Когда стихает шторм.

Фантастическая вещь — дыхание. Жизненно важное, но незаметное — ровно до тех пор, пока не останется ничего. Ни единого звука, кроме дыхания. Интересно — и одновременно удушающе страшно — думать о том, что чувствовал Широ, оказавшись посреди космоса с пустым топливным баком, без еды и воды, с падающим с каждой секундой уровнем кислорода, наедине только с аудиологом собственного голоса. И своим дыханием. Дыханием, которое становится с каждым вдохом все тяжелее, тише, словно музыкант играет на своей скрипке все тише перед финалом. Кита трясет. Подобные трагичные, поэтически жуткие мысли приводят его в ужас, и все же он не может их отогнать. Он сам дышит быстро и громко, сопит, как испуганный зверек, и боится. Но Широ здесь, прямо перед ним — дышит ровно, умиротворенно. Его грудь вздымается и опадает в стабильном плавном ритме. И это пугает Кита еще больше. Он боится, что стоит ему моргнуть — и он снова исчезнет. Поэтому Кит не сводит с него глаз. Сжираемый страхом, наедине со своим собственным дыханием, Кит сидит в полумраке кабины и смотрит на спящего Широ. Что если его обнаружат? Что если Широ снова исчезнет? Что если сюда ворвутся галра? О боже милостивый, а что скажет Лэнс? Будет хохотать до смерти, придурок. Кит морщится и сглатывает ком в горле — мысли роятся у него в голове подобно осам, чье гнездо потревожили, и не намереваются успокаиваться. Он протягивает руку и осторожно касается щеки Широ. Он покрыт щетиной, оброс и стал похож на воина-одиночку из старых книг. Тёплый, живой, рядом.  — Ты здесь, ты здесь… — шепчет себе под нос Кит почти беззвучно. Лицо Широ спокойно, расслабленно. Кит отводит пальцем с его глаз прядь седых волос и завороженно смотрит на его ресницы. Он здесь, он никуда не исчезнет. Не исчезнет. Вздыхая, Кит кладет ладонь ему на лоб, отбрасывает его отросшие волосы и приглаживает их. Слава Богу, что Широ, скорее всего, слишком устал, чтобы видеть сны.  — Спи спокойно, — тихо произносит Кит, зная, что его не услышат. Однако от этих слов становится как-то легче. Но ненадолго. Этой ночью Кит ворочается в постели, то пялясь в потолок, то проваливаясь в полусон, где в хаосе смешались чужие лица, крики, шприцы, щупальца. Очнувшись от очередного бреда, он смотрит в темноту, слушает тихое мерное гудение двигателей и чувствует, как к нему подступает страх. Каково было Широ там, одному, в космосе? Или на корабле галра? Или на бойцовой арене? И он прошел через всё это, он остался жив.  — А я лежу здесь и дрожу от страха, как чертов трус, — выдыхает в тишину Кит, закрывая глаза ладонью. Холодный сгиб локтя ослабляет напряжение, прогоняет едва зарождающуюся головную боль.  — Интересно, сколько времени сейчас на Земле. Кит улыбается неожиданной мысли.  — Наверное, ночь. Словно иллюзию, Кит чует слабый сладкий запах какао. Почему-то этот запах всегда ассоциировался у него с… Широ.  — Пожалуйста, Боже, пусть ему приснится хороший сон. Во сне Кит тонет в бесконечной волне пустоты, которая поглощает всё. Звуки, цвета, свет — но не запах. И темная холодная вода заполняет его легкие вместе с еле уловимым сладким запахом, пока чьи-то руки не вытаскивают его из глубины. Просыпается Кит от жуткой головной боли. Раз, два, три. Кит постукивает пальцами по стене, выбивая смутно знакомый ритм — песни, которую слышал однажды. Он бредет по коридору к кабине Широ, пытаясь не думать о том, что она окажется пуста. Его голова раскалывается, горло раздирает склизкое чувство, руки непривычно тяжелые, и всё же он отстукивает ритм. Отвлекает.  — Я буду смеяться, пока голова не отвалится, женщины и дети первыми… — тихо бубнит себе под нос Кит. Больше он, к сожалению, не помнит. Ха, пока голова не отвалится. О боже, что подумает Лэнс. Створки дверей кабины плавно открываются и уютный полумрак приветствует Кита, как родного — вместе с до боли знакомым голосом.  — Кит! Ритм обрывается, слова улетают в пустоту, тёмная волна снова накрывает Кита с головой. Его ноги становятся ватными, а головная боль — всепоглощающей. Помутневшим взглядом он выцепляет рослую фигуру на кровати и делает шаг. Боже, как тяжело держать голову прямо. Боже, это сон. Боже. Он не садится — падает на кровать рядом с Широ, вцепляется в него, будто от этого зависит его жизнь. Он живой, горячий, похож на сказочного воина, живой, живой, здесь, Боже, он не исчез. Своей большой и теплой рукой он ворошит волосы Кита, притягивает его к себе и улыбается. Тьма отступает.  — Широ… И вместо темной воды к груди подступает иное чувство — обида, плач, счастье, прелюдия ко взрыву подводной мины.  — Я здесь, Кит, я здесь, — отвечает Широ хрипло, гладя его по голове. Сжимая пальцы на его плече, упираясь лбом ему в грудь, Кит давит из себя единственные слова:  — Не исчезай. В то крошечное мгновение, когда рот Широ приоткрывается и его губы складываются, чтобы дать ответ, Кита переполняет злоба. Свободной рукой он хватает его за шею, касается подушечкой большого пальца щетины на его челюсти и произносит с безуспешно скрываемой болью:  — Никогда больше не исчезай. И рывком подается вперед, целует его, чувствуя, как его заполняет пламя. Оно ударяет в нос, обжигает глаза изнутри, растекается с кровью по артериям. Злоба на самого себя, боль и страх потери выливаются в отчаянный порыв — и превращаются в летний дождь, в печаль и искренность, когда Широ принимает ласку, когда отвечает на поцелуй. Не исчезай, не исчезай, Боже, никогда больше не исчезай. Пожалуйста. Оглушенный, Кит чувствует свое дыхание и дыхание Широ на своей щеке. Он чувствует, как щиплет глаза.  — Я хочу… я хочу тебя. Быть с тобой, всегда. Не уходи, не исчезай больше.  — Я не буду, — все так же хрипло, но отчасти грустно отвечает Широ. Прижимаясь друг к другу, согреваясь, они остаются так на минуту, час, Бог знает сколько, наедине только со своим дыханием. С каждым вдохом становится все светлее, легче. А спустя, может быть, пару часов Лэнс спрашивает Кита о причине его улыбки, не особенно надеясь на ответ. Потому что Лэнс знает больше, чем говорит.