах девушек перед тем, как найти их в канаве за городом? — Садись уже в проклятую машину, принцесса. Пока я не передумал. Она садится, доставая из сумки перцовый баллончик. — Я умею им пользоваться, — предупреждает Кейт. — Я смогу им воспользоваться, если что. Сет рычит одобрительное «вот и умница» и жмет на педаль.***
Весь следующий месяц Кейт учится вставать по будильнику, мешать коктейли «так, чтобы никому не блевалось раньше времени, малыш», и получать зарплату в срок из рук ворчащего Сета; не взаправду дружить с татуировщицей, появляющейся в баре каждую пятницу, и слушать ее рассказы о клиентах из разряда «бабочки на заднице никогда не означают искусство». «Будешь бить татуировку — бей леденцы, пафосные фразы на испанском или поминальные цветочки. Но лучше леденцы, baby girl, это очень-очень твое». Соня геометрична в своей угловатости острых коленок, плеч и глаз; Соня пахнет сигаретным дымом, краской для волос и чернилами. И если бы кто-то сказал Кейт год назад, что она разделит с ней свою первую полноценную выпивку, которая не слабоалкогольное пиво и не фруктовый пунш, она бы, конечно, покрутила пальцем у виска. Соня дарит ей на девятнадцатилетие коробку леденцов и пачку презервативов: «леденцы в левый карман, презервативы в правый», а затем уворачивается от брошенной Сетом тряпки с громким смехом. — Девочка давно уже выросла, Сет, — кричит она напоследок, прежде чем он выталкивает ее из бара. — Если и не ты, то кто-то другой покажет ей все прелести взрослой жизни. Так пусть все будет правильно, и без последствий в виде залета и венерических болячек после первого же траха. — Одно из правил этого бара: никогда не слушай Соню, — говорит Сет, наставив на Кейт указательный палец. Кейт закатывает глаза. — Чертова баба не очень хороша в фильтрации своих мыслей, а мысли у нее — скажем так — здоровьем не отличаются. Кейт бормочет что-то невразумительное, глядя на коробку презервативов, и Сет выхватывает ее у нее из рук. — А ну отдай сюда, Майли, — ворчит Сет. — Узнаю, что вляпалась во что-то подобное — жопу надеру. Кейт складывает руки на груди. — А это еще что значит? — Это значит, что пока ты работаешь в моем баре и живешь в моей квартире, — ты под моей ответственностью. — Ого, — Кейт поднимает бровь. — И по какой из этих причин я не могу ходить на свидания? — Ни по какой. Я не говорю, что ты не можешь ходить на свидания. Я лишь говорю, что я должен знать, с кем ты собралась идти на свидание. А вот это, — Он машет у нее перед лицом коробкой. — Я дам тебе только после… сколько там свиданий должно пройти, согласно этому вашему говно-Космо? Три? Пять? Забудь, ясно? Минимум десять. И вторая зона не раньше седьмого… — О-о, просто заткнись, ладно? Фу. Просто. Замолчи. Сет смеется, когда она пинает его ногой и отворачивается, чтобы скрыть пылающие щеки.***
Сет, как и обещал, выделяет ей комнату-гостиную в квартире над баром, с раскладным диваном и телевизором напротив; и они почти не сталкиваются в ней, за исключением утренней половины часа на общей кухне. Соня никогда не появляется в этой квартире, и Кейт постоянно чувствует какое-то странное успокоение при этой мысли, будто бы и без этого непонятного чувства на мутном горизонте ее жизни маячит мало проблем.***
Ладно. Ладно. У Кейт нет таких уж больших проблем в привычном смысле этого слова, потому что теперь у нее есть крыша над головой и работа; проблема только одна, и имя ей — Сет, у которого в лексиконе напрочь отсутствовали понятия «личное пространство» и «правила приличия». Сет чересчур тактильный, охот на прикосновения даже там, где они не нужны — Кейт пробирает до мурашистой кожи от каждого из. Кейт поначалу льстит особое внимание Сета — оно действительно особое, потому что, как она может судить, Сет не из тех, кто цепляется за пустое и за ненужное. Кейт наблюдает за ним, вращающемся в обществе так легко, будто он был для этого создан, с отстраненным интересом и толикой настороженности, и потому что не может не: Сет — центр внимания, точка притяжения, он пестрит и искрит энергетикой; он обаятелен и безупречен в плане манер, его шутки остроумны и никогда не переходят за грань, что бы кто там ни думал. Сет усмехается каждому брошенному взгляду, впитывает чужое восхищение как губка, генерирует идеи как бесконечный двигатель, — Кейт теряется в нем, и упускает этот момент, и взгляд Сони становится внимательным. — Не стоит, — говорит ей Соня, усаживаясь в одну из пятниц на стул за барную стойку. — Поверь мне, девочка, когда я говорю, что оно того не стоит. Кейт фыркает «оно мне и не надо», и даже на ее взгляд это звучит недостаточно искренне. Соня вздыхает и стряхивает пепел с сигареты мимо пепельницы; под острым взглядом Кейт подталкивает ее к себе ближе. — Таким как ты замуж выходить и детей рожать, — Соня тянет руку к ее волосам и цепляет одну прядь на палец. Кейт морщится. — Строить дом, заводить собаку, брать кредиты, и ходить на воскресные службы в платьях в цветочек. Сет же… — Она качает головой. — С таким ни дома не построишь, ни детей не заведешь. С таким только сгорать от страсти и молиться, что не выгоришь. — Ты так и делаешь? — прямо спрашивает Кейт; крестик, болтающийся на шее, ощущается тяжестью. — Молишься об этом? — Мне уже бояться нечего, baby girl, мы с ним из одного теста. — Из какого? — Из хренового, — без обиняков сообщает Соня. Кейт наливает ей текилы в неподходящую по размеру стопку и цепляет ложкой фруктовое мороженое из-под стойки; Соня подпевает незнакомой песне, проигрываемой на местной радиостанции, и качает ногой, обутой в кожаный сапог. — Хочешь поведаю секретный секрет? — Для чего еще нужны бармены? — Сету солнце светит лишь из задницы его брата, — говорит она, наклоняясь ближе к ней. — И ниоткуда больше. Куда бы он ни бежал, где бы он ни оказался, итог всегда один: появляется Ричи и пускает жизнь Сета в тартарары. А если он не появляется в положенное время, Сет ищет его сам, и все — опять же — летит в те же тартарары. Такой вот круговорот. — У Сета есть брат? Соня хмурится. — Ты не знала? Кейт качает головой, и Соня морщится будто бы в отвращении. — Младший. Тот еще ублюдок. Перешел однажды дорогу какому-то фриканутому картелю в Мексике и брата за собой потянул. Теперь вот оба залегли на дно. Каждый на свое; видишь ли, братья Гекко — это всегда заметно. Вот тебе и иллюзия безопасности: их не трогают, пока они по раздельности, но как долго две ящерицы могут прятаться на дороге со связанными хвостами? Кейт сглатывает вставший поперек горла комок. Скашивает глаза на пистолет, прикрепленный к дну барной стойки, и думает: ну конечно. — Этот картель как… преступная группировка? — Ты у нас bajo el ala de un angel, маленькая мисс Кэти, — бормочет Соня. — Меньше знаешь — крепче спишь. Кейт зажевывает губу. — Я же уезжаю на следующей неделе, малыш, — спохватившись, говорит Соня. — Ты просто… не совершай тут ошибок, ладно? Не делай ничего из того, о чем потом пожалеешь. Кейт не успевает ответить — Сет приходит, поднимает Соню одним кивком, кидает в руки Кейт «закрой тут все потом» ключи, и исчезает вместе с ней в подсобке; Соня закрывает двери недостаточно быстро — Кейт успевает увидеть, как Сет скользит ладонями по ее бедрам и прижимается губами к ее шее. Кейт резко отводит глаза, перебирает пальцами полы очередного цветочного комбинезона, — не хочет смотреть, хочет под одеяло, новую коробку мороженого, и смотреть романтические комедии, где всегда все легко и понятно. (И, быть может, начать курить, как Соня; если сгорать нельзя, так хотя бы дымом пропитаться)***
Это ничего не меняет. Сет все так же одаривает ее шутками, вниманием, взглядами; иногда Кейт хочется сказать «заботой», но она никогда не говорит. Кейт все так же стаптывает ботинки за стойкой, все так же прячется в одеяле ночами как в норе, способной укрыть от всех бед, и все так же пишет Скотту и получает ответ только иногда. В конце сентября Сет усаживается на стул за стойку и подпирает кулаком подбородок. Кейт прикусывает щеку изнутри, мысленно возводя оборону; она знает цену таким взглядам — Сет вышел на след, сбить с которого его может разве что бульдозер. Или бульдог. (Последнее, конечно, полная чушь) — Ты разве не должна была… не знаю, поступить в колледж? — спрашивает он, когда Кейт вздыхает и жестом предлагает ему начинать. — У меня не было денег на колледж, — говорит Кейт, продолжая вытирать стаканы. — И даже если бы были, то не уверена, что это в конечном итоге имело бы смысл. — Так вот значит в чем дело? — Сет прищуривает один глаз. — Ты у нас в поисках гребанного смысла? Одна из тех, кто однажды бросает уютный домик с белым забором, идеальных родителей, и проебывает их мечту о красавице-дочке с идентичным домиком по соседству? Знаешь, чем заканчивается большинство подобных историй? — Понятия не имею, — сухо отвечает Кейт. — Не имею ни уютного домика, ни идеальных родителей. Один забор, да и тот не то, чтобы не облупился. — Где твоя семья? — А твоя? Сет хмурится, а затем щелкает ее по носу. Кейт шлепает его по руке, а затем снова вздыхает. — Мой брат… не знаю, последний раз был в Нью-Мексико. Он часто путешествует и редко отвечает на смс. — Почему вы не вместе? — Вместе нас держала мама, — говорит Кейт, не поднимая глаз от стакана, и акцентируя голосом внимание на первом слове. — Мы с папой часто не могли найти общий язык, а со Скоттом и вовсе никогда не ладили. Она каким-то образом склеивала нас троих вместе во вполне приличный кукольный домик. Я пыталась занять ее место потом — видит Бог, я пыталась, — но папа был слишком занят бутылкой, а Скотта это просто дико бесило. Что там — бесило… Выворачивало в раковину остатками таблеток от моих слов и не так приготовленных блинчиков. — Что с ней случилось? — Тяжелая форма депрессии, — помедлив, отвечает она. — Передозировка. Автомобильная авария. Мой отец был за рулем, когда вез ее в больницу и… не справился с этим. Ни с машиной, ни с мамой, которая открыла дверь посреди трассы и семидесяти километров, ни с последствиями. — Он… — Что? Нет, — быстро говорит Кейт, — ничего подобного. Он был пастором, и он бы никогда… Он пил какое-то время — да, ушел из прихода — да, но… нет. Все куда банальнее: возвращаясь ночью домой, напоролся на чей-то нож. Прямо в сердце. Нашли его только утром и… уже ничего нельзя было сделать. Смерть была мгновенной. — Ты никогда мне не рассказывала. Кейт молчит где-то четыре с половиной вдоха, отбрасывает тряпку в мойку, и поправляет клетчатую рубашку, обвязанную вокруг бедер. В глазах Сета — спасибо, Боже, — нет жалости. И поэтому она улыбается. — Это бы могло повлиять на повышение моей зарплаты? — Мечтай, принцесса, — Сет закатывает глаза. — Наслаждайся тем, что есть. А, вообще, какого черта ты здесь застряла в свой выходной? Ты разве не должна, я не знаю… исследовать пляж, загорать под солнцем, бродить по выставкам? Слышала, что тут неподалеку проходит музыкальный фестиваль? — Мне нельзя загорать. На выставки… нет желания. В прошлом году воскресенья были наполнены домашним просмотром «Дневников принцессы», подтаявшим в коробке мороженым и размышлениями о перспективах: «психология как направление?» и «смогу ли я ради колледжа уехать в другой штат?». В этом году Кейт встречает последнее воскресение сентября в Калифорнии, протирая бокалы за стойкой бара с сомнительной лицензией, и мысленно пересчитывает остатки зарплаты в попытке понять, сможет ли она приобрести хорошее постельное белье для своего дивана в квартире мужчины, с которым делит крышу. Который скрывается от своей прошлой жизни; преступник и владелец бара по совместительству. (Она не загадывает на то, что будет дальше; в этой хрупкой неопределенной определенности иногда можно найти даже комфорт) Все меняется, сказал бы Сет, если бы услышал сейчас ее мысли, просто кто-то научился в этом не проебываться, а кто-то… ну, нет? Она все еще учится не краснеть из-за его беззлобных шуточек по поводу ее очевидной девственности, еще более очевидной неопытности по части социализации среди местного контингента, ее цветочных комбинезонов и приверженности к вишневой коле, — и не сказать, чтобы успешно. Сет ходит около нее кругами, как кот вокруг миски с устрицами: ни разу не пробовал, но говорили что вкусно, оно мне надо? пожалуй, нет, насыпьте сухого корма, и не старается спрятать любопытства. Сет отвешивает ей словесные уколы — просто так, на проверку, а затем внимательно наблюдает за реакцией, приходя в восторг по поводу ее розовеющих щек и рассерженного взгляда; а затем исчезает с радара доступного с очередной сомнительной красоткой, задержавшейся после закрытия бара. (Кейт не слушает стоны, доносящиеся из подсобки, потому что обычно в такие вечера уходит на пляж, где-либо строчит эсэмэски Скотту, либо рисует имя Сета на песке, а затем топчет его ногой) — Давай, малышка, шевели задом, — говорит Сет ей на ухо, когда она мешкает, столкнувшись с ним у перекладины барной стойки, — он пытается войти, а она выйти. Кейт вздрагивает. Он морщится. — Не в прямом же, блять, смысле. Будешь так дергаться — расшевелишь что-нибудь не то. Рафа — их новый официант — подмигивает ей от столика, и Кейт пытается вспомнить о приветливых улыбках. Рафа милый, а еще у него совершенно глупое чувство юмора, которое всегда заставляет ее смеяться; он зовет ее Катариной, и Кейт чувствует приближение приглашения на первое свидание пятками: еще нет, но уже немного подбрасывает над землей. Она придумывает различные ответы в своей голове, и склоняется к положительному, но что-то заставляет ее держать дистанцию и… (У него нет опасно прищуренных глаз, глупых татуировок или фырчащих ноток в смехе; он не хранит под стойкой бара заряженный пистолет, он не проверяет ее взглядами через плечо каждый раз, когда в ее смену попадает буйная компания байкеров или пьяных дальнобойщиков, и не пытается довести ее до нервного хохота дурацкими шутками в особо тяжелые дни) довольно успешно.***
Сет не помогает. Иногда он берет ее поздними ночами к пляжу, утащив прямо из бара, галантно держит под руку и рассказывает истории, половину из которых — она уверена — он придумывает на ходу. Сет то и дело грубит, едко шутит, приправляя самые обычные вопросы медовой леностью и прищуром глаз кошачьих, — у нее от него на диснеевский манер распускаются цветы где-то в области ребер; спасибо, вселенная, только зря все это, — в Сете Гекко от диснеевских принцев разве что привычка играть на публику да цеплять любую особь женского пола без разбора на возраст, статус и семейное положение. Кейт может быть и наивна по отношению к надежде, но глупости за ней издавна не водилось, поэтому исход ей ясен: она задохнется где-то между ароматом пороха от его ладоней, горечью текилы от его губ и следами от вульгарно-яркой помады, которой она никогда не красила свои губы; шерше не ля фам, но разменянную когда-то способность чувствовать вещи дольше, чем ночным часом на заднем сиденье авто или на столе после закрытия бара. Поэтому Кейт стискивает его бедра чисто в платоническом смысле, — по вторникам, четвергам и субботам, когда Сет учит ее самообороне на заднем дворе; его руки касаются ее под футболкой, и Кейт делает вид, что вздрагивает до мурашечной кожи из-за неожиданности, а не из-за того, что одно его касание делает ее чувствительной в области бедер куда эффективнее, чем осторожно-неловкие поцелуи Кайла в старшей школе. Сет делает вид, что верит.***
Сет делает вид, что не разваливается на части, как давно барахлящий механизм, который грозился развалиться с каждым новым днем, но держался-держался — за вещи вокруг, за другие механизмы, и недостаточно крепко. Кейт не знает ни начала, ни конца истории. Кейт не успевает разворошить гнездо или понять, откуда вообще берутся пчелы. Кейт находит Сета на его кровати, поднявшись наверх после закрытия бара, с нездоровым блеском в ненормально сузившемся зрачке и растрескавшимся лицом, и может быть последнее — ее галлюцинация, но трещины так очевидны, так прощупываемы, что даже не надо тянуть руки. — Моя принцесса, — говорит ей Сет, расплываясь в диковатой улыбке. — Ты являлась мне во снах. — Ты, что, под наркотой? — Кейт поджимает губы и отпихивает его руку от своего лица. — Боже, Сет… Ты и правда накачался. — Такая красивая, — бормочет он, цепляя ее за волосы. — Такая пиздецки красивая… Кейт прикрывает глаза; под веками вспыхивает и вспыхивает: красный, красный, красный; за окном солнце прячется в кронах, солнце становится закатом, песком, волной. — Только посмотри на себя. Ты ужасен. Сет смеется, а затем поднимается и рывком усаживает ее на свои колени. Сет путает пальцы в ее волосах и прячет лицо в ее шее, дышит в кожу и скулит, когда она гладит его лицо своими пальцами и целует его в прикрытые веки; останься со мной, надтреснуто вышептывает он ей (кому?) в своем наркотическом дурмане, и она, конечно, остается, потому что так позорно и вконец слаба. Почему, кашляя, закуривает в окошко Кейт из забытой Соней пачки, когда через несколько часов дыхание Сета приобретает ровность, даже когда у тебя по венам яд течет, ломает все равно меня?***
Она никогда не думала о себе как об одной из тех девушек, что разбивают себе и жизнь, и колени вдребезги, пытаясь угнаться за тем, кто катится по склону саморазрушения, в тщетной надежде на спасение чужой души, — у нее просто не было причин; но вот она, здравствуйте, не бежит даже — шагает рядом и предлагает руку тому, кто ни разу не дал понять, что хочет от нее этой руки, и мысленно молится: посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри. Сет смотрит, но не видит. (Кружит рядом, но не касается так как ему хочется; если он думает, что она не знает о значении его взглядов на нее, то он идиот) Сет кровоточит, и все вокруг как-то быстро становится похожим не на песни Тейлор, но на более честное для этих мест кантри. Он не говорит ей ни слова о произошедшем, и Кейт делает паузы в предложениях между утренними кружками кофе более приглашающими; без толку, конечно, — Сет спрашивает ее о намечающемся свидании с Рафой и фыркает в ответ на ее раздражение. — Прошу прощения… Рафа? — Да. Один из наших официантов, помнишь? — У нас есть официанты? — Сет, что за бардак у тебя в голове? — Кейт качает головой. — Это ведь твой персонал. Рафа. Рафаэль. — Библейское, блять, имя, — ворчит Сет, отхлебывая кофе из кружки. — Помнишь, что я говорил тебе о советах из этих твоих журналов, которые ты раскидала по всей гостиной? Кейт вспыхивает. — Заткнись, ты. — Ты идешь на свидание с парнем по имени Рафаэль, но это я тут должен заткнуться? Кейт стонет. — Просто помой за собой посуду и вали уже на работу. Свидание проходит хорошо. Рафа ведет ее в раскинутый неподалеку парк аттракционов, держит за руку на пляже и даже не пытается поцеловать ее на прощание. (Он возможно бы и попытался, если бы Кейт не заглядывала, стоя на пороге бара, в окна второго этажа, в которых не было света, надежды и общего смысла)***
Это все гормоны, пишет в заметках телефона Кейт, последствия пубертатного периода, помноженные на потребность создать с кем-то хоть какую-то связь, чтобы не чувствовать себя одиноко. Возможно, ей стоит распечатать это на принтере и повесить на зеркало в ванной; чертовски хорошая идея, когда делишь ванную комнату с человеком, о котором горишь по ночам. Чертовски плохая идея (Кейт не жжет губы даже проклятие) — делить ванную комнату с человеком, о котором горишь по ночам. Сет выходит из душа, когда Кейт щелкает пультом по каналам, в бессмысленной попытке заглушить шум воды и собственные мысли. У него крепкий мужской таз и завидная россыпь перекатывающихся под кожей спины тугих мышц. Кейт разглядывает его, не стесняясь, пока он бессовестно медленно вытирает волосы и трясет головой; капли оседают на пол, на диван и разбросанные на нем журналы. — Нравится что-то из этого? — интересуется Сет, поворачиваясь к ней лицом. Кейт усилием заставляет себя не опускать глаза вниз, потому что низ — это плохо, напоминает она себе, спускаясь вниз можно найти только ад. Она смотрит ему в глаза, и оттуда ей радостно машут черти. Кейт вздыхает и бросает ему забытое им полотенце. — Прикройся. Он ловит его на лету, смеясь и совершенно не стесняясь своей наготы. — Что мы смотрим? — интересуется он, падая на диван рядом с ней спустя несколько минут. — «Когда Гарри встретил Салли», — отвечает Кейт, и когда Сет пытается выхватить у нее пульт с недовольным стоном, она бьет его им по голове. Ночью Кейт цедит колу чисто из духа противоречия, в то время как Сета ведет от стремительно пустеющей бутылки скотча. Сейчас в нем нет ни кошачьей мягкости, ни общей почти животной грации — только усталая расслабленность движений, чуть замутнившийся взгляд, и барабанная дробь пальцами по липкой от пролитой колы столешнице. Она тыкает пальцем в его татуировку, когда он засыпает, и, затаив дыхание, задерживает руку на его плече, — язычки пламени, разорванные по частицам, прикрывают зажившие ожоги.***
Душ холодными каплями барабанит по телу, и это едва ли помогает отвлечься. Кейт смотрит, как в сливе исчезает пена ставшего бесполезным клубничного геля, — каждый миллиметр ее кожи пропитан совершенно другим запахом: здесь и горечь текилы на кончике языка, здесь и порохом посыпано пространство от ключицы до ребер; здесь не поют диснеевские птицы, — принцесса вымазала парадное платье свидетельством своего жгучего желания чужого тела и либо сгорела от ужаса в огне открывшихся перспектив, либо самовоспламенилась от стыда. — Не вздумай, слышишь? — шепчет Кейт, устало уткнувшись лбом в прохладный кафель стены. Вода бьет по плечам искусственно созданным ледяным градом, и ей жарко так, будто бы вместо льда из душа льется раскаленная лава. — Не смей. Ее пальцы скользят по внутренней стороне бедра вниз, вниз, в низ.***
Она делает это снова на следующий вечер. (И в вечер за ним, и следующим утром, — долгожданное освобождение приходит все быстрее, но потребность в нем возникает все чаще и чаще) Она определенно ненавидит за это Сета. За это и за его изучающие взгляды, заставляющие ее краснеть и параноидально проверять замки на двери в душевую. Сет смотрит так, будто обо всем знает; оглаживает взглядом ее плечи, спускается к пальцам. Кейт сжимает их в кулаки, и язвит в ответ на каждую его реплику — по поводу и без повода. Он выглядит так, будто находится на последней стадии самоконтроля, когда вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, выскакивает за дверь так, будто за ним гонятся собственные черти. Кейт не знает, что во всей этой ситуации хуже всего.***
Узнает об этом через неделю. У нее едва не останавливается сердце, когда, после неслышного ей щелчка замка в двери в душевую, она чувствует руки на своем животе и насмешливый шепот: — Обо мне мечтала, принцесса? Кейт не отвечает — Кейт стонет, впечатываясь спиной в его грудь, горящую вулканической лавой; вот откуда все, вот и во мне проросло. — Ты звала меня по имени и думала, что я не услышу, — шепчет он ей на ухо, а затем разворачивает к себе лицом. — Я всегда тебя слышу, девочка. Каждый раз, когда ты стонешь мое имя в душе, — каждый. гребанный. раз. Сет целует ее шею, меняя ее пальцы на свои, и держит, когда Кейт слабеет коленями настолько, что соскальзывает на пол. Кровь мешается с водой, стекая по внутренней стороне бедра, отправляясь в слив: в конечном счете, ее девственность — не больше чем вишневый сок, разбавленный хлоркой.***
Он берет ее у стены и на подоконнике, прежде чем, наконец, впечатать в свою кровать и спуститься губами между ее разведенных ног и прикусить одну из тазобедренных косточек. Кейт срывает голос еще у окна, когда цепляется пальцами за шторы с такой силой, что сдергивает их вместе с карнизом под смех Сета и его «вот так, принцесса», сказанное ей в шею; сейчас ее хватает лишь на отчаянный скулеж и выгибаться на простынях до сводящих судорогами ног. — Скажи мне, чего ты хочешь, — бормочет Сет, пока она гнет спину до хруста в пояснице под его влажными пальцами. Кейт мотает головой и зажмуривает глаза. Это все комнатное безумие, убеждает она себя, дерьмовый пубертатный период, помноженный на еще что-то там. Его губы исчезают, чтобы появиться около ее лица. — Не пойдет, — мурлычет Сет, покрывая легкими укусами ее шею. — Скажи мне, чего, как и где ты хочешь, принцесса, и я дам тебе это все прямо здесь и прямо сейчас. И она — всхлипывающе, стонуще, разорвав в кровь нижнюю губу, почти молитвенно — говорит. (На следующий день она едва ли может сидеть без гримасы, но это стоило каждой минуты этого неприятного жжения между бедер, — каждой, каждой минуты)***
Каждая девочка в детстве мечтала стать принцессой, чтобы: носить пышные цветочные платья, жить в замке, ходить на балы и однажды встретить своего принца. Кейт впитывала в себя истории о принцах и о принцессах вперемешку с цитатами из Библии; вплетала цветы в волосы и верила в высший замысел: розы — красные, небо — голубое, у Бога на каждого человека имеется свой план. Такая неожиданная фишка: розы не всегда бывают красных оттенков, небо темнеет ночью, а планы у Бога на нее оказываются еще те. (Ее мать перевернулась бы в гробу, если бы узнала, к чему привели ее дочь бесконечные сказки) Принцу около тридцати, и его отросшая щетина оставляет не успевающие заживать царапины на коже внутренней стороны ее бедер. Кейт прикипает к его руке, обвивающейся вокруг ее талии, так же как к простыням, встать с которых и подумать о происходящем в ее жизни не представляется ни малейшей возможности хотя бы мысленно: Сет называет ее принцессой даже во время оргазмов, Сет доводит ее пальцами до предела прямо в переполненном баре, спрятав свою руку в ее джинсах за стойкой. Сет рычит на нее, чертыхается, когда Кейт забирает иголку из-под его ладоней и вытряхивает в унитаз содержимое пакетиков; стискивает кулаки и челюсти, но не говорит ни слова — уносится прочь и хлопает дверью, едва не срывая ее с петель. Сет всегда возвращается (об этом она узнает путем сжигающего нутро страха, что он не) на третий день, на четвертый или пятый: пропахший виски и пылью, с содранными кулаками и ясным разумом; подхватывает ее с дивана и относит на кровать, чтобы зарыться носом в ее волосы и не сказать ни слова: громко молчать в затылок и шумно дышать в шею несколько часов подряд. — В какой бардак я тебя втянул, да, малыш? Старый облажавшийся самаритянин. — Все хорошо, — Она качает головой. — У меня есть все, что мне надо. Кейт гладит его по волосам, пока он утыкается лбом в ее живот и целует кожу — мягко и почти целомудренно. А позже вздыхает, прячет обкусанные ногти под его майку, неуклюже болтающуюся на своих бедрах, и варит кофе, который чаще убегает, чем не, с плиты, — из нее всегда выходила так себе принцесса.***
Кейт выходит из душа ноябрьской ночью; спотыкается о ковер, запахивая на груди полотенце, и… в комнате что-то не так: ветер развевает занавески на окнах и свет приглушен сильнее обычного. Сет никогда не оставляет окна открытыми. По спине Кейт ползет холодок. — Сет? — негромко зовет она. — Ты здесь? — Чтоб я сдох, — раздается сзади, и Кейт выхватывает пистолет из тайного местечка под столом, и направляет его на тень, расположившуюся у окна. — Еще шаг, и я стреляю, — предупреждает Кейт. — Кто ты такой и что тебе нужно? Ее голос твердый будто бы в противовес собственным насмешливо дрожащим коленям. Фигура выступает на свет вместе с шорохом стучащего по подоконнику ливневого дождя. Это парень (молодой мужчина?) в черном костюме-двойке вместе с рубашкой навыпуск, очках в черной оправе, и с любопытным взглядом; он поднимает руки, а затем усаживается на кресло, закинув ногу на ногу, и все с такой непринужденностью, будто ему в лицо не тыкают пистолет. — Ты кто? — спрашивает он, наклоняя голову на бок, — жест, который Кейт всегда находила жутковатым. — А ты? — О, прошу прощения. Я местный полтергейст. Кажется, мы еще не знакомы? — Незнакомец встает, отряхивает костюм, и тянет руку для рукопожатия. Кейт ее игнорирует. Кейт пытается успокоить стучащее на чистом адреналине сердце. — Не двигайся. — Да брось, — фыркает он. — Ты не выстрелишь. У тебя же на лице это написано: мир, дружба, жвачка, любовь с первого взгляда… Ладно, не на лице. У тебя крестик на шее болтается, девочка. Напомни-ка мне, что там было про «не убий»? Кейт чувствует, как от ее неровного дыхания, полотенце начинает соскальзывает с груди; она ловит его одной рукой под его протестующий «эй, да ладно, пусть падает!» возглас. — А еще я из Техаса, где стрелять не умеет лишь восьмилетний. Ты прав — я не собираюсь тебя убивать. Я буду целиться тебе в колено, вспоминая о самозащите, и знаешь что? У меня не очень хорошо с меткостью. Поэтому если ты не хочешь получить пулю куда-нибудь в область живота или паха, тебе лучше немедленно объясниться. — Какого хрена здесь происходит? Кейт разворачивается на голос Сета, замершего у двери с пистолетом у плеча. — У нас грабитель. — Еще какой, — говорит он хмуро. — Опусти пушку, принцесса. Я знаю этого дебила. — Ты помнишь о том, что из нас двоих, это я тут закончил школу, так ведь? Сет вздыхает, а затем преодолевает расстояние до окна, и сгребает незнакомца в крепкие объятия под аккомпанемент сдвоенного в синхронности «сукин сын». Кейт опускает пистолет дрожащей рукой. — Кто это, Сет? — Просто один придурок, — отвечает Сет, хлопнув его по плечу, — которого быть здесь не должно. Ты что тут делаешь, Ричи? — Я не с хорошими новостями, — говорит Ричи, а затем переводит прищуренный взгляд на Кейт. — Поэтому… где нам можно поговорить без лишних ушей и быстро? — Прямо здесь. Кейт, ты не хочешь прогуляться по первому этажу? Проверить столы там, провести быстренькую ревизию… — Ричи, — перебивает его Кейт, нахмурившись. — Ричи Гекко? Это твой брат, Сет? Две вещи происходят одновременно: Ричи выхватывает пистолет из-за пояса и направляет ей в лицо, Сет выпускает изо рта растерянное «блять, что?» — Ты ей сказал? — шипит Ричи. — Какого черта? Ты спятил? — Что сказал? — Кейт поднимает руки перед собой. — О чем? — Заткнитесь оба. Какого хрена, принцесса? — Что «какого хрена»? Скажи ему опустить пистолет, Сет. Он пугает меня. — Нет, пока ты не расскажешь мне, откуда ты услышала эту фамилию. Что, блять, происходит, Кейт? — А то ты, блять, не знаешь, что происходит, Сет, — Ричи усмехается и подходит к ней; дергает за волосы и наставляет дуло пистолета ей в лицо. — И, собственно, я здесь именно поэтому. Нас выследили. Твоя девчонка наушничала Карлосу. Сколько он заплатил тебе, милая, за то, чтобы ты доносила ему о каждом шаге Сета? Была доплата за то, что ты залезла в его штаны или это только твоя инициатива? — Ричи. Убери от нее руки. Она всего лишь ребенок. Не втягивай ее в это дерьмо. Ричи вздергивает бровь, а затем фыркает. — Ребенок, — тянет он и облизывает губы так, будто это что-то непристойное. — Ты себе это говорил, когда втрахивал ее в кровать сегодня ночью? — Закрой свой чертов рот, Ричард, — рявкает Сет, направляя дуло пистолета ему между глаз. Ричи не выглядит впечатленным. — Серьезно, Сет? Все совершеннолетние девчонки на этом побережье внезапно кончились? Я всегда думал, что это я тут криповый брат. — Мне девятнадцать, — вворачивает Кейт, скрещивая руки на груди, и выдергивает свои волосы из рук Ричи. — Убери от меня пушку. — О, ты слышал, Сет? Ей девятнадцать. Но это еще ничего, если бы не твои долбанные проблемы с памятью. Как там было, не напомнишь? Стать богатым и толстым, а затем… Да как же там было? — Будешь прикидываться, что забыл? Умереть в объятиях… — Умереть в объятиях красивой женщины, а не от ее рук, ты, кусок дерьма. Она наушничала Карлосу. И вот он тебя нашел. — Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы здесь говорите. Сет, пожалуйста. Клянусь, я просто услышала твою фамилию от Сони, и больше ничего. — От Сони? — повторяет Сет, а затем рассерженно шипит. — Ну, конечно. Вот кому он заплатил. Почему только он не пришел за мной сразу же — Соня же уехала два месяца назад… А, ну да. Зачем брать одного Гекко, если через него можно выйти на второго и прикончить сразу обоих, да? Бинго. Джекпот. — Чего ты там бормочешь? — Опусти пушку, Ричард, — Сет вздыхает и трет правый глаз. — Она говорит правду. — Ага. Я просто опущу пушку и постою тут, как будто бы к нам в дверь не стучится глава мексиканской мафии, и я еще не чувствую, как мои мозги разлетаются по стене рядом с твоими. И все из-за того, что ты не сумел удержать в штанах свой… — Ничего бы из этого не случилось, если бы ты из всех женщин в Мексике не решил выбрать именно ту, которая баба Карлоса, — рявкает Сет. — Уверен, что хочешь идти в дебри рассуждений о том, что и кто из нас не может удержать в штанах? — Ну, блять, мы снова здесь. Опять? Откуда я должен был знать, что она баба Карлоса? — Половина Мексики знала об этом, придурок! И только мимо тебя, несчастного малыша с закрытыми глазами и ушами, этот факт пролетел со свистом. — Значит я был, блять, на другой ее половине. У Кейт голова идет кругом. Она не выдерживает и кричит. — Заткнитесь вы, оба, и объясните мне, наконец, что происходит, пока я не вышибла мозги вам обоим, устав слушать вашу бессмысленную грызню! Ричи поднимает руки. — Разбирайся с этим сам. Сет вздыхает, а затем подходит ближе и цепляет пальцами ее лицо. — Кейт, Кейт, слушай. Посмотри на меня. Давай, принцесса, немного выше, в глаза мне посмотри; да, вот так. Мы, блять, справимся, ясно? Разгребем все это дерьмо, и вернемся к нормальной жизни, разве что получше по уровню комфорта и качеству простыней. Ты слышишь? Просто… делай, как я говорю, и мы выберемся из этого без синяков и царапин. Я обещаю. Кейт выдыхает. — Ладно. Говори, что мы будем делать. — На заметку маленькой леди, — влезает Ричи. — Это я тут придумываю планы. — Которые ни хрена не работают, — перебивает его Сет. — Потому что ты им ни хрена не следуешь. — Боже, — бормочет Кейт. — Вы когда-нибудь прекращаете спорить? Сет зажимает пальцами переносицу. — Значит так. Ричи идет вниз так же как и пришел, заводит тачку и ждет на другой стороне улицы. Ты, принцесса, одеваешься, берешь только самое необходимое, выходишь из бара через парадную дверь, проходишь по дуге половину пляжа, пятнадцать минут наслаждаешься музыкой в толпе, — этим пляжным концертам не мешает даже дождь; а затем идешь до того фастфуда через квартал — помнишь, где мы постоянно заказывали картошку с двумя соусами? — Прелесть какая, — вворачивает Ричи. — Расплачусь сейчас. — Заткнись, Ричард, мать твою. Кейт, ты зайдешь внутрь, закажешь чего-нибудь аппетитного, а затем выскользнешь через заднюю дверь. Ричард заберет тебя там. — Что? — говорит Ричи одновременно с тем, как Кейт вворачивает «я никуда без тебя не пойду». — Мы возьмем ее с собой? За каким чертом? — За тем, Ричард, что если Карлос знает про этот бар, он знает и про нее. Ты хочешь увидеть в присланной нам однажды коробке ее голову? Я ее тут, блять, не оставлю. Ричи бормочет под нос проклятия, но идет к окну. Сет вздыхает. — Я буду там, Кейт, обещаю. Просто подчищу кое-какие следы и догоню вас у закусочной. Кейт уносится в комнату после того, как Сет целует ее в лоб и говорит «доверься мне, принцесса».***
Они не успевают доехать даже до соседнего города — машину заносит на автотрассе, когда первый выстрел из обогнавшего их «лексуса» попадает в колесо, а второй разбивает лобовое окно, чудом не задев Ричи; он выкручивает руль и хватается за пистолет. Сет матерится и выпрыгивает из машины еще до того, как она делает вынужденную остановку со свистом, и стреляет в первого, кто выбирается из машины, попадая прямо в голову. — Сиди тут! — кричит он, оборачиваясь через плечо. — И не вылезай оттуда, пока я не скажу. Кто приблизится — стреляй в голову. Грохочут выстрелы, и Сет исчезает из ее поля зрения. Кейт сползает по заднему сиденью, трясущимися руками доставая из сумки пистолет. В голову, убеждает она себя, не в колено. Спустя сотню вздохов рывком открывается задняя дверь. Кейт вскрикивает и наставляет дуло пистолета вправо. — Это лишь я, — Лицо Сета в пыли; на правом плече огнестрельное ранение. Он машет рукой, когда ее глаза расширяются. — Ничего страшного, заживет. Давай, вылезай. Все кончилось. Это были лишь шестерки, и мы их положили. — Сет, ты чувствуешь запах? — вдруг кричит голос Ричи. — Что-то не так. Что-то… Прочь оттуда, мать вашу! Это бензин! Сет хватает ее за волосы и выбрасывает ее из машины. Спустя пять секунд их обоих отбрасывает взрывной волной. Кейт смотрит на расползающееся на животе кроваво-красное пятно, поднимая гудящую голову с земли, и странное дело — совсем не чувствует боли; в животе торчит какой-то осколок. Ричи кричит на кого-то в телефонную трубку, и пинает мертвое тело, не смотря на бессознательного брата; лицо Сета покрыто копотью и кровью. — Продержись еще немного, блять, ладно? — бросает ей Ричи, разрывая на себе рубашку. — Мы доставим тебя в больницу через гребанных десять минут. Сможешь? Кейт, смотри на меня. Ты сможешь? Ну же, это твое боевое крещение, оно не должно стать последним. — Да, — выдыхает Кейт, прижимая ткань к животу; белая ткань быстро окрашивается красным, — я смогу. Сет стонет, приходя в себя, и пытается встать, но быстро соскальзывает обратно. Она доползает до него, почти распавшись, оставив на земле след тянущейся за нею крови. Сет раскрывает руки с «прости меня, принцесса», Кейт сворачивается у него на (в) груди.***
В конце концов, Бонни тоже умирала на руках у Клайда, приходит ей в голову, и пусть это не равноценная замена Диснею, но ты ведь хотела эпичной любви, принцесса? Так на, получи.