Under the Мoonlight

Слэш
NC-17
Завершён
1645
автор
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
1645 Нравится 34 Отзывы 204 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Пыльный тракт на многие и многие километры вперёд тянется. Летнее солнце безжалостно жжёт. Жухлые травы, вяло растущие по обе стороны дороги, кажутся серыми и безжизненными. Мёртвыми, несмотря на то, что на верхушках некоторых ещё что-то цветёт. Горизонт абсолютно чист, и это вовсе не то, что может радовать. Уж точно не молодого наёмника, что всё время кривится и хмуро поглядывает вверх. Он бы предпочёл ливень или даже липкий, быстро тающий в этих местах снег. Он бы предпочёл что угодно, вместо того чтобы еле тащиться вот так, преодолевая не больше одной пятой пути за день. Нет, если бы он был один, то давно бы уже добрался до места и даже успел накатить или снять кого на ночь. Если бы он был один, то давно дошёл бы пешком и уж точно предпочёл бы не передвигаться так открыто, да ещё и придерживаясь дорог, но… – Шевелись. – Дёргает за привязанную к седлу верёвку, и его пленник едва не падает, вынужденный совершить короткую перебежку. Его некогда белые одежды заляпаны грязью, а по рубахе расползлось багряное высохшее пятно. Наёмник не особо-то церемонился с ним, когда нашёл, и вместо того чтобы проводить изобличительные беседы или взывать к совести, просто от души приложил о стол, тем и расквасив некогда правильный прямой нос. – Ты уже проклят, безбожник! Ты сгинешь в страшных муках! Твоя кровь… – Да-да, – Лука скучающе качает головой, – омоет все стены и двери в той дыре, где мне суждено сдохнуть. Уже наизусть выучил. Шевелись, я сказал. – Ты понятия не имеешь, с кем связался! Мои последователи… – Рывок, звучный шлепок о землю, взрыв неразборчивых угроз. Они путешествуют вместе, если это можно так назвать, и последние два дня наёмник держится только на природной жадности. За голову этого шарлатана, обобравшего одну из крупных деревень неподалеку от Шутгарда, дадут в четыре раза меньше, чем за притащенного живьём. Поэтому Лука терпит и надеется, что рассерженные селяне сами растащат его на мелкие или не очень куски. Он даже задержится ненадолго, посмотрит. Займёт себе место в первом ряду и с удовольствием выпьет под чужие вопли. Повесят. Сварят в кипящем масле. Сдерут кожу так же ловко, как он сам ободрал до нитки почти каждый дом в округе. На что там ещё фантазии у местных хватит, кто их знает? Лука дёргает за верёвку ещё раз и пускает лошадь лёгкой рысцой. Поток проклятий в его сторону усиливается втрое. – Мои боги!.. – Я не верю в твоих богов. – А во что веришь? – тут же оживляется почуявший верную нить лжепроповедник и, должно быть, решает попробовать зайти с другой стороны. Лука закатывает глаза и качает головой. Будь он легковерным или наивным, умер бы ещё в детстве. – В туго набитый монетами кошель. – О, так ты хочешь денег? У меня есть! Много денег! Сколько тебе обещали заплатить? Скажи! Я дам в два раза больше! В три! Наёмник кивает и прикидывает: если он отрежет не голову, а чужой болтливый язык, скажется ли это на его награде? Может быть, стоит рискнуть? Он обшарил карманы этого шарлатана сразу же, как вырубил и выволок из борделя, в котором нашёл. И, разумеется, не обнаружил ни-че-го. Ни камней, что он умыкнул у старосты поселения, ни денег. Пару аденов, которых едва ли хватило бы для того, чтобы оплатить ночлег. Этот придурок попросту промотал награбленное, спустил на девок, выпивку и развлечения. Откупиться ему было решительно нечем, но и сдаваться он явно не собирался: – Ну, что ты молчишь? Сколько стоит моя голова? Я дам больше! – Даже если продать тебя работорговцам, не выйдет больше. Ради всех своих богов, заткнись и не беси меня. – У меня есть рубины! Изумруды! Чёрные жемчуга! Чистейшей прозрачности алмазы и один сапфир! Я отдам их тебе, только отпусти! – Да? – Лука даже оборачивается и, заинтересованно приподняв бровь, глядит на плетущегося следом за лошадью мужчину. – И где же ты держишь их? В своей заднице? – В тайном хранилище, разумеется! – Пленник слишком уж деловито оскорбляется, у Луки уже голова болит от его выкриков и на удивление становящегося визгливым голоса. – Я не идиот, чтобы возить такое состояние с собой! Но мы можем повернуть на Аден, и тогда… Лука с силой дёргает за верёвку. Он ни единой секунды не верит в чужие россказни и уж тем более не ведётся на обещания. – Ты будешь гореть в вечном пламени, безбожник! Ветер растаскивает этот гневный выкрик и уносит далеко вперёд по широкому тракту. *** Решает остановиться и устроить привал, когда его лошадь едва не спотыкается. Такая крупная, да ещё и навьюченная животина тоже страдает от жары, и Луке становится жаль её. Тянет за поводья, притормаживая около широкой развилки с растрескавшимся от времени и ветров указателем, и решает, что можно заночевать в ближайшем лесу. Сворачивает, и уже через несколько сотен метров вместо сухой, вздымающейся под копытами клубами пыли начинается чернозём, а спустя ещё сотню – зелёная, колючая даже на вид трава. Становится всё гуще и гуще, то тут, то там виднеются кустарники и наконец поросшие мхом стволы деревьев. Лошадь не беспокоится, знай себе переставляет ноги, и наёмник, уже было привставший в седле и нашаривший висящий на спине арбалет, расслабляется. Лошадь не беспокоится, а значит хоть сколько-то опасной нежити в округе нет, а уж с лесной нечистью он давно выучился справляться. Его пленник молчит, должно быть, попросту вымотался настолько, что на болтовню не осталось сил, и едва не стонет от облегчения, когда Лука, спешившись, берёт лошадь за поводья и не спеша ведёт за собой. – Наконец-то привал, хвала богам. – Хвала мне, ты хотел сказать, – поправляет его наёмник и оборачивается через плечо. – А вздумаешь снова начать ныть, продолжим путь. Ты понял? Спешно кивает головой и молчит, задумчиво разглядывая свои крепко связанные руки. Лука даже косится на него, прикидывая, додумается ли этот идиот попробовать придушить его верёвкой или нет. Он сам бы рискнул, наверняка. Улучив момент, накинул бы удавкой на шею, и… – У тебя ещё осталась вода? Отрицательно мотает головой, выныривая из своих мыслей. Осматривается, прикидывая, в какой стороне искать ручей и есть ли он здесь вообще. Деревья вокруг кажутся совсем молодыми и гибкими. С тонкими подвижными ветвями и свежей, какая бывает только в начале весны, светло-зелёной листвой. Густо пахнет смолой и ещё чем-то сладким. Приторно ягодами и горчит можжевельником. Лука, наученный доверять своему носу, останавливается на месте. Прищурившись, силится увидеть то, что обычно пытаются прикрыть слабенькой лесной магией или отодвинуть назад, замылить путешественнику глаз. Лжепроповедник, не рассчитав, врезается в его спину и тут же отскакивает в сторону, стоит только короткому палашу на два пальца предупреждающе показаться из ножен. – Осторожнее, идиот. На удивление ничего не говорит в ответ, только пялится куда-то вбок и даже хмурится, склонив голову, явно не понимая, что же там такое. Лука прослеживает направление его взгляда и усмехается. Вот оно и есть. То самое. – Пошли. Ведёт лошадь прямо через разросшийся липучий кустарник, и чем ближе становится, тем отчётливее видит небольшое, вряд ли больше чем на пару метров глубиной, припрятанное за частоколом растущими липами озерцо. Подходит к воде и позволяет лошади как следует напиться, а после, сняв с её спины всю поклажу, отпускает попастись. Стаскивает со спины арбалет, расстёгивает пряжку серого дорожного плаща, отстёгивает с пояса ножны. Пленника тащит на себя за отвязанную от седла верёвку и, осмотревшись по сторонам, направляется к единственному, что им попался по дороге сюда, словно не на своём месте выросшему дубу. И это казалось бы Луке довольно подозрительным, если бы он и так не догадывался, куда попал. К кому. Довольно небрежно привязывает верёвку к низкой, одной из самых широких на всём дереве, ветви и отступает назад, чтобы оглядеться, собрать хвороста и всё-таки поискать ручей. Набирать воду из озера, не проверив, что за живность в нём водится, он не рискнёт. – Ты разве не боишься, что я отвяжусь и сбегу? – спрашивает лопатками привалившийся к дереву, едва дышащий от усталости мужчина, и наёмник даже не скрывает усмешки. – Попробуй, если, конечно, сможешь встать. – Я мог бы умыкнуть твою лошадь, безбожник, – задумчиво предлагает и, пожевав сухие губы, поднимает взгляд, – чем не вариант? Лука молча наклоняется и показывает ему запрятанный в голенище высокого сапога метательный нож. – Как думаешь, успеешь до неё добежать? И лишь тишина в ответ. Что же, Луку это более чем устраивает. Он порядком замотался за день и довольно раздражён. Ещё не мешало бы кого-нибудь на ужин поймать, но что-то подсказывает ему, что максимум, что он найдёт в этой рощице, которая стремится стать полноценным лесом, это семейство белок. – И в моих вещах рыться не вздумай тоже. В некоторых поселениях всё ещё отрубают руки за воровство. Имей это в виду. Нашаривает среди седельных сумок бурдюки и наконец забирается на пригорок, чтобы осмотреться. Ручей находится сразу же, с северной стороны поросшего мхом валуна. Лука опирается на него, пока, склонившись, набирает воду. Растрепавшиеся волосы в лицо лезут и застилают глаза. Но боковым зрением всё-таки замечает какое-то движение. Мелькнувшее зелёное пятно. Показавшееся на мгновение и скрывшееся среди ветвей. Качает головой и даже не идёт следом. Не выдёргивает припрятанный нож. Не видит необходимости. Пьёт прямо из ручья, черпая воду ладонями, умывается, мочит непослушные, тут же потяжелевшие пряди и отводит их назад. Оглядывается, делает круг, обходя озеро, но ни единой сухой ветки так и не находит. Ещё больше убеждается в своих догадках. Что же, придётся проредить дорожный запас, если он хочет провести эту ночь у огня. Магический, пылающий от заката и до самой зари порошок чертовски дорогой, но у него попросту нет выбора. Возвращается к дубу. Кидает пленнику один из наполненных бурдюков – всё-таки будет не слишком-то хорошо, если тот по дороге сдохнет от обезвоживания. Вокруг своей оси вертится, возвращается к сумкам и, обнажив меч, принимается чертить правильный круг, отступив примерно на два метра от ствола дерева. Долго мучается, местами выдирая особо непокорную, насмерть корнями уцепившуюся за почву траву и, кажется, возится не один час, но когда выпрямляется, наконец, оказывается, что солнце всё ещё достаточно высоко над горизонтом. Штаны отвратительно липнут к ногам, а воняет от него, кажется, не меньше, чем от лошади. Морщится, оттягивая свободный ворот рубашки от шеи, и, ещё раз глянув на озеро, решительно принимается раздеваться. – Что это ты делаешь? – подозревающе прищурившись, спрашивает его пленник, средней паршивости, достаточно широкоплечий мужик, которому наверняка не больше тридцати пяти лет. Мужик со светлыми спутавшимися волосами и начавшей пробиваться бородой. Лука про себя хмыкает и думает о том, что уж точно бы не позарился на такого. Не позарился, даже если бы умирал от скуки или, что куда актуальнее, недотраха. Определённо нет. – А на что это похоже? – проникновенно спрашивает, сбросив куртку и почти что разделавшись с рубашкой. Выпрыгивает из сапог, предварительно воткнув в землю припрятанный в них нож так, чтобы привязанному к дереву его было не достать, и берётся за ремень, продёрнутый в шлёвки штанов. – Ты же не собираешься в воду лезть? – Почему нет? – отвечает вопросом на вопрос и, выдернув ремень, быстро расстёгивает куда более мелкие ремешки на набедренной портупее, к которой прилажен увесистый кинжал в ножнах. Переступает через спущенные штанины и нисколько не стесняется своей наготы. Напротив, наслаждается ей и тем, как холодит кожу поднявшийся ветер. Подумав, всё же пристёгивает оружие назад, прямо так, затягивает крепления поверх обнажённой кожи и направляется к берегу, на ходу стягивая с растрёпанного хвоста старый шнурок. – Стой! Стой, идиот! – не своим голосом вопит вдруг некогда проповедник. – Остановись, несчастный! Лука действительно замирает от удивления. Замирает с уже занесённой над водной гладью ногой и оборачивается. Недоумения в его взгляде столько, что хватило бы, чтобы под завязку забить целый обоз. – Это священное место! Священное озеро! – не унимается, даже хватается привязанными друг к другу ладонями за верёвку и дёргает её. – Дриады сожрут тебя за непочтение, а я сдохну от голода у этого самого дерева! Наёмник только смеётся над ним и запрокидывает голову, подставляя прохладе, которой так и веет от поверхности воды, лицо. – Ты всё равно умрёшь. Так какая разница, как? – выкрикивает в ответ и больше не слушает стихший до недовольного бормотания бред. Вода прохладная, но не ледяная. Прозрачная около усеянного мелкой галькой берега и темнеющая, стоит только зайти по бедро. Лука не торопится, не суётся вперёд, не прощупав ступнёй дно. Заходит по грудь и плывёт вперёд. Пару раз ныряет и оказывается почти на середине водоёма. И с удивлением понимает, что всё ещё касается каменистого дна. Проходится ладонями по плечам, смывая дорожную пыль и скопившееся напряжение в мышцах. Разминает шею, прямо поверх налипших на неё мокрых, отросших почти ниже лопаток волос, что он никак не соберётся обрезать. Не то потому, что забывает всё время, не то потому, что один его знакомый, наверняка попадающий под определение заклятого друга, с явным удовольствием путается в них пальцами и тащит назад, вынуждая запрокинуть голову во время их более чем редких встреч. Это вроде как своеобразная игра. Лука охотится на НЕГО уже почти три года, по пути выполняя подвернувшуюся под руку работу, а когда находит, неизменно оказывается на коленях. Или на спине. Иногда вжатым в подушки или чужой плащ лицом. И не важно, выиграет он схватку или нет. Убить сам и поставить точку не может, его же щадят по каким-то иным, мифическим причинам. Лука усмехается себе под нос и принимается остервенело тереть пряди волос друг о друга. Низко зависшее на небе солнце готовится плюхнуться за горизонт через каких-то час или два, но наёмник совершенно не торопится выбираться на берег. Его пленник – вор и явный лжец – смотрит на него с берега с нескрываемой завистью. Сверлит тяжёлым взглядом и словно чего-то ждёт. Чего же? Что обитающее в этой луже чудище проглотит самоуверенного наёмника? Лука ныряет, чтобы не рассмеяться в голос. Ладонями касается дна и какой-то шустро ускользнувшей прочь мягкой твари. Выныривает, чуть отступает к берегу и, замерев, вслушивается. Пальцы выверенным до бессознательного движением ложатся на ножны и поглаживают рукоять кинжала. Шаг назад, туда, где поглубже… Нарочно поворачивается спиной. Чувствует, как мимо пятки проплывает что-то. Один раз, второй… Прикосновение выше, к колену. Замирает рядом, пытается обернуться вокруг него, и Лука, резво выбросив руку вперёд, умудряется поймать это существо. Вытащить из воды и уставиться, непонимающе моргнув раз или два. Оно… скользкое. Самое верное слово, что приходит ему в голову. Длинное, продолговатое, смахивающее на гибрид лишённой чешуи рыбы, лишь её рудиментные остатки виднеются около маленького спинного плавника, и кольчатого червя. Оно… мягкое. Извивается, зажатое в его руке, и оплетает кисть. И без того влажное, выделяет какую-то полупрозрачную слизь. Пасть у этого создания тоже есть. Маленькая и беззубая, похожая, скорее, на углубление, чем на полноценную глотку. Лука морщится и разжимает пальцы, позволяя этому плюхнуться назад в воду. Чувствует, как запястье в том месте, где остались розоватые разводы, начинает слабо печь. Всего секунду или две, после ощущение полностью проходит, но вместо него проявляется другое. Ниже, под грудью собирается и, размякая, как раскалённый в кузнице металл, медленно стекает вниз. Его трогают ещё и ещё. Оплетают икры, поднимаются выше, на портупею сразу двое помельче липнут, и один касается поясницы. Пачкают его. Пульс учащается, кровь приливает к лицу. Губу хочется предательски закусить, а вместо кинжала сжать собственный член. Смеётся в полный голос, понимая, что всё это последствия отравления. Понимая, что всё это интоксикация и дурман. Понимая, что его почти поймали, затуманив разум. Похотью. Понимая, всё ещё соображая и имея возможность двигаться… остаётся в воде. Ни шагу не делает в сторону берега и просто ждёт. Когда же. И кто. Явится на обед или чтобы трахнуть его. Тумана в голове всё больше, мысли путаются, становятся равнодушно-расплывчатыми, такими же, как и трущиеся об него твари, скользкими. Лука представляет вдруг, что было бы, увидь его таким ОН. Остался бы смотреть или присоединился? Прикрывает глаза и запрокидывает голову. Не двигается. Осмелевшие существа становятся в два раза шустрее, и одно из них заползает вверх по его ноге. Головой – или что там у него – прижимается к внутренней поверхности бедра и скользит выше. Утыкается в его мошонку и, размякнув ещё больше, словно облизывает её, медленно поднимаясь дальше. И это безумно, совершенно ненормально приятно. Не страшно. Не то потому, что вещества, выделяемые их железами, напрочь отрубают все лишние ощущения и чувства, не то потому, что Лука растерял последние мозги ещё в юности, а чувство самосохранения, и без того слабо развитое, отключалось всякий раз, когда в дело вступала похоть. Похоть, которая его в итоге и сгубит, он уверен. Как и в том, что это произойдёт явно не сегодня. Прикосновение к спине, скатывается к ягодицам. Прилипает к левой, а после и вовсе притирается между них. Елозит вверх-вниз, размазывая свою слизь, и наёмник жалеет лишь о том, что ему не за что ухватиться. Гнёт спину, привстаёт на носки, разводит ноги. Пальцами всё ещё поглаживает ножны. Не касается себя. Не касается, предоставляя всё ИМ. Им, которых уже много, около десятка, а может быть, и того больше. Им, скользким, вот-вот реально трахнущим его своими мягкими розовыми тельцами. Косится в сторону берега, даже поворачивает голову, с удовольствием впитывает чужой ужас, замешанный на отвращении. Улыбается в ответ, словно говоря "Вот такой я. Полюбуйся вместе со своими ложными богами, проповедник". Вот такой я. Абсолютно точно больной и, наверное, кем-то проклятый. Прикрывает глаза. Не двигается. Расслабляясь, просто чувствует. Как одна из этих озабоченных недозмей кольцами оборачивается вокруг его члена и начинает двигаться, а другая, судя по ощущениям, не меньше трёх сантиметров в диаметре, осмелев, толкается прям в него. Медленно раскрывает, постоянно выделяет слизь и втягивается внутрь. Не больше, чем на десять сантиметров, но ему и этого хватает. Наполняя, давит на стенки, массируя, сокращается, и ему хочется плюхнуться на четвереньки. Даже несмотря на то, что, наглотавшись воды, умрёт. Колени подламываются сами, но тормозит вдруг, усилием воли заставляя себя открыть глаза. Чувствует на себе ещё один взгляд. Куда более любопытный и тяжёлый. С другой стороны озера. В цветущих сумерках с трудом разбирает силуэт среди листвы и угадывает в нём юную – возможно, лишь только на вид, дети лесов чудовищно медленно стареют, – дриаду. Манит её к себе пальцем, бездумно приглашая присоединиться. Разве не для этого всё? Не для того, чтобы лесная нимфа могла воспользоваться случайным путником для продолжения своего рода, а после полакомиться плотью, закусив свежим мясом будущего отца? Лука десятки раз слышал подобные истории. И ему не терпится проверить, насколько эта зелёная девка хороша. – Я весь твой! Не бойся, иди сюда! – кричит в сторону зарослей, и часть их действительно отделяется, трепещет и, наконец, опасливо движется в сторону пологого берега. Осторожно заходит в воду, снимая маскировочные чары, и Лука с удивлением понимает, что это не девочка. Впервые в своей жизни видит дриаду с мужскими половыми признаками. С правильно-кукольными чертами лица, тёмно-зелёными сосками и маленьким мягким членом, болтающимся меж ладных ножек. Грубые наросты на плечах напоминают кору дерева, всклоченные длиннющие патлы, спускающиеся почти до поясницы, явно смахивают на свежие побеги полевой травы. А за маленьким, заострённым, как и у всей нежити, ушком трогательно торчит белая ромашка. Трогательно, пока взгляд не падает ниже, на приоткрытый рот с тонкими губами, нисколько не скрывающими острые треугольные зубы. Ей – или ему, если смотреть на впалую грудь и крохотные тёмные яички, – всего лет шестнадцать на вид, но Лука слишком хорошо знает эту братию, чтобы обманываться. Это существо может быть в два раза старше исполинского дуба, в кроне которого наверняка и ночует. – Иди сюда, – повторяет, понижая голос до шёпота, и манит указательным пальцем. – Скорее, я не смогу слишком долго ждать. И это чистая правда, ни одной лишней секунды не продержится, и если это странное создание не поторопится, им придётся начинать снова. Торопится. Прибавляет шаг. Останавливается в метре лишь, и Лука может как следует рассмотреть его лицо. Всё до мельчайших трещинок рядом с глазницами и начавший пробиваться на щеке мох. Скользящее движение вперёд – оказывается по-девичьи низким, едва достаёт наёмнику макушкой до подбородка, но легко решает эту проблему, запрыгивая сверху, обвивая ногами чужую талию и заставляя почти что вытрахавших из Луки сознание существ броситься врассыпную, отлипая от него. Дриада опирается ладонями на его плечи, пытливо разглядывает лицо, должно быть, прикидывая, хорошие ли гены достанутся её будущему "потомству". Луке хочется рассмеяться и, притянув к себе этого неправильного зелёного мальчика, тихонько поведать ему на ушко, что к чему. Лука не делает этого, потому что знает: существо его попросту не поймет. Не разберёт незнакомой речи и смысла слов. Плевать. Зад и бёдра у него всё ещё мягкие, не успевшие задубеть, как руки и лицо. Неторопливо гладит всего, с любопытством ощупывает, и дриада начинает повторять его движения, включаясь в незамысловатую игру. Подбородок крепкий, как дерево, но шея подвижная. Там внутри, по венам и артериям, бежит зелёная, как травяной сок, кровь. Маленькие соски абсолютно не чувствительные, болтающийся между ног член скорее рудимент, нежели полноценный орган. Дриада гулко охает, когда Лука касается её волос, и, выгнувшись, решительно подаётся вниз, насаживаясь на член. Выходит медленно и страшно туго. Непривычно и до жути возбуждающе. Брать существо, которое скалится и может его загрызть. Существо, которое попытается его загрызть. Начинает двигаться, немного раскачиваясь. Насаживаться и ещё сильнее сжимать шероховатое холодное нутро. Ощущения странные. Абсолютно непривычные. Едва ли не болезненные. Луке всё равно. Он не отрываясь следит за изогнувшимися в оскале губами, чувствует, как ногти, на глазах увеличивающиеся в длине, впиваются в его плечи. Вниз ведут, оставляя борозды на лопатках. Чувствует, как тёплые на контрасте с водами озера капли стекают по его спине. Растворяются в воде. Чувствует даже запах собственной крови. И как чёртовы мелкие твари возвращаются. Оплетают их обоих, превращая это и без того нездоровое действо в настоящую вакханалию. Оргию под восходящей на небо луной. Его трахают во всех возможных смыслах, и это тянет на отдельный грех. Дополнительную тысячу лет в аду. Лука не сдерживается. Не пытается контролировать дыхание или душить стоны. Пускай ЭТОТ на берегу слышит. Пускай вся окрестная нечисть сползётся. Пускай. Чувствует, что совсем близко. Хочет попробовать кое-что ещё, прежде чем всё закончится. Обхватывает дриаду за шею и на себя тащит. Лижет в приоткрытый рот и пытается поцеловать. Прихватывает губы, медленно, по одной, не найдя никакого отклика, злится и кусает. Рот наполняется полынной горечью, которая вяжет язык. Рот наполняется чужой кровью. Холодной и густой. Лука крупно вздрагивает, хватает дриаду под бедро, дёргает вниз, удерживает, не позволяя подняться, а второй ладонью по своему бедру шарит, оставляя её на ножнах. Кончает медленно, выплёскиваясь внутри этой живой колоды равномерными толчками, и в себе тоже не чувствует больше ничего. Вот оно. Момент расплаты, что ждёт всех, кто не откажет себе в удовольствии расслабиться в прохладных водах озера. Дриада низко шипит, даже не снимаясь с него, всё ещё распятая чужой плотью внутри, замахивается для удара скрюченными когтями… и останавливается на середине дуги. Останавливается и, удивлённо булькнув, пытается сглотнуть наполнившую её рот тёмную жижу. Останавливается и пытается посмотреть вниз. Лезвие мешает. Широкое лезвие кинжала, что наёмник вогнал ей прямо в мягкую уязвимую шею и, чуть помедлив, поймав удивлённый взгляд, с силой дёрнул рукоять вниз. Скидывает с себя абсолютно без жалости, слышит, как булькает озеро, когда тело погружается вниз, и, смыв с себя зеленоватые разводы, выходит на берег. Не оборачивается ни разу. Бледный как известь проповедник избегает смотреть на него и молчит. Смесь отвращения и ужаса маской застыла на его лице, но Луку это волнует чуть меньше, чем погода в далёком Штормграде. Он движется собранно и быстро, не обращая внимания на то, что от налетевшего ледяного ветра его кожа покрылась крупными мурашками. Всё ещё босой и мокрый, тащит лошадь внутрь круга и цепляет поводья за ту же ветку. Роется в сумке и, найдя нужную склянку, зубами выдёргивает пробку. Шагает ближе к дубу и высыпает магически рассредоточившийся точно по очерченному кругу порошок. Высекает искру огнивом и, только когда вспыхнет пламя, расслабляется, опустив плечи. Поднимает штаны и как ни в чём не бывало натягивает их. Первым делом цепляет всё те же ножны и уже после – ремень и сапоги. Уже застёгивает рубашку, когда его пленник всё-таки решается подать голос. Глухой и севший на этот раз. Без капризно-визгливых ноток. Луке нравится эта перемена. Равно как и наконец-то появившийся страх. – …онстр… – Что? – Лука чуть пригибается, не расслышав, и откидывает закрывающие его левый глаз волосы. Проповедник – или тот, кто притворяется им, наёмник не стал спрашивать его имени, – бледнеет и, поджав губы, всё-таки находит в себе немного смелости: – Ты монстр. – Потому что дал то, чего хотело это существо, или потому что мне понравилось? – искренне любопытствует и пытается вспомнить, осталось ли чего съестного в сумках. – Потому что убил её. – Его, – поправляет так, словно его собеседник ошибся в названии сорта табака, и, вдруг прищурившись, указывает пальцем чуть выше правого плеча мужчины. – И посмотри-ка назад, дружок. Мне кажется, эта тварь живее всех живых. Проповедник замирает. Пытается сделать вдох, но, кажется, не может заставить слушаться собственное тело. Страх парализует его. – Ну давай же, посмотри, – почти по-дружески ободряет его Лука и подбородком указывает куда-то в темноту. – Вблизи они красивее, чем издалека. Всё-таки оборачивается, и Лука с удовольствием слушает, как взрослый мужчина срывается на полный ужаса вопль. Потому что обыкновенной, пускай и закалённой ремесленниками-гномами сталью нечисть не убить. Лишь усыпить, обездвижить на время и, разумеется, разозлить. Дриада, залитая собственной кровью, со вскрытой длинным порезом глоткой очень зла. Её глазницы кажутся наполненными абсолютной чернотой. Провалами. Обходит круг, почти что касается узкими ступнями шипящего, взметнувшегося вверх пламени и не находит бреши. Ощупывает невидимые границы ладошками и пытается пробиться сквозь них, царапая выросшими до размеров небольших острых пик ногтями. – Похоже, мы заняли её дерево, вот и злится, – буднично замечает Лука и принимается снова рыться по сумкам. Жрать хочется немилостиво, ещё и эта дрянь выкачала из него столько энергии. – Похоже, она злится потому, что ты пытался убить её, – поджав губы, возражает мужчина, до имени которого наёмнику всё ещё нет никакого дела. Беспечно пожимает плечами, допуская, что да, может, и, наконец, находит нужный свёрток. Пара ломтей начавшего черстветь хлеба да несколько огурцов. Сгодится. – Мы просто поиграли немного. – С нечистью не играют! – вдруг неожиданно жёстко проговаривает его пленник и подаётся вперёд, его лицо, освещённое подрагивающим пламенем, кажется искажённым и перекошенным. – А те, кто думает иначе, умирают. Лука мрачнеет и тяжело глядит на него, нахмурив лоб. – Что ты вообще знаешь о смерти, кроме того, что на поминальной службе можно неплохо нажиться? Что ты знаешь о нечисти, если эта, – Лука заострившимся подбородком указывает на продолжающую скрести воздух дриаду, – единственная, что ты видел? – Не единственная. Были другие. – Отводит взгляд, рассматривает свои примотанные друг к другу ладони. Кажется, мрачнеет ещё больше. Кажется, только что вспомнил что-то из своей прошлой жизни, что-то, что было до балахонов и тщательно поставленного "Покайтесь, дети мои! Ибо грядёт!". Но наёмник не верит. Ни в несущую большой смысл предысторию, ни в угрюмую гримасу. Он бы давно кормил червей, если бы верил каждому, вздумавшему его провести. – Я само нетерпение, давай же, поведай мне эту занимательную историю. Только имей в виду, если главным героем твоего рассказа окажется домовой, задушивший старуху во сне, я вырву твой язык и скормлю этой твари. – Такой юный и такой злой. – Проповедник вдруг хмыкает и придвигается чуть ближе, насколько позволяет привязь. Верёвка натягивается, не давая ему опустить руки, но, кажется, он не обращает на это никакого внимания. – Сколько тебе? Около двадцати? Всего ничего, а руки уже по локоть в чужой крови. Так чем ты лучше их? – указывает подбородком в сторону усевшейся прямо на землю дриады, и Лука пожимает плечами. Угрызений совести он не испытывает. Не знает, что это такое. Иному выучен был. – А с чего ты взял, что я лучше? Или это вступление к твоей занимательной сказочке? Так начинай уже. Я не умею долго ждать. – Да-да, конечно! – В его глазах, покрасневших от дорожной пыли, появляется нездоровый блеск. Взгляд затуманивается, а в голосе, когда начинает говорить снова, проскакивают маниакальные нотки. – Это случилось примерно год или полтора назад. Таким же знойным, как это, летом. Я всю жизнь прожил на земле, в самом настоящем медвежьем углу, как в больших городах говорят. Жил охотой и плугом, собирался жениться, и не сказать, что особо жаловался. Всё было более-менее сносно, пока на полях не завелось… нечто. Деревенские стали пропадать. Уходили дюжиной вооруженные, кто чем придётся, и больше не возвращались. Селение стало хиреть, скотина дохнуть, да ещё и болтали, будто её кто-то режет. Кто-то, кто перестал бояться света и начал охотиться не только ночью. Так и сидели все по домам, пока дохнуть не начали от голода. И вот тогда… – его голос становится скребущим темноту шёпотом, продирающим кожу не хуже крючков хлёсткой Ламии. Даже эта неправильная дриада поднимает голову и внимательно слушает, пускай и не понимает ни слова. – Появился он. Такой же, как ты, бродяга, с огромным свёртком за спиной. Лука стискивает своё колено пальцами с такой силой, что рискует переломать их. Стискивает и чувствует, как в глотке стремительно сохнет. Разумеется, он узнаёт. Узнаёт по скупому описанию и вот теперь боится пошевелиться, проронить хоть один звук. – Он сказал, что может решить эту проблему. Может убить тварь, но, – тут проповедник поднимает указательный палец вверх, – за определённую сумму. К тому времени в селении не осталось ни крепких мужчин, ни даже юношей, способных держать меч. Да и какое там, ни один из нас не был воином. Земледельцы. – Но остался ты. – Лука проницательный, он умеет улавливать важные детали. – Почему? – Потому что я трус, – усмехается, но выходит горько. Словно он раны бередит, растравливает их собственными пальцами и не собирается останавливаться. – Сказался больным и старался не отсвечивать. Прятался за спинами других. – Детей и женщин? – наёмник любезно подсказывает ему и после короткого кивка чувствует себя словно на исповеди. Но ему не интересны чужие слабости и грехи, ему интересен ОН. – И что случилось потом? Община согласилась заплатить? – Конечно община согласилась! – взрывается вдруг, дёргается и глядит совершенно затравленно. – У общины просто не было выбора. Мы выгребли всё. Добирали нужную сумму заплесневевшими медяками, и он взял заказ. И пока его не было, в голову одному из оставшихся мужчин закралась подлая, гнилая мыслишка, мол, а что если не платить ему? Что если дождаться, пока принесёт голову какой бы то ни было твари, да выгнать? А если не уйдёт, так воткнуть под лопатку нож или отсечь голову? Всё одно выродок, сам нечистый. – И его поддержали? Проповедник совершенно убито кивает и, кажется, в один миг стареет на пару лет. – Он вернулся с рассветом. И его уже ждали с калёным железом наготове, только вот тварь он притащил живой. – И кто это был? – Вылезшая из могилы баба. Первая жена старейшины общины. Вот уж чёрт знает, что за магия её подняла, но выглядела она так, что оторопь брала. Пол-лица с костей сползло, а глазища полыхают. Абсолютно голая, обрюзгшая вся и в засохшей крови. Он потребовал денег, сказал, что только после её убьёт. Завязался спор, он требовал даже больше оговорённой суммы, и вдруг она смогла освободить одну из своих лапищ. Ударила его по лицу, как сейчас помню, рассекла рот и тут же вспорола горло. Он захлебнулся в собственной крови, а эта тварь порвала почти всех, кто там был. Добралась и до моей невесты. Не многим удалось бежать в тот день. Самоуверенный наёмник погиб, а я остался без всего. Устанавливается самая настоящая тишина. Лишь только треск магического пламени, да скрип ветвей дуба где-то в вершине кроны. От озера тянет могильным холодом. Лука глядит на своего пленника и ни на секунду не отводит взгляда. Моргает через раз и вдруг, щекой прижавшись к своему колену, улыбается. Жутко настолько, что проповедник неосознанно отодвигается и снова спиной жмётся к широкому стволу дерева. – Занимательная история. Только брешешь ты, как старый пёс. – Ни слова вымысла, клянусь! – Своими богами? – Лука вытягивает кинжал из ножен и задумчиво глядит на огненные блики, тут же заплясавшие на отполированном лезвии. – Или камнями, которых у тебя никогда не было? Расскажешь, как было на самом деле, и, может быть, я не брошу тебя здесь. – Но господин!.. – пленник упорно стоит на своём и, лишь когда Лука примеривается для того, чтобы метнуть нож, сдаваясь, выставляет перед собой сложенные в молитвенном жесте ладони. – Хорошо, хорошо! Я скажу! Только не надо! – Какой же ты трус, – Лука качает головой и глядит на мужчину со смесью интереса и отвращения во взгляде. – Так что с тем бродягой? Монстроловом? – Всё было так, как я сказал! За исключением одного: когда он ушёл, я украл все собранные деньги и сбежал. Бежал всю ночь и, добравшись до тракта, едва не упал замертво. Мне казалось, он нагонит меня и рассечёт своим мечом на две части. Месяцами после я жил в постоянном страхе, и лишь совсем недавно он перестал сниться мне. Являться в кошмарах, неизменно ухмыляясь своим перекошенным ртом. Я всё думал тогда, всё думал и не мог представить, что за тварь изуродовала его. Качает головой и смотрит на пламя. Смотрит, почти не закрывая глаз, и кажется, расширенные зрачки впитывают его. – Выходит, чужой шрам заботит тебя больше, чем то, что ты обрёк всё селение на смерть? – Лука с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться. На лице этого прохиндея лжепроповедника отражается искренний ужас и недоумение. Не понимает. Что же, наёмник с удовольствием его просветит. – Неужто ты думал, что монстролов станет работать задарма? Ты был прав, когда не дают предоплаты, он приводит добычу живьём, а если отказываются платить, отпускает её. Как думаешь, что с ними стало? С женщинами и детьми? Со стариками? С твоей невестой, что ты даже не подумал взять с собой? О, я знаю, почему! Она бы тормозила тебя, верно? – Ты лжёшь, – выдыхает почти одними шипящими, словно в лёгких воздух горит, и, как безумный, раскачивается, лбом касаясь коленей. – ТЫ ВСЁ ЛЖЁШЬ! – Так тебя всё ещё интересует шрам? Тогда подними голову, трус. Потому что тварь, что изуродовала его лицо, прямо перед тобой. Проводит указательным пальцем по своим губам и около правого уголка резко берёт вверх, чертя по скуле. Дразнит, а сам всерьёз думает о том, что слишком запачкался, возясь с этим заказом. – Ты монстр, – с уверенностью заявляет мужчина, и глаза его блестят. Лука прикидывает вес ножа, подкидывая его на ладони. Монстр, это верно. Монстр, который больше всех человеческих пороков презирает трусость. *** Они возвращаются на тракт на рассвете. Обманутая дриада тоскливо воет вслед, но не показывается больше. Лука идёт пешком, придерживая отдохнувшую лошадь за поводья. Думает, в какую сторону двинуться теперь, и решает держаться ближе к побережью. Там, по слухам, сейчас сплошные дожди. Зной его утомил. Легко забирается в седло и, пригнувшись к мускулистой шее животного, пускает его галопом. Рыбацкие деревушки, выброшенные на берег приливом причудливые морские гады. Романтика. Побережье так побережье. Только заберёт свою награду за содержимое небольшого, всё ещё пропускающего сочащиеся капли, болтающегося около седельных сумок мешка.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.