Obsession

Ворона не умеет любить. Ворона не знает, что такое любовь, не понимает, как можно отдать ради человека жизнь, во-имя-чертовой-любви. В детстве, стараясь получить одобрение и любовь со стороны отца, она сутки напролет разбивала кулаки в кровь, чтобы капли пота по спине и лицу, и каменные мышцы как пружины каждый-гребаный-день. Совершенствуясь, тренируясь до потери сознания, чтобы убивать. И так всю жизнь. Слишком прямая спина. Стеклянный взгляд — порежешься и не заметишь. На лице ни единой эмоции. Не человек. Машина. Вечно ломающаяся, но самовосстанавливающаяся машина. Ворона не помнит количество своих жертв: перестала считать, едва число перевалило за сотню. Каждый раз — холодный расчет, без единой капли жалости на каменном лице. Снова-и-снова. Просто делать свою работу, не задумываясь над судьбами тех, кого убивает. Получает оплату и вперед — в закат — исчезает. А встретив Хейваджиму Шизуо, на месте замирает, поражаясь его силе вновь и вновь. Ворона хочет сломить его, хочет быть сильнее, лучше. Пытается убить, но в последнюю секунду останавливается, меняет тактику. Видит — он сильнее. Решает присмотреться поближе, выждать определенный момент… И только волей случая оказывается в компании его и Тома. Теперь, каждый раз выбивая дух из должников, Ворона следит за ним. Шизуо. Неимоверно сильный, такой, что в дрожь кидает. Она ловит каждое движение, удар, запоминает. Каждый взгляд. Жест. Слово. Это уже вошло в привычку. Когда Шизуо приглашает ее в кафе — на кофе — она соглашается, соглашается всегда, когда представляется шанс узнать о нем подробнее. Пазл к пазлу, складывая психологический портрет и выискивая слабые места. А Шизуо… Шизуо этого не замечает. И Ворона удивляется, как он, несмотря на свою безграничную ярость, может быть таким добрым и наивным. Словно большой дикий медведь с поистине чудовищной силой, но никому не желающий зла. Ворона продолжает наблюдать, слушать, анализировать, оставаясь с ним наедине все чаще. Чтобы позже нанести решающий удар — вбивает в голову, не замечая, что ходит по краю пропасти. И позже не понимает, когда пришло это — … Ворона хмурится, зубы плотно сжаты — а из головы ненужные мысли вырезает золотым тесаком. Рубит на части, осколками выбрасывая на ветер. Жмурится, из глаз чуть ли не слезы — ну не бывает такого, что каждый день, двадцать четыре на семь, может думать только о нем. Она не замечает, когда обычное наблюдение за жертвой перетекает в это. Одержимость. Влечение. Ей хочется больше. Случайных касаний руками, разговоров, чтобы сутки напролет и глаза в глаза. Больше Шизуо. Все эти ее испытующие взгляды, радужки цвета, что чёртов космос, а в них — пустота, постепенно уступающая место безумию наравне с одержимостью, так, что хочу-еще-и-еще. Шизуо этого не замечает, или делает вид, что не замечает, и Вороне от этого легче. Наркотик. Стоит кинуть украдкой взгляд, уже не остановишься.

***

У него глаза цвета янтаря. С оттенком пожелтевших клена листьев; в тон осени. Потому что смотришь в них — да не в них, а в чертову душу — а там духота, там бы окна настежь открыть, впустить… Теплый летний бриз с нотками крепкого зеленого чая. И Ворона, глядя в них, погибала…

***

Вечером, когда голубое небо заколачивают тёмно-синими досками, а на улицах в Икебукуро тихо, словно это и не Икебукуро вовсе, Том-сан покидает их, оставляя ее и Шизуо наедине. Некоторое время они идут молча. И Ворону выворачивает от осознания, что она не может просто пройти рядом с ним. Не бросив украдкой взгляд. Не вдохнув полной грудью его запах. Чёрт. Что-же-ты-делаешь-со-мной. Она опускает глаза, запрещает себе смотреть, дышать в его сторону. Нельзя. Потому что это, блять, ненормально уже, настолько увлечься человеком, как это сделала она. Все его жесты. Взгляды. Касания. Ловит каждое его чертово слово. Снова-и-снова. Дай мне еще, Шизуо, этого недостаточно. …и понимает, что долго так не продержится. Легкий наклон головы — вдох, и запах дорогого парфюма и ментоловых сигарет въедается в легкие, ледяной волной растекается по капиллярам. Да, Шизуо, ломай-меня-снова-и-снова. Теперь она поняла, что это. Зависимость. Мания. Нужен. Господи, неужели такое возможно? Доза. Еще и еще. Дай мне ее, Шизуо. Прошу. Она не заметила, как остановилась. Ноги ватные, почти подкашиваются, а разум не видит ничего, кроме человека в костюме бармена. Ворону рвет на части. В горле ком, и соленая слеза путается в нижних ресницах. Она больше не может. Это слишком. Закрывает глаза. Где, чёрт возьми, ее хладнокровность? Ее ведь сейчас прорвет, разрыдается прямо здесь, как девчонка. Шизуо близко, Ворона чувствует исходящее от него тепло. Каждая клеточка тела просит его. Пожалуйста. Пожалуйста, блять. Это слишком близко. Невыносимо. …кончики пальцев ложатся на ее щеку, дыхание сбивается. Вдох — и не выдохнуть. А после — его губы на ее губах. Сжимают, подминают под себя. Ворона жмурится, мычит — умирает, обвивает рукой его шею, другой зарывается в волосы. Сердце в бешеном ритме бьется о ребра, о прутья чугунной решетки, ломая, выпуская то, что было заперто ею самой. Чёрт возьми, этот запах… Притягивает, сводит с ума. Въедается, вгрызается. В кожу, в легкие и в мысли. Ещё. Шизуо отстраняется, смотрит глаза в глаза так, что до дрожи, так, что об асфальт и вниз со скалы в бездонный океан. — Я знаю, что это была ты. Она хмурится, не понимает. Голову кружит от переизбытка чувств, и если бы не рука Шизуо на ее талии, Ворона давно уже свалилась бы. — Это ты стреляла в меня тогда, на мотоцикле, — приглушенный шепот. И она чувствует, как что-то с треском оборвалось внутри. Нет, пожалуйста. Умоляю. Шизуо смотрит на неё непрерывно, с каким-то диким блеском в глазах. — Если хочешь, можешь убить меня, — снова касается ее щеки, ведет пальцами вверх, заправляя выбившуюся светлую прядь за ухо.  — А если же нет, то хотя бы перестань себя так вести. Уже две недели ходишь за мной, как маньячка. Это немного пугает, знаешь ли, — довольная ухмылка ломает до одурения желанные губы. — Могу тебя уверить, — поцелуй в уголок рта, — это вовсе необязательно, — целует в висок, сжимая талию, — ведь я и так буду рядом с тобой, — выдыхает, шепчет на ухо. И Ворона чуть не падает, сломленная количеством эмоций. Вовремя пытается взять себя в руки — да только не выходит, смотрит в его глаза секунду-две, а после судорожно выдыхает. Щеки начинают гореть, заливаются румянцем — в темноте не видно, но Ворона чувствует, что это так. — У меня вопрос, — немного скомканно. — Неужели все мои действия до этого момента были настолько предсказуемы, что полностью выдали мои намерения? Шизуо улыбается. Он уже давно привык к ее манере речи, и в некоторых случаях считал ее японский немного забавным. Поднимает ладонь, касается ее волос — легко, не прерываясь, ведет вниз — между лопаток. Замирает. — А если бы я не заметил, ты бы до гроба преследовала меня? — издевается, черт. Ворона скидывает его руку, отступает. Раздражение волнами хлещет в фиалковых глазах, норовит выплеснуться наружу, но девушка делает рваный вдох, успокаивается. — Отрицаю, — гордо поднятая голова. …и чувствует на своих губах легкий поцелуй.