невозможности

Лыбится как ебанутый, аж вмазать хочется. Вот только Мирон продолжает смотреть в ответ, слегка улыбаясь, и пытается вникнуть в текст. Гнойный для него — запретная тема, о которой он временами даже слышать не хочет. Он Мирона притягивает, отталкивает, интересует, раздражает, и чаще всего — все и сразу. Он до ужаса симпатичный на самом деле, но при этом совершенно обычный: на него дольше секунды взгляда не потратишь, а, отвернувшись, забудешь, как он выглядит. Но все же есть в нем что-то, что Мирону нравится. Что-то цепляющее в улыбке, смехе, когда лицо не закрывают очки и стаканы — что-то, из-за чего Мирон на него, как какой-то еблан, пялится. Он слушает текст Славы внимательно, может, даже чересчур: так, что мир до них двоих суживается. Ему не нравится подача, излишняя агрессивность, особенно, когда, разойдясь, Карелин становится слишком близко. Близко настолько, что Мирон не выдерживает и с каменным лицом его от себя отодвигает, аккуратно держа за талию. Он не против близости, не против своих рук на его талии, но не сейчас и не в таком контексте. Когда победа от Мирона ускользает, промчавшись даже не рядом и не близко, он принимает все спокойно и больше даже за Славу радуется, чем за себя расстраивается. Ему баттл для опыта, адреналина и (немного) для удовлетворения интереса в Карелине нужен был, а Гнойному — явно чтобы доказать что-то себе и (в меньшей мере) всем остальным. Мирон пару секунд гадает, как Слава теперь отмечать победу будет, но понимает, что ему это не особо интересно. Наверняка в компании друзей или девушки, которая, кстати, тоже запретная тема: Мирон в чужой личной жизни копаться не будет. Ему от Славы ничего не светит, а зря заморачиваться он не хочет. Он постоянно Славы касается (волосы, плечи — да что, блять, угодно), улыбается и пялится, потому что… да понятно, блять, и так почему. И, приняв поражение, он бы Славу нахуй послал, если б мог объяснить причину. Тут разве объяснишь, что не потому что он баттл проиграл (на что ему фактически плевать: урок с 5:0 не в его пользу он вынес, а большего это и не значит), а потому что проиграл нечто другое, из-за чего в голове полнейший беспорядок. Когда Мирон оказывается с Карелиным у барной стойки, тот смотрит до ужаса устало. Без решительности и соперничества, что во время баттла были в каждом взгляде, жесте и улыбке, предназначенных Мирону. Теперь Карелин — просто уставший человек, который, кажется, достиг едва ли не цели жизни, и, если этот баттл — карелинский magnum opus, то Мирон гадает, есть ли у него планы на дальнейшее. — Блять, ты и тут, — Слава вздыхает и от Мирона отворачивается. Он вертит в руках стакан с чем-то неопределенным, пока Мирон тихо фыркает. — Расслабься, я все равно ухожу, — усталость на Мирона резко сваливается, без предупреждения и объяснений, и единственное, что ему хочется, — завалиться где-нибудь поспать. Он поднимается со стула и, обойдя Гнойного, двигается к выходу, когда его останавливает «Бля, стой», раздающееся сзади, и звук отодвигающегося стула. Карелин легко толкает Мирона в плечо пальцем, направляя к выходу, и топает следом. На улице прохладно даже в рубашке, и Мирон немного завидует карелинскому свитеру. Слава останавливается где попало — недалеко от мусорок — и вытягивает из кармана сигареты. Он уставший и бухой, и ему только свалиться тут осталось, среди грязи и мусора. Он курит и молчит, прислонившись к стене — в одиночку, потому что Мирон от сигареты отказывается, и просто смотрит, и молчит, стоя напротив. Выглядят на пару ебануто, наверное, но, увы, возможности выбирать у Мирона не было. Сигарета Славы быстро оказывается рядом с прочим мусором, а он сам — как-то слишком близко к Мирону. — Заебало уже, — голос у Карелина прокуренный и непривычно тихий, отчего фраза звучит до ужаса странно. Как будто бы искренне и устало, но устало не потому, что Слава выжал из себя всю тысячу процентов, а потому, что его это заебывало давно уже. Он наклоняется к Мирону, словно зная, что тот не оттолкнет: захочет, соберется, но не оттолкнет, потому что… блять, потому что. Мирон уверен, что им самое место на этой мусорке: Карелин завтра все равно не вспомнит, а если и вспомнит, то забьет, а он сам еще не до конца понимает, что творит. Он почти всегда знает, что делает, но сейчас здравый смысл помогать отказывается. Хотелось бы ему в Славину голову на пару мгновений влезть: просто чтобы понять, что тот вытворяет и о чем думает, и больше Мирону и не надо. Поцелуи у Карелина рваные и грубые, и холодная каменная стенка резко контрастирует с разгоряченной кожей. Мирон больше не жалеет, что он без свитера: ему бы от своей рубашки избавиться, потому что жарко, жарко, жарко. Вся неопределенность завтра исчезает из-за жара, потому что они словно горят здесь и сейчас, и Мирон готов к любому завтра, к которому приведет его сегодня. Он не ждет от Славы признаний в любви, невыполнимых обещаний и happily ever after, но если он может урвать хотя бы кусочек того, чему никогда не быть, кусочек невозможного, то его рука уже тянется вслед. И сообщение на следующее утро «я тебя хоть перед всей толпой засосу, когда в следующий раз увижу» будет означать, что ему удалось. Что он держит в руках кусочек невозможности, вертит его аккуратно и сминает из-за нервов, зная, насколько ловко невозможности выскальзывают из рук, оставляя лишь воспоминания и ощущение былого присутствия на пальцах. Что он сделает все, чтобы удержать комочек и сделать его своей реальностью, настоящей и долговременной, till death do them part.