Последние дни зимы

Череда неудачно сложившихся обстоятельств несколько потрепала банна Вогана, лишив его былого лоска и прежней власти. Он иногда думает мрачно: видел бы Джонали, его дружок из прошлой жизни, как он, сын эрла Денерима, в ответ на выкрик хозяина трактира на перевале в Морозных Горах: «Эй, иди-ка привяжи коней в стойло», не раскраивает лицо этого трактирщика ударом лошадиного кнута, а молча идёт и привязывает коней в стойло, — видел бы он это, зашелся бы, поди, в приступе идиотского смеха, а потом испуганно замолчал, поймав его взгляд. В этом трактире помимо старого хозяина и его жены, которая почти не вылезала из кухни в попытках разнообразить их скудный рацион, жил в ту зиму всего один постоялец — да и то так редко попадался на глаза, что о нём несложно было позабыть. Воган довольно быстро понял, что этот тип вовсе не торговец из Денерима, как он представился — денеримца он вполне мог распознать по одной лишь манере разговора, а этот говорил странным, слишком правильным языком, и о своем якобы родном городе рассказывал так, словно все сведения о нём почерпнул из некоего путеводителя. «Попался бы ты мне в Денериме, — со злобой подумал однажды Воган, подслушав их разговор с трактирщиком, — висел бы в петле с видом на городскую площадь». С некоторых пор он стал особенно нетерпим ко лжи. Первым его обманул Рэндон Хоу. Поначалу старик Хоу был весьма любезен и даже предоставил несколько отрядов своих солдат для помощи с эльфийским восстанием — Воган, разумеется, не отказался, ведь многие из его собственных солдат погибли под Остагаром, куда забрал их отец. Эльфийское восстание нервировало его всё сильнее, и поначалу Воган пытался его подавить, попросту посылая больше стражи в эльфинажи, но сдерживать бунтовщиков становилось всё труднее. Эти новые солдаты несколько утихомирили их пыл, и вскоре после этого сам Хоу решил нанести визит в поместье эрла Денерима. Кабинет, в который пригласили тейрна, был жарко натоплен. Самому Вогану было комфортно в любую жару, даже когда остальные покрывались каплями пота и пытались ослабить воротник рубашки — он любил демонстрировать своё преимущество в таких незначительных деталях. В отличие от многих, Хоу жара никак не беспокоила, и он с непроницаемым лицом уселся в удобное кресло напротив напольных часов. Воган любезно поздравил своего гостя с получением титула тейрна, а затем одарил ледяным взглядом служанку, которая принесла такое же вино, что и обычно; притянул её за волосы и прошипел в ухо: — Ты знаешь, кто этот человек? — он указал в сторону Рэндона Хоу, с равнодушным видом наблюдавшего за ними. Служанка округлила глаза, мотнула головой: простите, милорд, я… — Какое неуважение, — он выпустил её, легко стряхнув ладонью в воздухе, будто бы коснулся чего-то грязного. Его тон стал пугающе учтив. — Удивительная распущенность. У нас в гостях — новый тейрн Хайевера, тупая курица. Иди и принеси хорошее вино, а не это пойло. Служанка, повторяя извинения, поспешно выбежала из кабинета, а Воган обернулся к Хоу, скрестил руки на груди и широко, радушно улыбнулся. — В какой строгости вы держите своих слуг, — заметил Хоу, не сводя с него испытующего взгляда. — Уверен, что вы поддерживаете меня в этом вопросе, — усмехнулся Воган. — Говорят, что порядки в Хайевере несколько поменялись. — Порой применение силы — оправданное средство, — откликнулся Хоу. Он то и дело посматривал на большие напольные часы — пока там было без десяти минут шесть. — Некоторые люди не понимают другого языка. — Совершенно с вами согласен. И ведь речь идет о людях, а что и говорить о животных, подобных им, — Воган кивнул на ещё одну служанку, застывшую у дверей. У неё были заостренные уши, и его издевку она словно не услышала. — Хорошее поведение в этих тварей иначе, чем кулаками, и не вбить. Он вдруг хохотнул. — Но, полагаю, тейрн Хайевера навестил меня не за тем, чтобы побеседовать о моих слугах, не так ли? Кстати, необычайно благодарен вам за ваших солдат, Рэндон. В эльфинаже совершенно забыли о том, как следует себя вести. — Не благодарите, по некоторым причинам я сейчас очень заинтересован в благополучии Денерима, — улыбнулся Хоу. — И вы правы, ваши слуги меня не слишком интересуют. На самом деле, для начала я собирался выразить свои соболезнования в связи с гибелью вашего отца. Вы ведь единственный его наследник, не так ли? — О, да. Невероятная, чудовищная утрата. — Говорят, он умер под Остагаром, сражаясь с порождениями тьмы. — Отец всегда был крайне доблестен. Я, к сожалению, вынужден был оставаться в поместье. — Ходят слухи, — медленно произнес Хоу, — что вашего отца убили не порождения тьмы. — В самом деле? — Воган с деланным удивлением приподнял брови. — А кто же? Его забавляла эта игра, хоть он и не совсем понимал её сути. — Говорят, в этом деле были замешаны Антиванские Вороны. — Как это ужасно со стороны людей — порочить героическую гибель моего отца подобным образом. Но, впрочем, им это свойственно. Он не понимал, чего Хоу хочет от него добиться — неужели собирается его шантажировать, добиваясь лояльности? Вот только делать ему это совершенно незачем — Вогану плевать на то, что Логэйн отдал Рэндону Хоу Хайевер на растерзание, заподозрив Кусланда в симпатии к Орлею. Как плевать на саму гибель Кусландов, и, в целом, на приближающийся Мор, который казался бесконечно далёким — настолько, что в него даже не верилось. — Вы, конечно, правы — людям свойственно искажать правду, — отозвался Хоу, снова поглядывая на часы. Воган с раздражением подумал, что служанка до сих пор не принесла вина, да и присутствие новоиспеченного тейрна начало его нервировать. Эти его холодные рыбьи глаза и невыносимо спокойный вид — а спокойствие Хоу, в отличие от спокойствия Вогана, не было напускным, не скрывало за собой потребности выпустить пар, и это превосходство не могло не бесить. Воган слегка приподнялся в своем кресле, раздувая ноздри, и ему показалось, что Хоу мимолётно усмехнулся. Часы начали бить. За окном раздался бешеный лай собак. — Эту правду исказить тем проще, чем меньше у людей любви к тому, кого следует оклеветать, — медленно сказал Хоу. — А уж деньги! На что только эти… животные, так вы выражаетесь?.. на что они только не готовы пойти, посули им хорошую плату. Да, пожалуй, язык денег — гораздо более действенный, чем язык силы. Вы согласны со мной? Часы пробили второй раз, и Вогану вдруг впервые стало жарко в своём чересчур натопленном кабинете. — Ведь есть ещё такая занятная вещь, как преданность, — продолжил рассуждать новый тейрн Хайевера. — Конечно, её тоже можно купить, и гораздо проще, чем всем кажется. Пожалуй, только купить её и можно. И цена может быть удивительно невелика. — Вы на что-то намекаете, Рэндон? — процедил Воган, сощурив глаза. Часы снова пробили — до шести ещё три удара, вдруг подумал он, и нехорошее предчувствие заставило его вскочить со своего кресла. — Нет, нет, в намёках я не силён, — невозмутимый Хоу остался на своем месте, а Воган вдруг понял, что его привычного кинжала на бедре не висит, словно кто-то осторожно снял его… наклонившись над ним, чтобы поставить на стол бутылку вина. Он сглотнул, невольно оттягивая ставший тесным воротник рубашки. Собаки больше не лаяли за окном, и в этой тишине в четвертый раз пробили часы. — Тогда какого Архидемона вы сюда явились, Хоу? К чему этот идиотский спектакль? — злобно прошипел Воган, подбираясь к двери, и та сама открылась ему навстречу. Он с удивлением уставился на своих собственных стражников, и из-за этого удивления не успел сообразить, что на самом деле случилось; не успел даже подумать о том, чтобы оттолкнуть их и выбежать в коридор. Потом уже было слишком поздно, и из рук стражников вырваться ему не удалось. — Вы поздравили меня с тем, что я стал тейрном Хайевера, — медленно, будто бы скучающе сказал Хоу. — Любезно с вашей стороны, но можно было поздравить и с кое-чем другим. Теперь я — эрл Денерима. Это звучало почти смехотворно. Воган плохо понимал чужие шутки и не всегда мог сообразить, шутит человек или говорит серьёзно, но сейчас он точно знал, что это не одна из них. — Эрл Денерима — я! — выплюнул он и вдруг сам понял, как жалко это прозвучало и как жалко сейчас выглядит он сам. Это давно забытое ощущение лишь сильнее разозлило его. — И я с тебя шкуру спущу, выродок… — пообещал Воган, извиваясь в руках своих стражников, которые не проронили ни слова, но пихали его с видимым удовольствием; он упал на пол, и те связали ему руки. — Со всех вас! Вместе с шестым ударом часов его настиг тихий смех Хоу, и он взбесил его так, что потемнело в глазах, и он сам не понял, отчего его вырубило раньше — от всепоглощающей ярости или от удара чем-то тяжёлым по голове. «Ну вот, ещё одна жертва эльфийского восстания», — услышал он перед тем, как окончательно провалиться в темноту. В камере он долго колотил кулаком стены, не чувствуя боли, а потом, дрожа от злости и холода, свернулся на грязном матрасе. Разбитые руки саднили и по пальцам сочилась кровь; он слизнул её и вдруг подумал, что сейчас где-то наверху люди Хоу освобождают его эльфийку, ведут её к воротам, чтобы выпустить в грязный зараженный эльфинаж. Эта предательская сучка наверняка не сопротивляется, подумал он. Вот она, должно быть, счастлива теперь! Он быстро перестал угрожать стражникам; те довольно ощутимо дали ему понять, что он здесь — лишь один из многих других заключённых, и что Хоу не особенно расстроится, если тот случайно умрёт. Это было наиболее болезненным ударом — видеть, что тебя больше не боятся, — и поэтому, бодрствуя, Воган проводил свои дни, забившись в угол и мечтая о разнообразных болезненных процедурах, которым он подвергнет каждого из этих стражников, каждую из этих служанок, и, в особенности, самого Хоу — если выберется отсюда. Воган не был идиотом и не ожидал вызволения от своего старого приятеля, Джонали; вот Браден, возможно, и рискнул бы ему помочь, если бы не был мёртв. Оставалось надеяться на очередной бунт, и через несколько месяцев тот и в самом деле случился. Помощь пришла из неожиданного источника — из подвала его освободил выживший сын Кусланда, тоже обманутый Хоу, и, по иронии судьбы, оказавшийся таким же лживым выродком. Вскоре после того, как Воган поддержал Стражей на Собрании Земель, его задержали, чтобы сообщить: все бывшие владения Хоу теперь принадлежат Серым Стражам. В том числе и поместье эрла Денерима, которым Хоу недолго, но успел побыть. Это было настолько вопиющей наглостью, что Вогану оказалось сложно подобрать подходящие слова — прежде он хорошо знал только язык угроз, но за время заточения позабыл и его. — Но Хоу незаконно захватили мое поместье! Мой титул, он… Я — эрл Денерима, вы не имеете права… — В самом деле? — Кусланд в ответ опасно сощурился; за его спиной стоял их будущий король, Алистер. Он, кажется, не одобрял происходящего, но тем не менее молчал. — Вы будете спорить со мной и с моим другом? — Титулы даются тем, кто их достоин, — добавил Кусланд после молчаливой паузы, в которой Воган лишь сжимал зубы и кулаки. — То, что я слышал про вас, будучи в эльфинаже, говорит о вас, как о человеке, совершенно не заслуживающем вашего положения… радуйтесь, что я вас на месте не убил. Кстати, спасибо за поддержку на Собрании. Из Денерима пришлось убраться — кое-что из своего состояния Кусланд позволил ему забрать, но остальное отошло в казну Серых Стражей. Этих немногих золотых монет Вогану хватило на несколько месяцев, и он потратил их, безрассудно кутя в кабаках, будто до сих пор был сыном эрла Денерима, который позволял ему любую прихоть. В беспробудной алкогольной дымке и отчаянном, истеричном веселье Мор, война и смерть прошли мимо него, обошли, словно чумного. Оказавшись без денег и без малейшего понятия о том, откуда их брать, Воган отправил письма нескольким своим знакомым, но предсказуемо не получил ответа. Он вспомнил про нескольких дам, когда-то довольно настойчиво делавших ему авансы, и ухитрился организовать встречи с ними; вот только дамы стали вдруг необычайно холодны, и он понял, что и здесь ловить нечего. Он был достаточно нахален для того, чтобы заявиться в чужой дом без приглашения, но приятель, к которому он решил нанести визит, — с которым однажды отлично позабавился на охоте, загоняя собаками нескольких эльфов, — довольно быстро выпроводил его вон. Он стал осторожнее после первого покушения, когда в одном из трактиров в его комнату вошел человек в черном и с кинжалом в руках. Поразмыслив, Воган решил, что кто-то из старых знакомых заказал его убийство — из опасения, что он будет их шантажировать и требовать денег. Его это даже не удивило — к предательствам он уже привык. Привыкнуть к тому, что он больше не сын эрла, было гораздо сложнее. В конечном итоге он очутился в этом трактире с полоумным стариком и его женой. Здесь, на перевале Морозных гор, Воган стал наименее всего похожим на прежнего себя. *** Черный конь одного из новоприбывших путников всхрапнул и недовольно ударил землю копытом, когда он взял его под уздцы. Лицо Вогана перекосило от злобы, и он бы отвесил коню пинка, если бы уже давно на собственном опыте не узнал, как неразумно подобное желание. Поэтому вместо пинка он несколько раз провел ладонью по его холке, успокаивая, а потом уже попытался увлечь за собой. Всё равно конь упирался в землю, как дикий, и никак не хотел идти в стойло. Воган тихо выругался, подумав, что при других обстоятельствах он бы поучил это животное хорошим манерам. К нему неторопливо подошёл один из хозяев этого коня. Вторым была закутанная в плащ невысокая женщина, и отчего-то она не пошла в трактир, а осталась стоять на прежнем месте, как будто по своей воле и шага не могла сделать. — Упрямый, а? Поди, хочет, чтоб его снегопадом занесло. Ума не приложу, как он нас вообще до этого перевала довёз, — безмятежно сказал подошедший к Вогану мужчина и потрепал коня по холке. Снег и правда валил всё сильнее, но в этом месте это не было чем-то удивительным. Воган торчал здесь с конца осени, и всю эту зиму он не видел ничего, кроме снега — и проклятых коней, и гнусных постояльцев, и мерзкой рожи хозяина таверны, и о, как он всё это ненавидел, но лучшего способа скрываться от посланных по его голову наёмных убийц так и не придумал. Здесь он планировал оставаться до конца зимы, а после — смыться куда-нибудь на север, где потеплее. Может, в Марку. А ещё лучше — в Орлей. Проклятый снег нагонял на него тоску, а он терпеть не мог тосковать. — Ещё и перековать его надо, — продолжил новый постоялец, скидывая свой капюшон, и Воган недобро сощурился. «Прекрасно, — подумал он. — Только остроухих выродков мне тут не хватало.» — Но сначала вам надо в стойло его загнать, не правда ли? — хохотнул эльф, явно не подозревая, какими эпитетами его осыпают в данный момент. — Эй, милая, у тебя ещё остался тот огрызок? Женщина в плаще молча подошла к ним, вытаскивая из кармана покусанное яблоко. — Любит он яблоки пожевать, негодник. Без них с ним и не сладить. Вы ему дайте, он сразу за вами пойдет. Когда женщина подошла ближе, на неё упал свет из окна трактира, выхватив черты её лица из тени капюшона и снежного полумрака. Будто почувствовав тяжелый, неверящий взгляд Вогана, она и сама в первый раз подняла на него глаза, и её рука дрогнула. Это была она, в этом не было сомнений; он узнал этот серый, словно грязный лёд, взгляд исподлобья, высокие скулы и тонкие губы, а также шрам на щеке, оставшийся после того, как в приступе гнева он полоснув её ножом — но тогда она сама напросилась. Ему нравилось её красивое лицо, и он никогда не бил по нему слишком сильно, чтобы не оставлять портящих белую кожу синяков. Эта эльфийка была единственной, что осталась после окончания вечеринки, и он вспоминал о ней порой, как вспоминал о своем утраченном поместье и отданном в казну Серым Стражам золоте; он даже не забыл, как её зовут, хоть она и была всего лишь одной из его любимейших игрушек. Он думал, что всё дело в том, что она была его последней, ведь последние и первые запоминаются лучше всего. Воган перевёл взгляд с её застывшего лица на её дрожащую руку, в которой она сжимала яблоко — её пальцы уже впились в него так, что по ним потёк сок, капая на заснеженную землю. На безымянном мягко поблескивало золотое кольцо — совсем такое, как было на ней раньше. *** Кольцо блестит на её пальце, когда она прикрывает рукой рот — она прижимается к стене в ожидании того, когда очередь дойдет до неё, и с непонятным выражением в расширенных серых глазах наблюдает за тем, как происходит расправа над её подругами. Воган, хохоча, объявляет, что устроит невесте образцовую брачную ночь, и под издевательские возгласы друзей тащит её за волосы в одну из гостевых спален. Этой последней эльфийке повезло — свою злость он уже сорвал на рыженькой, хорошенько её поколотив и до крови исхлестав собачьим кнутом, и теперь он уже готов поработать кое-чем другим, поэтому девушку в свадебном наряде он просто толкает на кровать лицом вниз, а сам устраивается сверху. Ему приходится приложить усилие, чтобы войти в неё, а потом, перевернув её на спину, он видит кровь между ног. Он призывает своих друзей полюбоваться на это поразительное зрелище — не так-то часто встретишь девственницу в эльфинаже; крайне заинтересованный лорд Джонали сам тянется к завязкам своих штанов, намереваясь пристроиться следующим, и тут-то эльфийка в первый раз подаёт голос. — Пожалуйста, милорд, не надо, — шепчет она и смотрит на ухмыляющегося Вогана; пытается отползти дальше по кровати, но Вогана это только забавляет, и отдавать эльфийку приятелю ему не жалко — в конце концов, он всё равно был первым. — Не надо! — говорит она таким требовательным тоном, когда Джонали хватает её за лодыжку, что Воган удивлённо приподнимает брови. — Смотри-ка, друг, да она разговорилась, — насмешливо говорит Джонали. — Придется занять твой милый ротик чем-нибудь другим, если будешь докучать милорду, дорогуша. И тебе это не понра… Ах ты, шлюха! Подобравшийся ближе Джонали получает удар пяткой по носу, да такой сильный, что он отлетает назад, схватившись за лицо; Воган не может сдержать хохота — такая глупая у Джонали сейчас физиономия. — Давай просто убьём эту… — плюётся он. Из носа у него тонкой струйкой течёт кровь. — Кажется, ей ты не по нраву, дружище, — хмыкает Воган. — Удивительная разборчивость, не так ли? Не обращая внимания на недовольное бормотание Джонали, он медленно подходит к кровати, отбивая шаги каблуками сапог. Чувствует дрожь эльфийки, когда касается рукой её холодного бедра и лезёт выше, с удовлетворительной улыбкой отмечая, что она не двигается, замерев. — Какие-то человеческие лорды — не для тебя, не так ли? — протягивает он, размазывая кровь по её ноге. — Ты же у нас гордый потомок великого народа. Она молчит и смотрит на него, как ребёнок — на умирающую бешеную собаку; в её настороженных глазах есть и отвращение, и страх, и какой-то изучающий интерес, совершенно неуместный в подобных обстоятельствах. — Давай, попроси меня тебя пощадить. Попроси пощады на своём языке, и я тебя отпущу, — говорит Воган, усмехаясь. Она долго молчит, будто не может вспомнить слов, а потом размыкает губы: — Ma emma harel, — говорит она, запинаясь. Он не знает, что она сказала, и не желает узнавать. Но он обожает, когда они так делают, и в ответ всегда говорит им одно и то же — это ему никогда не надоедает. — Что? Я не понимаю этого мычания, — говорит Воган и хохочет, довольный своей шуткой. Джонали с готовностью фыркает в стороне. Теперь эльфийка должна понять, что пощады не будет, и начать рыдать. Воган даже сощуривает глаза, вглядываясь в её лицо. Но оно спокойно, и от её сухого неморгающего взгляда ему делается немного не по себе, поэтому он переворачивает её обратно на живот. — Осторожно, а то и ты получишь, — слышит он рекомендацию Джонали, когда нависает над ней и откидывает в сторону спутанные пряди её волос, чтобы оголить шею. Глупость Джонали иногда его раздражает, но сейчас Воган ограничивается только холодным взглядом, брошенным через плечо. — Трахать животных из эльфинажа — не такая уж великая наука, о бестолковый друг мой. Ты думаешь, что я не справлюсь? Он развлекается с бывшей невестой почти час после, совершенно неутомимый, шлепает, кусает и щиплет её кожу под разорванным платьем, которое он решил до конца не снимать, выворачивает и связывает её руки, и чего только не делает, но она не плачет и больше не произносит ни слова ни по-человечески, ни по-эльфийски. Когда он, утомившись, откатывается от неё на кровати, поглаживая свой взмокнувший живот, словно после хорошего обеда, эльфийка продолжает лежать так, как он её оставил, глядя широко раскрытыми глазами в потолок. Один из охранников выводит её, подхватив под руки. Из соседних комнат доносятся визги и хохот лорда Брадена, но Воган давно привык к подобному шуму, и он становится совсем незначительной преградой для того, чтобы немного подремать. Удар бутылкой по голове не прошёл для него даром, и он до сих пор чувствует некоторое головокружение, даже тошноту. Проснувшись, он, пошатываясь, поднимается с кровати и не глядя цепляет кувшин с вином, из которого делает длинный, жадный глоток — так его мысли быстрее приходят в порядок, а голова немного перестает трещать. В комнате его встречает зевающий и явно вымотанный за ночь Браден. Воган прекрасно знает, что его давно ждали, не смея будить и не смея выпускать эльфиек без его разрешения, но сейчас ему на это наплевать. — Идиоты! И почему эти шлюхи всё ещё здесь, в моем поместье? — недовольно бурчит полуголый Воган, пиная кресло, в котором развалился Джонали. Тот моментально подпрыгивает в нём, сонно трёт глаза. Нос у него всё ещё немного распухший. — Э-э… — Говорить разучились? Я удивлен тому, что до сих пор терплю вас рядом с собой. — Воган, да брось. Тут эльфы пытались мимо стражи прорваться, за бабами своими приходили. — Ну и вышвыривайте их всех вон. Демоны вас поработи, хоть иногда думайте своей головой. Он вдруг замечает вчерашнюю невесту в углу, в стороне от остальных — она сидит, поджав под себя ноги, таращится на него своим непонятным серым взглядом. Платье всё изорвано, но светлые волосы падают на грудь, прикрывая её. — А, впрочем, вот эту оставьте. Всем остальным: моя благодарность, дамы, что изволили почтить своим присутствием мою скромную вечеринку. Надеюсь, что вы запомните её надолго, чтобы не пришлось повторить… — Нет! Она пойдет с нами! — выкрикивает одна из девушек. Воган устало закатывает глаза. — Просто уведите их прочь. — Вы не можете так с нами… — Я не могу? Я — не могу?! Я — сын эрла Денерима, не надо говорить мне, что я не могу! — вскипает Воган, у которого и так-то после пробуждения отвратительное настроение. Бормочущую что-то себе под нос рыженькую подхватывает Браден — он явно опасается, что ещё немного, и гнев Вогана перекинется на него самого, — и передаёт стражнику. Остальные поднимаются сами. — Мы за тобой вернемся, Каллиан, мы обязательно тебя отсюда вытащим, — громко шепчет эльфийка с запёкшейся кровью на лице. Воган громко и презрительно фыркает. Молчаливый серый взгляд не отрывается от него. *** Рука Каллиан Табрис всё ещё дрожала, когда она наконец протянула ему яблоко, и он машинально взял его, не коснувшись её пальцев. Потом эльф подхватил её под локоть и увёл в трактир, не заметив этой небольшой заминки. Воган тупо смотрел на закрывшуюся дверь, пока чёрный конь позади него не топнул нетерпеливо и не ткнул мордой ему в плечо, приметив огрызок яблока в его руке. Это вывело Вогана из оцепенения, и он сразу вспомнил, кто он и где находится. Паника захлестнула его пополам с глухой злобой; он сейчас больше всего хотел выволочь эту эльфийку за волосы сюда, во двор, на снег, и долго лупить её, пока она не скажет, какого демона она здесь делает, как она сюда попала, зачем она сюда приехала и кто этот сопровождающий её эльф — ещё один муж? Потом он хладнокровно подумал, что в этот момент она, вероятно, рассказывает своему новому мужу-эльфу про чудесную и неожиданную встречу, что случилась с ней только что — она не закричала сразу же только потому, что она та ещё хитрая тварь, он-то всё знает про неё, — и значит, скоро поднимется шум. Что ж, он будет готов — кинжалы при нём, а прежней ловкости он не потерял. С этой успокаивающей мыслью он взял коня под узцы, помахав огрызком яблока перед его мордой, и конь послушно пошел за ним и дал привязать себя в стойло. Две другие лошади фыркали и нервно перебирали ногами, когда он проходил мимо них. Все животные боялись его, словно чувствовали, что он не тот, за кого себя выдаёт. А ведь эта эльфийка, которую он держал на цепи, как собаку, сейчас и то в положении более благополучном, чем он — мысль об этом заставила Вогана в ярости пнуть бадью с водой для коня, опрокинув её. Вода разлилась по земле, а животные расшумелись, но ему на это было совершенно наплевать. Если кто-нибудь спросит его, в чем дело, то он скажет, что этот новый конь, должно быть, ударил бадью копытом. Он вышел во двор, не чувствуя, как по лицу хлещет ледяной ветер, и медленно обошел трактир, вглядываясь в окна — ставни везде были закрыты, но на втором этаже сквозь щели пробивалось неяркое свечение. Он притих в темноте, пытаясь услышать отголосок разговора, но до него доносился только жизнерадостный голос приехавшего с Каллиан Табрис эльфа. Воган догадался, что она ещё не рассказала про него, иначе эльф не был бы так болтлив и оживлён. «Какая дура», — подумал он с облегчением. Он всё равно не смог бы покинуть перевал в ближайшее время — снегопад набирал силу, грозясь замести все дороги за считанные часы. Воган прищурился, посмотрев в черное небо, с которого на землю обрушивались потоки снега, и, наконец почувствовав разгоряченной кожей холод, поспешил в трактир. — Долго ты, — буркнул хозяин, когда он вошел внутрь и, отряхиваясь, встал у горящего очага, над которым коптилась оленина. — Мне пришлось самому таскать их сумки на второй этаж. Воган равнодушно дёрнул плечами, не обращая внимания на продолжающееся занудное бубнение — он знал, что старик мог часами разговаривать сам с собой, не замечая ничего вокруг. Он всё ещё отогревал руки, когда с лестницы на второй этаж послышались торопливые шаги, и, обернувшись, Воган снова увидел этого эльфа, который привёз сюда Табрис. Вид у остроухого был обеспокоенный, но Воган встретил его бегающий взгляд хладнокровно, на всякий случай потянувшись рукой к кинжалу. Впрочем, эльф сразу же повернулся в сторону трактирщика, явно не видя в Вогане никакого интереса. — Жена моя прихворала с дороги, — сокрушенно сказал эльф. — Не найдется ли у вас чего горяченького? — Найдется, как же, — отозвался хозяин, мигом встрепенувшись. — Бульон из кролика, свежий, жирный. Спуститесь вниз или наверх вам принести? Эльф попросил принести наверх, а сам остался внизу, чтобы обсудить погоду с трактирщиком. Видно было, что соскучился по разговору. «Ну конечно, его жену-то интересной собеседницей назвать сложно», подумал Воган и, не удержавшись, усмехнулся. — И чего стоишь, как вкопанный? И так мерзко ухмыляешься — аж всю морду перекосило, — проворчал старик, и Воган поймал на себе его недоумённый взгляд. — Ничего, — буркнул он и пошел в сторону кухни. Дверь в комнату была незаперта, и он толкнул её от себя, неторопливо проходя внутрь с кроличьим бульоном в руках. Табрис лежала на боку, тяжело дыша, закутавшись в одеяло и развернувшись в противоположную от двери сторону. Как будто надеялась, что если будет игнорировать его, то он исчезнет. Воган молча поставил плошку на стол неподалеку и навис над ней. Её светлые волосы разметались по подушке, и она дышала всё тяжелее. Он знал, что это не от болезни, а от страха, и хищно, широко улыбнулся. Как это приятно — вспомнить, что тебя боятся. Когда он сделал шаг вперед, нарочно громко ударив каблуком по деревянному полу, она закрыла глаза и вжалась в кровать. Теперь он мог видеть, как одеяло быстро поднимается-опускается на её груди. Он постоял так немного, любуясь этим зрелищем, а потом вышел из комнаты, так ничего и не сказав. Он понял, что она и сама не посмеет ничего сказать. Эта мысль подкинула дров в тлеющий костёр его самолюбия, и он нашел в себе достаточно наглости, чтобы пуститься в светскую беседу с её супругом, невзначай выспрашивая у него подробности про их встречу и то, как они поженились. Воган мог быть удивительно обаятельным, когда хотел. Из рассказа он сделал вывод, что малышка Каллиан навесила прилично лапши на уши этого добродушного эльфа, убедив взять её под свою опеку. Ночь он провёл беспокойно, постоянно просыпаясь от снов, в которых страсть смешивалась с кровью, и всё заканчивалось его смертью от рук человека в чёрном плаще. Утром он поднялся злым и разбитым, поэтому попавший в его ловушку в лесу олень оказался весьма кстати — ему просто необходимо было немного спустить пар, отрезвить мысли. Он прикончил это животное, перерезав ему горло, и, уложив подрагивающее тело на снег, жадно смотрел, как его взгляд теряет фокус. Из всех занятий охота оскорбляла его наименее всего. Воган чувствовал себя прирожденным хищником, выслеживая и прокрадываясь, и его колотило от кровавого возбуждения, когда он вонзал нож в тех, кому не посчастливилось от него убежать. Когда взгляд оленя оказался направленным одновременно на него и в далёкую вечность, он взвалил тушу на себя и понёс в сторону сарая, оставляя за собой след из редких кровавых капель. Снег сегодня шел не так сильно, как вчера, но усиливающиеся порывы ветра грозили обрушить на перевал новую бурю. Он слышал, как ветер свистит в деревьях, покачивая их кроны. Несмотря на холодный ветер, который должен был освежить его голову, он никак не мог перестать думать о той, что приехала во вчерашнюю метель; если бы она уехала сегодня поутру, то он, пожалуй, решил бы, что ему всё привиделось, что эльфийка была лишь призраком, слепленным из снегопада и неровно падающего света — да он на самом деле и не так хорошо разглядел её вчерашним вечером, когда брал яблоко из её руки, а потом, в комнате, она и вовсе лежала, отвернувшись. Да и, в конце концов, эти животные все на одно лицо. Даже если это в самом деле она, то не так-то просто узнать Вогана Кенделса в человеке, который привязывает в стойло чужих коней, подумал он, и эта мысль обрушила на него очередную волну гнева. Тушу до сарая он уже донёс и принялся её яростно свежевать, нацепив на свисавший с балки крюк. Потом он подумал, что она сможет его сдать потом, когда они уедут — что ей стоит рассказать о том, что банн Воган обитает теперь в таверне на перевале Морозных Гор? Стоило ему надёжно затеряться… Всё-таки размышлять об этом было слишком беспокойно, и он места себе не находил, надеясь на то, что она уедет; опасаясь того, что она уедет. Он ненавидел эту эльфийскую шлюху за то, что она заставляет так много думать о ней сейчас. Надо было убить её раньше, чем Хоу захватил его дом. Чем раньше — тем лучше. *** Вечеринка, на которую они привели эльфийских девушек со свадьбы, давно закончилась — утром все вернулись домой, в свой грязный эльфинаж, более или менее целые, пусть и поистрепанные. Все вернулись в свой грязный эльфинаж, кроме одной, в разорванном свадебном платье — впрочем, сейчас оно больше похоже на грязную тряпку, которой повозили по испачканному в крови полу. — Видишь этого пса? Я не кормил его три дня, — беспечно говорит Воган, приковывая к цепи на противоположной стороне комнаты очень злого, голодного мабари. Эльфийка с трудом поднимается на руках; её взгляд — туманный и отрешенный. Её он не кормил немного дольше, и она совсем отощала — ему нравится проводить руками по её телу, чувствуя под пальцами каждую косточку, представляя, как легко было бы вонзить свои руки в эту податливую плоть, как легко было бы вытащить сердце из клетки рёбер — оно бьётся совсем рядом с его пальцами, так быстро, как у испуганной кошки. Сейчас оно стучит немного медленнее, чем обычно, словно она засыпает. Он нетерпеливо отвешивает ей пощечину, чтобы она пришла в себя, и она поворачивает голову в его сторону. На губах у неё темная корочка. Шлепая её по щеке, он не отдергивает руку, а проводит ладонью вниз — пощечина превращается в бережное, почти нежное поглаживание. Она закрывает глаза, тяжело дышит. Пёс в углу комнаты рычит и рвётся с цепи. — А ну, молчать! — рявкает Воган псу, и эльфийка вздрагивает под его руками. — В чем дело, разве я с тобой разговариваю? — теперь он встряхивает её. — Разве ты собака, что слушаешь собачьи приказы? Может быть, ты и из собачьей миски желала бы поужинать? Она резко поворачивает голову в его сторону, впивается в него умоляющим взглядом. Наконец-то из неё получается выдавить хоть какие-то эмоции. — Пожалуйста… милорд… я так голодна, — хрипло бормочет она и поднимает руку, намереваясь коснуться его. Цепи, которые обвивают её запястье, бряцают, и Воган с усмешкой уворачивается от её прикосновения. Он поднимается, отходя от неё подальше, смотрит, как она лежит у его ног на драном матрасе. Ему так нравится, когда они умоляют — ещё ему нравится, когда они плачут, но у этой глаза неизменно сухи. Он не понимает, что за выражение застыло в этих выцветших серых глазах, и это его раздражает — оттого эльфийка и сидит взаперти без еды. — Как тебя зовут, дорогая моя? — неожиданно вопрошает он. — Каллиан… Каллиан Табрис, милорд, — шепчет эльфийка. — Какое милое имя, — хвалит Воган. — Что ж, прикажу подать тебе ужин, раз уж ты так хорошо себя ведешь. Ты ведь хорошая собачка, Каллиан? Эльфийка, помедлив, кивает. Воган велит подать ей остатки от его ужина в собачьей миске и пододвинуть эту миску на середину комнаты. Пёс лает так, что, кажется, ещё немного, и горло себе сорвет — миска от него всего в полушаге, и к ней уже медленно подбирается эльфийка, даже не поднимаясь на ноги — просто ползет, как раненый зверь. Ни собака, ни эльфийка до миски добраться не могут, но собака лает, лает, лает, и подпрыгивает в воздухе, брызгая слюной, а эльфийка всё пытается дотянуться рукой до миски, подцепить её тонким пальцем. Другая рука, что держит её прикованной к цепи, выворачивается под неестественным углом, но она не прекращает попыток. Воган наблюдает, стоя у порога. Как только он видит, что она обессиленно падает, уткнувшись лицом в каменный пол, а её плечи начинают содрогаться, он подходит ближе, чтобы заглянуть в её лицо и, торжествуя, увидеть там слёзы — но их опять нет, она даже плачет без слёз. Зато страдание на лице делает её удивительно красивой, и Воган почти ласково улыбается ей, поглаживает по светлым волосам. Ему нравится всё красивое. — Моя бедная собачка. Хозяин опять забыл тебя покормить. Он очень плохой, не так ли? Она испуганно дёргает головой. — Хочешь сказать, что не считаешь меня плохим? Какая наглая ложь. Но так и быть, я не стану наказывать тебя за неё. От неё на самом деле пахнет собаками — а ещё старым матрасом, на котором она лежала все эти дни, — но он всё равно притягивает её к себе, прижимает к своему великолепному желто-красному камзолу, поглаживает по дрожащей спине. Потом вытаскивает из кармана небольшой ключ и отстегивает наручники, но она, почувствовав, что цепь упала, не шевелится, не делает попытки сбежать — умная какая, знает, что всё равно не получится, думает Воган. Когда он поднимает её на ноги, она с тоской провожает взглядом собачью миску, но он неумолимо ведет её в свою спальню. Сегодня у неё будет настоящий ужин, но для начала её следует отправить в ванну — ты ведь хочешь есть как человек, а не как грязное животное, не так ли? — вопрошает Воган, и эльфийка медленно и тупо кивает. Она покорно принимает ванну, будто не замечая своей наготы и не смущаясь её — верно, до такой степени ей стало всё равно, — так же покорно надевает платье, которое Воган ей швыряет, которое ей слишком велико по росту и по ширине; натягивает на тонкие руки шелковые перчатки, которые прикрывают её порезы, синяки, ушибы, ссадины, обломанные ногти. Он издевательски спрашивает, чувствует ли она себя настоящей леди — ведь это платье когда-то принадлежало именно настоящей леди, а конкретно — его давно ушедшей матери, чья одежда до сих пор пылится в гардеробной. Эльфийка смотрит на него так спокойно и безучастно, подняв подбородок, что эта одежда уже не кажется нелепой на ней — но от этого он не разозлен, как можно было ожидать, напротив — в полном восторге; он обращается с ней так, словно она королевская жена, и ведёт её в обеденную залу, сажает рядом со своими друзьями, которые уже давно увлечены ужином, оторвавшим их от других забот. Друзья не показывают своего удивления и быстро принимают эту новую игру — впрочем, ещё недавно они видели, как её бьют кнутом и пинают, поэтому не могут сдержать издевательских усмешек. Она так слаба, что даже вилку держит с трудом, а что касается ножа, то им она никак не может разрезать толстый стейк, который подали ей на тарелке — Воган указывает всем на эту досадную деталь. Нашу леди из эльфинажа, кажется, не учили обращаться со столовыми приборами, смеется Воган. Будто испугавшись, что еду отнимут, она вдруг роняет вилку и нож, хватает не до конца прожаренный кусок руками в шелковых перчатках и впивается в него зубами. Кровь от стейка течет по её лицу, капает в глубокое декольте, которое уже почти полностью обнажает её небольшую грудь, ведь платье велико и сваливается с неё; Джонали и Браден замолкают, на их лицах — одинаковое похотливое выражение, но она не смотрит на них — торопливо поедая мясо, она не отрывает боязливого взгляда от Вогана, у которого внезапное, острое желание сворачивается узлом в паху. Она ест, как настоящее животное; это ей подходит. Он посылает ей учтивую светскую улыбку, а потом отшвыривает и свой нож — служанка мигом подбирает его, и лицо у неё почти скучающее — служащие в поместье эрла Денерима привыкли и не к таким выходкам. — Что вы так уставились на меня, господа? — интересуется он, элегантно схватывая двумя пальцами свой собственный недоеденный стейк. — Может быть, вы вспомните о своих манерах? Не забывайте, сегодня у нас в гостях настоящая леди. Воган сам брызгается кровью на сидящего рядом Джонали, и тот, пожав плечами, хватает мясо руками, плотоядно косясь в сторону Табрис, у которой кровь течет по ложбинке между грудей, пока она давится своим куском. Воган пинает его под столом, чтобы не отвлекался. Он сам необычайно голоден. Непонятный серый взгляд затапливает его, как жидкий огонь, и, доев свой стейк, Воган кривовато усмехается и поднимается со своего места; с бокалом вина в руках шагает к эльфийке, сидящей на противоположной стороне длинного стола. Она ест мясо быстрее, давится, проглатывая последние куски. — Всячески рекомендую вам отведать этого вина — у него очень изысканный вкус, — сообщает ей Воган, лениво покачивая бокалом в руке. Она нерешительно протягивает к нему руку, но он одним коротким ударом отталкивает её. — Разве вы не знаете, леди, что нельзя хватать чистые вещи грязными руками? — притворно удивляется он, хотя его собственные руки тоже грязны после того, как он брал ими мясо, и Табрис опускает свои руки на колени. Он берет её за волосы, откидывая голову назад — я помогу вам, дорогая, только откройте рот, пошире, пожалуйста… благодарю вас. Он вливает вино из бокала прямо в её открытый рот, проливая мимо почти всё. Она судорожно глотает, захлёбывается, не решаясь закрыть рот, но ему этого мало, и он хватает наполовину опустошенную бутылку и, набрав столько, сколько может, прижимается губами к её рту, приоткрывает свой. Теперь эльфийка глотает всё, и, когда он засовывает язык в её рот, она начинает дышать быстро и жадно, а потом вдруг кладет свои руки в грязных от жира и крови перчатках на плечи его расшитого жилета, притягивая его ближе. Её язык похож на скользкую змею, когда она сама осмелевает настолько, чтобы сделать так же, как и он; в наказание за подобную неслыханную дерзость он прикусывает её губу зубами, и она дёргается от боли, но не пытается отстраниться, напротив — тянет его к себе ещё настойчивее. Это возбуждает Вогана сильнее, и он нетерпеливо рвёт вниз верхний край старого платья. Джонали уже давно, щёлкнув пальцами, призвал какую-то служанку, чтобы та ублажала его ртом, пока он наблюдает за банном Воганом, а Браден несколько рассеянно ощупывает другую за грудь. Как здесь бывает не так уж редко, ужин превращается в оргию. *** Он так увлеченно вымещал свою злость на несчастной туше оленя, распарывая ему брюхо, что не сразу заметил, как в сарай кто-то вошел, прикрыв за собой дверь. Только через пару минут он почувствовал движение за спиной и обернулся, ожидая увидеть трактирщика, который пришел осмотреть их запасы. Но вместо трактирщика там стояла Каллиан Табрис, дрожащая, как заяц, и, когда их взгляды пересеклись, как вчера, когда она протягивала ему яблоко, у него на мгновение потемнело в глазах, и он сам не понял, что это — какой-то новый особенный вид ярости или нечто другое заставило его на мгновение ощутить нехватку воздуха, будто он взобрался на самую далёкую вершину Морозных Гор, а потом бросился с неё вниз, набирая скорость, пока серое небо не смешалось с белой землёй, и этот головокружительный вихрь заглотил его, а потом выплюнул в грязном вонючем сарае, завешенном дохлыми животными, напротив эльфийской женщины, которая так сильно прижимала к груди свои руки, как будто что-то могло вырваться из неё, словно демон — из одержимого. Воган представил, как он сейчас выглядит — в грязной рубашке и простых бриджах, весь в крови, с ножом в руке — и ядовито усмехнулся. Почти как в старые добрые времена, разве что раньше одежда на нём бывала получше и почище. — Неожиданная встреча, не так ли? Восхитительная картина — банн Воган свежует оленя! Пришла полюбоваться на мое полное моральное падение, не так ли? — Это и в самом деле ты, — выдохнула она и сделала шаг назад, но не тут-то было. Она, кажется, уже не думала, что прийти сюда было хорошей идеей — Воган быстро подскочил к ней и вцепился ей в руку, не давая уйти, пачкая её оленьей кровью. Прошипел в лицо: — Ты ведь не знаешь, что я здесь делаю? Или знаешь? Знаешь, что за мной охотятся? Отвечай, ты, маленькая эльфийская… Она снова попыталась вырваться, но он только схватил её сильнее. — Что, собираешься сдать меня своему новому муженьку? Думаешь, кто-то из вас, остроухих выродков, способен меня убить? Её лицо исказила гримаса, словно она собиралась заплакать, но вместо этого она начала смеяться, а потом и вовсе — хохотать во весь голос. Вогану пришлось захлопнуть её рот ладонью, чтобы их не услышали. Она продолжала смеяться, не делая попыток вырваться, и тогда он зажал ещё и её нос. Она почти сразу затихла, пристально глядя на него своими странными глазами, похожими на осколки грязного льда, и он позволил ей вдохнуть. — Это и в самом деле ты! — хватив воздуха, повторила она уже с другим выражением, с восторгом на лице, и он уже не вцеплялся ей в руку, потому что в этом не было нужды. Она широко улыбалась, когда он откинул её к стене. Когда он рванул вверх её юбки, она с готовностью закинула ногу на его бедро. Приходилось снова зажимать ей рот ладонью, так как её-то явно не беспокоил производимый ею шум — и какое-то невыразимое, неведомое ощущение нахлынуло на него, пока он имел свою бывшую эльфийскую любовницу у стены в крошечном сарае, где со всех сторон свисали шкуры и куски разделанного мяса, а большая оленья туша все ещё мерно капала кровью в подставленное ведро. Запах крови кружил его голову, и на руках его всё ещё была кровь, и он размазал эту кровь по лицу Табрис, пока зажимал её рот, а потом и вовсе засунул в её рот полкулака, не обращая внимания на свою боль — ведь её мелкие острые зубы впивались в его кожу при каждом яростном толчке. Всё закончилось слишком быстро, не успел он даже подумать о том, что неплохо было бы закинуть её на разделочный стол, но он не отстранился, а так и продолжал стоять, прижимая Табрис своим телом к стене, тяжело дыша ей в волосы. Он прикрыл глаза, чувствуя её губы на своей шее, а её руки — под своей рубашкой. Это было совсем не так, как он привык, но пока что ему не нужно было другого. Без своей власти он был словно маг, которого усмирили, но теперь толика прежней могущественности вернулась к нему, и это ощущение было великолепным, лучше любого оргазма. Он слегка отстранился, взял Табрис за растрепанные волосы и оттянул голову вниз, чтобы хорошенько разглядеть её лицо. Провёл рукой по тому самому шраму, который оставил он сам, и она накрыла его руку своей. Любой другой человек на его месте испугался бы тому, что сейчас светилось в её глазах. Но Воган никогда не отличался наблюдательностью. *** Когда Воган сидел в камере собственного поместья, брошенный туда своими собственными людьми, он только и делал, что думал и вспоминал. Копаясь в своей памяти, он извлёк из неё тот день, когда всё начало идти под откос; ему было нелегко признаваться себе в этом, но Браден был прав. Надо было отправить домой эту чёртову эльфийку, тогда, возможно, восстание в эльфинаже бы поутихло, и не пришлось бы прибегать к помощи со стороны. К помощи Хоу. Сидя в заточении, он раз за разом проигрывает в памяти этот день и со злости колотит кулаком об стену. По крайне неприятной иронии судьбы, его камера находится прямо напротив того самого места, где свершилась развязка злополучного дня; он даже видит кровь там, где лежало тело — подсохшие багровые пятна, которые так и не смыли водой. В тот день из-за головной боли настроение у Вогана прескверное с самого утра, поэтому он решает провести его, заперевшись в одиночестве в библиотеке. Ему здесь не слишком-то нравится. Зато здесь темно и тихо, почти как в подземелье, только при этом можно ещё и сидеть у огня. Прежде так всегда делал его отец, и Вогану запрещалось входить сюда, когда он был тут — теперь же он сам здесь хозяин, и в библиотеке, где всегда полумрак оттого, что окна завешены плотными портьерами, он разваливается в отцовском кресле, кладёт ноги на отцовский стол, небрежно листает отцовские книги, которые почти никогда не дочитывает до конца; швыряет эти непрочитанные книги в кучу на полу. Ему смешно представлять, какое лицо сделалось бы у папаши, если бы он видел его. Обед он тоже требует доставить сюда, и сразу понимает, что что-то не так, когда видит бледное лицо слуги, вошедшего с серебряным блюдом в руках. Он молча провожает взглядом его скованные движения. Слуга ставит поднос на стол, убирая оттуда несколько книг, и уже собирается уйти, промямлив: «приятного аппетита, милорд», когда Воган останавливает его. — Не так быстро, — говорит он и поднимает крышку. На блюде — ароматное мясо, запечённое в травах, и такое он ел вчера. Он смотрит на слугу так пристально, что тот сразу начинает оправдываться, не дожидаясь вопросов: — Простите, милорд, я всего лишь принёс то, что приготовил повар. — Утром я упоминал, что на обед сегодня хочу жареную треску, — невероятно спокойно говорит Воган, поднимая брови. — Или мне кажется? — Конечно, нет, милорд. Просто у нас случилось некоторое… недоразумение… Человек, которого послали на рынок, его… Воган смотрит на него, не моргая. Слуга сглатывает. — На него напали, милорд, и теперь все боятся выходить из поместья без охраны, а вы же сами запретили стражникам… — Как интересно, — медленно говорит Воган, поднимаясь с кресла и подхватывая со стола блюдо. — Все боятся выходить из моего поместья. Звучит как недочёт, который следует исправить. Мясо в ароматных травах он вываливает на голову слуге, который покорно стоит, прикрыв лицо руками. — А теперь пригласи сюда управляющего. Управляющий входит в библиотеку с преувеличенной осторожностью и с трудом выдавливает из себя несколько слов, подтверждающих, что слуга не наврал: посланного за рыбой человека в самом деле убили в эльфинаже. Вогану кажется, что если он хоть что-нибуть ещё услышит про эльфинаж и его грязных обитателей, то от злости у него взорвётся голова. — Почему мне никто ничего не сказал? — интересуется он у управляющего; тот же косится в сторону и выглядит так, словно готов прямо сейчас выпрыгнуть в окно, лишь бы не разговаривать с хозяином. — Вы же приказали не беспокоить вас, милорд… — Быть идиотами тоже я вам приказывал, или вы сами догадались? — Н-нет, милорд… Видите ли, ситуация сейчас отчаянная. В эльфинаже… Он кидает на управляющего такой взгляд, что тот сразу отскакивает в сторону, безостановочно извиняясь. — Вон отсюда, — шипит Воган. Браден куда-то делся, поэтому в качестве сопровождения в королевский дворец Воган берёт с собой Джонали и двух охранников. Он собирается попросить у Аноры новых солдат и разрешение на крайние меры, — он бы с большим удовольствием спалил этот проклятый свинарник прямо сейчас, но это может навлечь проблемы на него, — однако Анору увидеть не удаётся, а короткая встреча с Логэйном оказывается бесполезной и неприятной. Логэйн не только отказывает Вогану в его просьбе, но ещё и вспоминает про его отца; недовольно говорит, что Уриэн прекрасно исполнял свои обязанности без постороннего вмешательства, а потом не слишком-то вежливо выпроваживает новоиспеченного эрла Денерима прочь, сославшись на более важные дела. Вогану стоит больших трудов сохранить соответствующий приличиям безразличный вид, и, почти клокоча от бешенства, он отправляется в обратный путь. Дорога в поместье пролегает мимо эльфинажа, который в начинающихся сумерках выглядит особенно отвратительно; Воган думает, что он похож на растоптанную крысиную нору, в которой всё ещё остались живые крысы, ждущие, когда кто-нибудь повернётся спиной, чтобы напрыгнуть, впиться зубами в шею. Вдобавок здесь воняет. Воган морщит нос и посылает впереди Джонали, а сам на всякий случай нащупывает рукой рукоять бывшего отцовского меча. «На него напали, милорд, и теперь все боятся выходить», — крутится у него в голове голос управляющего. Тот и в самом деле был напуган, но сейчас вокруг никого нет, словно все попрятались, услышав стук лошадиных копыт. Настоящие крысы, думает Воган с отвращением, здесь всё надо сжечь, выкурить их из этих лачуг, заставить их отплатить за всё. Он нервно дёргается в седле, когда подъезжает к воротам; что-то страшное и тёмное встречает их компанию там, и он поспешно схватывает меч, а потом презрительно фыркает, когда разглядывает получше. — Этим они собираются нас напугать? — Воган хмыкает и тычет острием меча в привязанный к решетке труп стражника; глаза у того вылезли из орбит, а язык вывален чуть ли не до подбородка, словно его специально вытягивали щипцами. Джонали с готовностью издает смешок, а вот двое охранников не выглядят слишком радостными. Воган соскакивает с лошади и обводит их взглядом. — В чем дело, язык проглотили? Я спросил: этим они собираются нас напугать? Они молчат. Потом один из охранников медленно произносит: — Это больше похоже на… предупреждение, милорд. Воган смотрит на него несколько секунд, не веря своим ушам. Потом так же медленно говорит: — Мне кажется, или этот труп выглядит одиноким? Может быть, другой такой же умник в доспехе сумеет скрасить его тоску длинными холодными ночами? — Милорд, простите, я не имел в виду… — Кто разрешал тебе говорить? Ты забыл, что перед тобой — эрл Денерима? Тот молча опускает голову. — Прекрасно. Позаботься о моём коне, — бросает Воган и широким шагом идёт в сторону парадного входа. — Предупреждения, — бормочет он, пока поднимается по лестнице. — Я тоже умею предупреждать. Они хотят обратно свою шлюху? Они её получат, с отрубленной головой и выпущенными кишками. Он вспоминает про все унижения, которым подвергся сегодня — с отсутствующей рыбой, Логэйном и этим гниющим трупом на воротах, — и он так зол, что голова трещит по швам. Кровь бьётся в висках, когда он рывком открывает дверь в комнату с Табрис, но первое, что он замечает там — её отсутствие. Ярость мгновенно проходит, заменившись неким леденящим отупением. Он ходит по пустой комнате, как будто эльфийка просто стала невидимой, но в любой момент может появиться вновь; наконец замечает единственное окно и видит, что доски, которыми оно было забито, валяются на полу. Он медленно подходит к окну и смотрит вниз, но розовые кусты внизу не примяты, как должны бы быть, если бы сверху кто-нибудь спрыгивал. Что-то не так с этим побегом, и Воган выходит из комнаты, задумчиво прикрыв за собой дверь. В этом коридоре обычно всегда стоят двое стражников. Сейчас же коридор пуст, а стражники обнаруживаются в одной из соседних комнат, занятые игрой в «Порочную добродетель» с несколькими служанками. Не слушая сбивчивые объяснения о том, что они отлучились со своего поста только на пару минут, Воган злобным пинком переворачивает стол с разложенными картами и выходит за дверь. После каждой участник этой игры получит по пятьдесят плетей, включая служанок, но сейчас ему не до того. Некое чутье заставляет Вогана спуститься в подземелье, где находится один из выходов из поместья. Он быстро и совершенно неслышно ступает по каменному полу, пока не замечает впереди темноволосого человека, который ведёт за собой невысокую эльфийку. Воган с хладнокровностью думает: так вот, значит, чем Браден был так занят весь день — подстерегал момент, когда хозяин покинет поместье, а стражники уйдут с поста. Сейчас Браден его не замечает, сосредоточенный на том, чтобы скорее добраться до выхода. Зато эльфийка вдруг оборачивается, как будто почувствовав буравящий её спину взгляд. Она смотрит на Вогана без страха и удивления и не произносит ни слова, но запинается о выступ и чуть не падает. Браден сдержанно ругается, подхватывая её, и снова тянет вперед — так нервно и раздраженно, как будто делает это не в первый раз. Вогану становится почти смешно. — Друг мой, куда такая спешка? — сладким голосом вопрошает он, шагая в их сторону, уже не таясь, и Браден, вздрогнув, оборачивается, мигом отпуская Табрис. Она падает на четвереньки и отползает к сырой стене; молча смотрит оттуда на Вогана исподлобья, сверкая глазами. — Не ожидал встретить тебя здесь… ты, я смотрю, с компанией? — деланно добродушно добавляет Воган, подойдя ближе. На лице Брадена появился пот; свет от горящего на стене факела превращает его грубое, упрямое лицо в сверкающую маску. — Я… она… она сбежать хотела, Воган, а я её поймал. Клянусь тебе, я не… — Он врёт, — сообщает эльфийка бесцветным, безразличным тоном. Воган смотрит на неё, потом снова на Брадена. Тот делает шаг назад. — Как удивительно — могла бы сбежать через окно, оно-то ведь открыто. Я даже почти поверил, что так и произошло. Браден бормочет что-то неразборчиво, потом вдруг решительно поднимает голову. — Ну да, это я её оттуда вывел. Ради твоего же блага. Воган, послушай — стоит вернуть девчонку в эльфинаж, и эти эльфы хоть немного притихнут. — Ты живёшь в моём доме, — медленно говорит Воган. — Ешь еду, которую я тебе даю. Пьешь вино из моих погребов. Но тебе этого мало, не так ли? Браден говорит торопливо, как будто боится не успеть закончить свою мысль. — Логэйн тебе ни за что не разрешит просто сжечь эльфинаж. У тебя не хватает охранников, у города не хватает стражи, тебе надо наладить дело мирным путем. Я уже говорил тебе об этом. Воган тихо смеётся, прекрасно осознавая, что в гулком эхе подземелья его смех звучит особенно жутко. О, как много раз здесь раздавался этот смех. Как Воган любит слушать сам себя. Сейчас он говорит медленно, с наслаждением протягивая каждое слово. — Не ожидал от тебя такого благоразумия. Впрочем… может быть, как раз оно тебе и отказало? Ты же знаешь, как я не люблю, когда без спроса берут мои вещи. И знаешь, как надо просить прощения. — Воган, пожалуйста… — Нет, не так. Ты знаешь, как. Бросая беглый взгляд на руку Вогана, сжимающую меч, Браден медленно опускается на колени. — Я не буду с тобой церемониться, к тому же, — Воган нагибается, чтобы прошептать ему это в ухо: — К тому же, если жертвой эльфийского восстания станет благородный человек… Как ты считаешь, достаточным ли этот аргумент будет для Логэйна? В тот же миг Браден кидается рывком Вогану в ноги, пытаясь его сбить, но ему удаётся устоять. Воган раздраженно и немного неловко — всё-таки с парными кинжалами ему обращаться сподручнее, — взмахивает мечом, намереваясь воткнуть его прямо в грудь предателю, но остриё уходит вбок, вонзаясь Брадену под правое плечо. Он продолжает держать меч, продвигая его немного глубже, словно накалывая бабочку на булавку, и с некоторым удивлением отмечает тот факт, что вопит благородный Браден ничуть не хуже, чем все те остроухие выродки, попавшие в его подземелье. Браден — один из четырёх сыновей в небогатой семье; сам почти нищий. Ему повезло попасть в компанию к сыну эрла, а его семья была рада от него избавиться, особенно младшие братья. Никто не будет выяснять, что с ним случилось на самом деле, думает Воган, и от этой мысли ему становится жарко, так жарко, как никогда не бывало ни в одном натопленном кабинете. Все поверят новому эрлу Денерима. Ситуация в эльфинаже сейчас отчаянная. Браден прекращает вопить и снова принимается говорить что-то, взывая к его здравомыслию, — о, сам Браден ведь был таким здравомыслящим, когда только попал к нему, таким забавным в своей неиспорченности, — но сейчас Воган его не слышит. Кровь бьётся в ушах гулкими барабанами, морским приливом; сейчас в нём нет места никакому здравомыслию. Он врал мне в лицо и брал мои вещи. Пульсирующий ритм крови делает его движения осторожными и плавными. Он медленно вытаскивает меч, обходит вокруг скорчившегося Брадена и видит, что эльфийка всё ещё сидит у стены, таращась на них. — А ты, — он взмахивает рукой. — Ты — поднимайся. Она так и делает. Подходит ближе, встаёт совсем рядом. — Воган, клянусь, у тебя будут неприятности… — воет Браден. — Вот как? Он задумчиво провожает взгляд эльфийки, с которым та смотрит на кровь, медлительно пропитывающую плотную ткань кафтана Брадена. Что-то неприятно-изучающее есть в этом взгляде, но сейчас он об этом не задумывается. — Как я уже говорил, я не терплю лжи. Ещё одна попытка сбежать пресекается даже не мечом, а простым пинком под дых. Теперь Воган не может остановить себя; он бьёт его по животу, по лицу, и, с особым удовольствием — по ране под плечом. Он хочет выбить из Брадена все слова, которые тот ещё может осмелиться ему сказать, все проклятия в свой адрес, которые кипят у того на губах вместе с кровавой пеной. Он останавливается, когда Браден прекращает вздрагивать от каждого удара и лишь закрывает лицо руками, отвернувшись. Эльфийка опускается на корточки, заглядывая в лицо Брадену. — Он уже труп, — сообщает она будничным тоном. Вогану требуется некоторое время, чтобы унять сердцебиение и перевести дыхание; он хрипло говорит: — Вовсе нет. — Он выглядит, как труп. Воган ловит себя на мысли, что он так ещё и опустится до спора с эльфийкой. Удивительно, что он вообще слушает её бормотание. Она же поворачивается в его сторону и осторожно улыбается, как будто уловив его мысли; Воган, кажется, в первый раз видит её улыбку и теперь и сам понимает, что она права — немного досадно, что она оказалась права, но признавать он этого не собирается. — Что ты ухмыляешься? — резко спрашивает он. Эльфийка пожимает плечами. У неё на губах улыбка, а у Брадена — алые пузыри. Воган с досадой думает: жаль, конечно, что Браден оказался таким дураком — вел бы себя поумнее, не лежал бы сейчас мешаниной костей в крови. Сам напросился. — Ты находишь это забавным? Дрожь испуга так похожа на трепет возбуждения, думает он отстраненно, замечая, как от его вопроса вздрагивает эльфийка. Она облизывает губы прежде, чем ответить: — Нет, милорд. Мысль о том, что он убил своего, пока только вырисовывается на краю сознания, только начинает тревожить его. Пока до настоящей паники ещё далеко, и лишь руки слегка начинают трястись. Он судорожно придумывает, что скажет Джонали, что скажет остальным… впрочем, можно ничего не говорить. Даже странно — он почти забыл, что теперь сам хозяин здесь. И никто не посмеет сказать против него и слова. — Как я уже говорил, он ещё не мертв. Но скоро будет. Хватай, — Воган неторопливо сдёргивает с пояса и кидает эльфийке нож. — Знаешь, как резать? Хорошо. Вот и прикончи его. Отрежь ему голову, а я посмотрю, как хорошо это у тебя выйдет. Пока эльфийка послушно перепиливает Брадену шею, Воган отходит к соседней стене, мрачно наблюдая за этим процессом. Жар и возбуждение быстро проходят, и то, что остаётся после них, его не радует. Пусть будет так. Браден сбежал, опасаясь эльфийского восстания, и его никто больше не видел. Или нет, вывесить его труп на ворота рядом с тем стражником… да, пожалуй, это будет лучше. Эльфы убили Брадена. И он, конечно, всегда может найти себе нового приятеля на замену. Такого, который не будет лезть в его дела. И, конечно, ещё остаётся Джонали — но Джонали туповат, и без выпивки общение с ним довольно уныло. Эльфийку тоже надо убить — она виновата во всем, из-за неё все доставленные ему неудобства. И ему не хотелось, чтобы она сболтнула лишнего при Джонали или слугах — это было бы некстати, и пришлось бы объясняться, даже в его теперешнем положении. Одно дело — безродная прислуга, совсем другое — сын знатного человека. На эльфийку можно будет списать убийство Брадена — вот и новый веский довод, с которым можно идти к Логэйну. Конечно, не упоминая, что эта эльфийка уже давно жила в его поместье. Все его мысли ходят по кругу, так не приходя ни к чему, как в запутанном лабиринте. Он поднимает с пола меч, оброненный им в процессе избиения. Коротко скрежещет лезвием по камню, и она тотчас оборачивается на этот звук. Она смотрит на меч с любопытством, будто не понимая, для чего он нужен и что сейчас собирается сделать Воган — как будто это не было так очевидно. Смотрит, а потом снова оборачивается к Брадену, продолжая кромсать его глотку, держась за нож двумя руками. Она вкладывает в каждое движение так много сил, медленно и ритмично качаясь вперед-назад всем телом, стоя на коленях в наползающей луже крови. Это похоже на то, как служанки вытирают пол. Кровь растекается тёмным липким пятном, медленно подкатываясь к ногам Вогана, как ленивый морской прибой, как моровая зараза. Он смотрит. И ему это нравится. *** — Это в самом деле ты, — снова сказала Табрис, счастливо улыбаясь и прижимаясь к его ладони. — Я думала, что никогда уже больше… О! Всё было так плохо, когда мы… когда тебя… новый эрл продавал нас в рабство, ты знаешь. Милорд Кусланд спас меня и отца. Зря она упомянула Кусланда — лицо Вогана неприятно перекосило, и он резко отдернул руку, отталкивая от себя Табрис. Потом он поправил свои брюки и поднял с пола оброненный нож. — Милорд, значит, Кусланд, этот лживый ублюдок? — выплюнул Воган, не глядя на неё. — Хочешь сказать, что ты и с ним спала? Она наблюдала за ним всё с той же улыбкой, которая не сходила с её губ даже тогда, когда она ударилась о стену сарая. Это молчание и раньше выводило его из себя, а тогда она ведь не говорила про Кусланда. — Послушай! Не сердись, — протянула она жалобно, а потом коснулась рукой его плеча. — Я пробиралась вечерами в сад у твоего поместья, я даже видела… лорда Джонали, — Табрис передёрнула плечами, когда произнесла имя его бывшего приятеля. — Я чуть было не побежала за ним, чтобы спросить, где ты можешь быть. Скажешь, что я глупая, да? — Безусловно. Редкостная дура, как вам, эльфам, и положено, — с готовностью подтвердил Воган. Всё же он был озадачен более, чем сердит, и следующая фраза прозвучала удивлённо: — Так ты… хотела меня увидеть? Он принял как должное, что она совершенно не сопротивлялась ему только что, но поверить, что та, над которой он столько издевался, будет искать с ним встречи, было довольно непросто. Кровь с оленьей туши всё ещё капала в ведро мерно, как тиканье часов. Не так уж долго Каллиан здесь, если кровь ещё даже не успела стечь. От ведра до сих пор шёл слабый пар. — Хотела ли увидеть… — она фыркнула, смешно наморщила нос. Её голос прозвучал глухо и серьёзно, по-странному контрастируя с выражением её лица. — Я без тебя жить не хотела. Это кровавое капанье вдруг напомнило ему о тех часах, что в далёком прошлом били шесть вечера, и он почувствовал, как нечто томительное и болезненное сворачивается узлом в его животе. Мрачное предчувствие, почти предзнаменование — как и тогда, с Хоу, ему показалось, что что-то случится, когда это отбивающее секунды капанье закончится, и что теперь уже слишком поздно для того, чтобы что-то предпринять. Он подумал об этом вскользь и сразу же выкинул эту мысль из головы, задумавшись над словами Табрис. Такого, что сказала она, он ещё не слышал, хоть ему и говорили многое. Воган прекрасно знал, какое впечатление на женщин производила его внешность — всегда модно и дорого одетый, остроумный и галантный, он привлекал их своим красивым лицом и яркими зелеными глазами, но ещё сильнее — той отчужденной холодностью, которая таилась в этих глазах даже тогда, когда он целовал чью-то руку, попутно осыпая комплиментами. Дочери баннов и лордов, за которыми он порой ухлестывал, — всё-таки женой в какой-то момент обзаводиться было необходимо, ведь только она могла дать законного наследника, — говорили, что их интригует его репутация; знакомые светские дамы говорили, что с ним никогда не скучно, хоть он и редкостный грубиян; служанки и эльфийки, с которыми он уже не считал нужным сдерживать свои наклонности, в основном кричали что-то там о пощаде. Воган знал много женщин, но плохо разбирался в них, и в грязно-льдистом взгляде Табрис он никогда не замечал той же отчуждённости, что была в нём самом; они были похожи, как близнецы, пусть он этого и не подозревал. Так, как эта эльфийка, никто и никогда о нём не говорил, и её слова заставили его ощутить нечто, схожее с печалью; как будто он всегда был лишен чего-то важного, и теперь ему об этом напомнили. Вогану это не понравилось. — В самом деле? — он усмехнулся — самодовольно, как ему показалось. — А я ведь в первый же день сказал, что меня-то ты никогда не забудешь. Приятно, когда не приходится врать. Подумав, он добавил: — Вот только ты-то мне и врёшь, дорогая. Я же видел, что ты приехала не одна. Ты же помнишь, что я делаю с теми, которые врут мне? — Я же сказала, что думала, что больше никогда тебя не увижу. — Неужели? — издевательски протянул он. — Уверен, сразу же побежала раздвигать ноги перед кем-то другим, когда люди Хоу тебя выпустили. — Люди Хоу, — сказала она бесцветно. — Меня не выпустили. — Что ты имеешь в виду? — подозрительно поинтересовался Воган. Она дернула плечами, ответила так безразлично, как будто он спросил её, что она думает о реформах гномьего короля Белена: — Я ещё оставалась в поместье. Какое-то время. Хоу привёл с собой много солдат… целый гарнизон. Это мрачное кровавое капанье уже изрядно действовало ему на нервы, и он отвернулся от туши оленя, чтобы посмотреть в её лицо. Оно казалось безмятежным и не дрогнуло даже когда он нахмурился. — Я думала только о тебе каждый раз, когда… Знаешь, мама учила меня обращаться с оружием, я сама сбежала оттуда. Украла нож и спрятала в матрасе, а следующему, который хотел ко мне подобраться, перерезала горло. Как тогда, в подземелье, помнишь? Переоделась в его доспехи и вышла через открытую дверь. Там был такой закрытый шлем, очень удобно… Она радостно улыбнулась: — Было так много крови. Я столько крови в жизни не видела. — Ты. Убила солдата Хоу и сбежала, — вопрос прозвучал утверждением, и она только кивнула. Он усмехнулся, невольно почувствовав что-то вроде гордости за неё — послушная малышка Табрис-то оказалась с зубками: — Молодец. Жаль, конечно, что ты самого Хоу не прирезала. — Я бы прирезала, если бы ты так захотел. Но сейчас он уже мертв. — Не могу сказать, что жалею об этом. Она молчала, и он сказал, вдруг поражённый этой внезапной догадкой: — Значит, ты могла сбежать и раньше. Каллиан Табрис ласково улыбнулась, поправила свои юбки, а потом вышла из сарая, чтобы горстью снега стереть с лица запёкшуюся оленью кровь. Ведро уже наполнилось до самого верха, и новые капли падали туда редко, почти неслышно. *** Вскоре за дело снова принялась метель, которая грозила затянуться надолго; хозяин таверны мрачно шутил, что если так и дальше пойдет, то дороги окажутся отрезаны до весны. Постояльца, выдававшего себя за денеримца, это только радовало, и он гораздо чаще выходил из своей комнаты, словно осмелев, а эльф, с которым приехала Табрис, принимал происходящее с философским спокойствием — как выяснилось, он вёз её знакомиться к своей сестре, а это дело могло и обождать. — Надо же, так навалило, — покачивал он головой. — Да ещё и в последние дни зимы. — Так обычно и бывает, — отвечал ему хозяин. — Перед дракконисом холоднее всего. Сейчас даже в Орзаммар торговать мало кто ходит, мёртвый сезон. Вам бы приехать сюда ближе к лету, всё цветёт. Красота. — Я пойду прогуляюсь, — тихо сообщала Каллиан и накидывала на плечи чёрный меховой плащ. — Ты пожалеешь, что приехала сюда и не уговорила своего муженька сбежать сразу же, как только подвернулась возможность, — ласково и угрожающе говорил Воган, щипая Табрис за оголенный локоть, когда та словно случайно подворачивалась ему в сарае или в конюшне; в темноте и при блёклом свете дня. Она не была слишком осторожна, но ни разу не попалась, и её спутник-эльф даже не начал подозревать, что стоит за её частыми прогулками. — Ты же помнишь вот это, и это, и это? — говорил Воган и касался её щеки, на которой, почти незаметный, белел шрам, и её исполосанных рук, и худых плечей с отметинами от его пальцев. — А помнишь свою цепь, моя дорогая? — говорил он и сжимал её запястье, на котором уже давно не осталось никаких следов, но она всё равно вздрагивала. — Ты же любила свою цепь, не так ли? А помнишь моих любезнейших лордов-друзей? Ты ведь расстраивалась, что я не дал им с тобой позабавиться? Он говорил много, упиваясь властью и воспоминаниями, а она почти всё время молчала, как будто ей вовсе не нужны слова для того, чтобы понимать его; как будто она и самом деле — бессловесный зверь, животное, как он называл всех тех, кому не посчастливилось родиться с острыми ушами. Её молчаливость вызывала в нём желание. Он брал её за волосы. Она брала в рот. Он не думал о том, что будет, когда кончится снегопад. Казалось невероятным, что он вообще когда-нибудь прекратится, но однажды поутру Воган вышел во двор и увидел над собой чистое синее небо. В тот день у Табрис странно блестели глаза, когда она спустилась, чтобы сказать трактирщику, что муж болен и сегодня останется в комнате; пожалуй, придётся ещё на пару дней задержать отъезд; о нет, я сама принесу ему еду. Вогану это показалось подозрительным — он внимательно следил за тем, как она несёт тарелку к себе в комнату, и осторожно прокрался наверх. Дверь была заперта, но она открыла, когда он потребовал этого раздраженным шепотом. Тот эльф лежал на боку, отвернувшись от двери, совсем как она сама в первый день. — Ты разбудишь его, — испуганно сказала Табрис. — И тогда нам конец. Он бы не обратил никакого внимания на её слабые протесты и просто подошел бы и отдёрнул покрывало, чтобы посмотреть, чем так страшно болен её муж, что даже не дышит, но внизу послышались голоса. В тот же миг он развернулся и притих, вслушиваясь в них; что-то в тоне одного из говоривших насторожило его, и он похолодел, уловив обрывок фразы: — …мужчина, человек из Денерима? — О, он давно у нас, — голос хозяина был удивлённым. — Мне кажется, он сейчас наверху, в одной из гостевых комнат… — Он опасен. Вам повезло, что пока ещё ничего не случилось. Но не переживайте, мы избавим вас от его общества. Потом послышались шаги, и Воган вошел в комнату и трясущимися руками закрыл дверь. Табрис протянула ему ключ. Он его уронил и выругался. Этот звук был достаточно громким для того, чтобы его услышали в коридоре. В дверь осторожно постучали, и Табрис оттеснила его в сторону. — Что вам надо? — отозвалась она с хладнокровностью, которой Воган поразился, в тот же момент провернула ключ в замке. — Откройте дверь, пожалуйста. — Я не одета… что вам нужно? — Мы просто ищем одного человека. — Здесь только я и мой муж. — Я всё же настаиваю. — Я не буду вам открывать. Из-за двери послышался топот ног, стук других отворяемых дверей. — Никого нет, — сказал приглушенный голос. Воган схватился за кинжал на своём бедре; бледный и испуганный, он выглядел одновременно и жалко, и неприятно. Табрис это зрелище явно ошеломило — она не отводила от него глаз. — Это не его комната, — снова встрял хозяин. Говорил он с одышкой — явно спешил скорее подняться по лестнице. — Там мои постояльцы — семейная пара, — продолжил он успокаивающе. — Кроме того, я вспомнил — он, кажется, был у конюшен. Шаги, помедлив, устремились дальше по коридору, вниз по лестнице, и Табрис прижалась к двери и ответила хозяину, что всё в порядке, просто она испугалась незнакомых голосов, а её супруг сейчас спит. «Хорошо, отдыхайте, я послежу, чтобы вас не потревожили», — ответил трактирщик и тоже удалился, невнятно бормоча. Воган шумно выдохнул, глядя в сторону неподвижного, накрытого одеялом эльфа. — Это получилось случайно, — извиняющимся тоном сказала Табрис. — Я сказала, чтобы он уезжал без меня, но он не… Я про всё ему рассказала, и он хотел… — Дура! Думаешь, меня сейчас это волнует? Он заметался по маленькой комнате, отчаянно соображая, что делать дальше. — Всё из-за тебя, — сказал он с ненавистью. — Если бы ты не явилась, я был бы осторожнее и уехал сразу же, как только эти охотники пожаловали. — Ещё не поздно, — тихо отозвалась Табрис. — Можно сбежать через окно. У меня есть полсотни золотых… ты сможешь выйти к верхней дороге, там они не найдут… и кто-нибудь подвезёт тебя. Другого варианта у него не было, поэтому он молча принял от неё кошель и подошёл к окну, прикидывая, как лучше спуститься оттуда и каким образом стащить в конюшне лошадь. — Они сейчас всё перероют в конюшне и вернутся, беги скорее, — пробормотала Табрис. Окно второго этажа было невысоко, и внизу вдобавок был приличный сугроб, поэтому посадка получилось достаточно мягкой. Воган посмотрел наверх, где в окне маячил силуэт Табрис, и нетерпеливо прошипел ей снизу: — Что ты копаешься? Хватай вещи и спускайся. Он совсем не понял, что случилось в тот момент, когда поймал прыгнувшую из окна эльфийку и они оба скатились вниз с этого сугроба и потом затихли, вслушиваясь в голоса, доносящиеся откуда-то издали; как не понимал и того, зачем вообще решил взять её с собой, но сейчас в её глазах наконец-то показались слезы, которых он так долго добивался, и теперь они не могли его удовлетворить. Табрис отряхнула свой плащ и пошла к конюшне. Он ждал её у темнеющего края леса, напряженный и настороженный. Вернулась она с лошадью. *** Воган ненавидел холод и уже привык постоянно дрожать, сражаясь с ним; Каллиан же этот холод, казалось, вовсе был нипочём — от неё всегда шел жар, как от пылающего внутри невидимого костра, и, прижимаясь к её горячей, жаркой коже, он наконец-то согревался. — Орлей. Нет, Тевинтер, там ещё теплей. Ты никогда не хотела побывать в Тевинтере? Держу пари, тебе там пришлось бы по душе. Идеальное место для таких, как ты. Воган размышлял вслух, а Табрис слушала. Лошадь оказалась слабой и уже выглядела так, будто готова пасть с минуты на минуту — и это после дня-то пути, — и он не был уверен, что они идут в правильном направлении, но и виду не подавал. В небольшой пещере огонь причудливо плясал на стенах, и он сидел перед этим огнём, а эльфийка была рядом, неподвижная, закутанная в свой меховой плащ. — Но ведь корабли сейчас не ходят… — пробормотала Табрис, и он сердито дернул её за ухо. — Как будто без тебя не знаю. Всё, что надо сделать — только протянуть эти последние дни зимы, когда холоднее всего, добраться до порта, переждать несколько недель и сесть на первый же корабль. Воган с некоторой досадой подумал, что ему надо было сразу отправиться в Орлей, как только понял, что за ним охотятся — в Орлее со всеми этими масками проще всего затеряться. Конечно, одному затеряться проще, чем вдвоём, но эта эльфийка была его собственностью, вернувшейся к нему по праву, и он не собирался оставлять её кому-то другому, как уже оставил своё поместье и сундук с золотыми, и титул, и влияние. К тому же, он чувствовал себя благородным спасителем, и это было в некотором роде приятно. Раньше ему не доводилось заботиться ни о ком, кроме своих собак. — Пора идти дальше, — объявил он, когда костёр прогорел, а весь хлеб с сыром, который прихватила с собой Каллиан, был съеден. — Но ведь ночь наступила… может быть, останемся здесь? — А, понимаю. Тебе хочется посмотреть, как мне перережут горло? — Я просто так устала. И лошадь тоже устала. — Лошадь уже отдохнула. А если сдохнет, значит, туда ей и дорога. Лошадь свалилась уже на втором спуске с горы, и Табрис вздохнула, глядя на её подрагивающую тушу, лежащую в разнесённом снегу. Воган нетерпеливо подгонял её, прекрасно понимая, что при такой безветреной, ясной погоде проще простого догнать их по следам. Он шел впереди, поглощённый лихорадочным страхом, что его догонят и убьют, и не сразу заметил, что эта лихорадочность перешла в озноб, и он совсем потерял чувство направления, и в какой-то момент сам упал в снег и замешкался прежде, чем встать. Подбежавшей к нему Табрис он залепил пощёчину, которая получилась такой слабой, что у неё и голова не покачнулась. — Я же говорила, что надо остаться в той пещере, — прошептала она, хватая его за руку. — Теперь мы никуда не дойдём. Но это ничего. Лес вокруг зловеще молчал, окутанный смертно-снежным покровом, и Воган поднялся на ноги, не слушая путаное бормотание Табрис: — Мы можем просто лечь в этот снег и уснуть, и всё кончится. — Хватить бредить, — рявкнул он и, покачиваясь, продолжил идти вперед. Эта ночь была немыслимо длинной, и, когда наступило утро, он понял, что до верхней дороги ещё далеко. Лес смыкался над головой, голые ветки деревьев мрачно выделялись на белом снегу, и сквозь просветы маячило бесцеремонное синее небо. Он в очередной раз споткнулся, но ухватился за ствол одного из деревьев и сполз по нему, опустив голову. Этот лес вдруг напомнил ему другой — тот, что в предместьях Денерима. — Мне было одиннадцать, когда я в первый раз отправился на охоту, — пробормотал он зачем-то и закрыл глаза. Отец редко удосуживался почтить его своим присутствием и тем более взять куда-то с собой, поэтому он очень хотел продемонстрировать ему свои выдающиеся навыки верховой езды; всё было неплохо, пока его конь не угодил копытом в лисью нору, а юный Воган не полетел вперед кувырком, сопровождаемый сдержанным смехом взрослых участников охоты. Он до сих пор помнит ироничный взгляд отца, брошенный на него, когда он поднялся и отряхнул свои штаны, и это воспоминание до сих пор вызывает в нем ярость. — Говорят, что наш-то парень сегодня полетел. Невысоко, зато далеко, как твоя курица, разве что крыльями в воздухе не хлопал, — говорят слуги, и, стоит лишь отцу снова надолго отлучиться, оставив сына за хозяина, как эти слуги получают по заслугам. Грязные остроухие, как только смеют они обсуждать сына эрла. Может, он и не сидит на коне, как влитой, зато кнутом научился владеть в совершенстве. Может, отцу и плевать на него, так и ему на него плевать. Не будет он ему больше ничего доказывать. А другие пусть завидуют ему, что он предоставлен сам себе… — Пойдём же, — слышит он. — Там был стук копыт впереди, должно быть, до дороги совсем ничего. — Пойдём куда-нибудь, где не дует ветер, я разожгу огонь, сделаю отвар из эльфийского корня, тебе станет лучше, — слышит он. Эльфийка пихает ему в рот этот свой эльфийский корень, от которого он с отвращением отплевывается. Он говорит, что свою заботу ей лучше оставить для таких, как её грязные сородичи. — Когда-то я думала, что навсегда покинула тебя. Я не смогу сделать это это ещё раз. — Вы излишне сентиментальны, леди. Леди, леди… со светлыми волосами… Анора Мак-Тир? О нет, она ведь станет женой этому идиоту принцу Кайлану, таскает его за собой, как собачку на привязи… — Ты был прав, за нами идут по следам, я слышала их голоса, и они на лошадях. Пойдём же! Ты был прав. Он не совсем понимает, в чем именно он прав, хотя осознание правоты приятно греет его; он открывает глаза, чтобы увидеть перед собой серый, как грязный лёд, взгляд. Она говорит: ты ведь самый сильный, самый смелый, самый умный, ты не можешь… Он тянет к себе Табрис, и она послушно обвивает вокруг него руки, а потом помогает подняться; вручает какую-то палку, о которую он может опираться, как о посох. Они поднимаются по горе ещё около часа; он сам идёт медленно, и его колотит, бросает то в жар, то в холод. Черные ветки деревьев, с которых с карканьем слетают вороны, бесчувственное синее небо, белизна снегов — всё это кажется декорацией некоего невыносимого кошмара, который не кончится никогда; а дорога далека, как Мор, и, как Мор, кажется чем-то выдуманным, несуществующим. Зато эльфийка рядом — настоящая, и от неё идёт тепло. Он любит, когда тепло, и ему комфортно в любую жару — даже когда все остальные покрываются потом и пытаются ослабить воротник рубашки. Его отец всегда сидит перед горящим камином в своей библиотеке, и дышать там почти нечем, когда тот вызывает его на один из редких разговоров; сейчас он уже привык, сейчас он не покрывался бы потом, не ослаблял бы воротник. — Кажется, я слышу, как едет повозка… — вдруг сообщает Табрис. — Подожди меня здесь, я сбегаю посмотреть, как лучше добраться туда. Подожди меня. Она хочет бросить меня здесь, чтобы я околел в снегу один, как собака, с ужасом думает Воган. — Ты… в самом деле вернёшься? — бормочет он, и хочет схватиться за её плечо, но она, мелькнув какой-то странной, торжествующей улыбкой, перехватывает его руку, мимолётно целует холодные пальцы. — Конечно, вернусь. Её силуэт мелькает посреди деревьев, пока она резво поднимается по холму, а потом исчезает из вида. Он всё ещё стоит, опираясь на свою палку и прикрыв глаза, когда слышит позади себя ругань и треск сухих веток. Обернувшись, видит троих людей в доспехах на конях, и без удивления думает — вот и всё. — Стой, где стоишь! — И только попробуй выкинуть какую-нибудь штучку, маг. Но я же не маг, вдруг озаряет его. Значит, и погоня не за ним. Эта мысль успокаивает, и он говорит, усмехнувшись: — Кажется, здесь произошло некоторое недоразумение, господа… — и, пошатнувшись, невольно делает шаг вперед, опираясь на свой самодельный посох. Его в тот же миг бьёт какой-то невидимой волной, и один из всадников соскакивает с лошади, вытаскивая длинный меч. Эти храмовники шли по их следам полтора дня, они страшно злы и устали, а полуденное солнце бесцеремонно светит в глаза, ослепляя их всех; разозлённый Воган выхватывает свои кинжалы из ножен, откидывая в сторону бесполезную палку; «Малефикар! Он малефикар!» — кричит храмовник; а солнце ослепляет; а вернувшаяся Табрис за его спиной кричит тонким пронзительным голосом, как неведомый зверь; он успевает увидеть круговорот из синего неба, белого снега и черных деревьев, пока падает на землю. Своей крови на снегу он уже не видит, но слышит, как Табрис продолжает кричать, и хочет крикнуть в ответ, чтобы она замолчала, но слова странно булькают у него в горле. Как же больно… вот как оно бывает. — Кто-нибудь, заткните эльфийку, — говорит чужой голос, как будто уловив его собственные мысли. — Наконец-то мы этого парня изловили. Сбежать из-под носа у Первого Чародея, слыхано ли это. — Да уж. — Да уж. Давайте вытащим его, что ли… Воган морщится и хрипит, когда его переворачивают на спину. — …слушайте, а рожа-то не похожа. — Чего? — Рожа, говорю, не похожа на нашего мага. Да он вообще, кажется, и не маг, вы на посох-то посмотрите, это ж просто палка… — …м-да. — Ну, и что теперь? Возвращаемся обратно? — Какие же вы олухи, Андрасте, дай мне терпения. — Сам ты олух, гномам в карты доспехи просрал. — У меня хотя бы есть оправдание: я был пьян. — …и дороги ведь так замело, обратно по этому снегу теперь хрен вернешься… — Так кто-нибудь заткнёт эту эльфийку или мне всё надо делать самому? — …конечно, замело. Но ничего, скоро Дракконис… Храмовники раздумывают над тем, что теперь можно сделать с раненым. «Может, добьём?», предлагает кто-то боязливо, и Табрис налетает на них, как рассерженная ворона, отгоняя от корчащегося на кровавом снегу Вогана. — Пошли вон! Подите прочь! — визжит она, и кажется, что ей удаётся их отогнать, потому что вскоре вокруг повисает тишина. Он чувствует осторожные прикосновения к своим волосам и открывает глаза. Этот момент — не самый удачный для того, чтобы покопаться поглубже и с удивлением найти в себе человечность, догнивающие остатки того, кем он когда-то мог бы стать; для него-то давно было слишком поздно, и единственное, что он смог отыскать в себе напоследок — то, что он боится смерти, боится умереть один, как собака, боится околеть в снегу и остаться в нём, не похороненный никем. Он боится, что те, кого он убил и те, кого он мучил, как-то отыщут в прозрачном заснеженном небе его дух, и никогда не будет ему покоя, и никогда не кончится зима, и стоящие на якорях корабли никогда не поплывут к тёплым берегам. — Я вернулась, — говорит Табрис ласково. — Но всё кончено теперь. Я не умею лечить раны. Он хрипит, с трудом шевеля губами; морщится; чувствует, как в углу рта вскипают пузыри, как у бешеного пса. Он ведь им и был, этим псом. Сейчас он в состоянии оценить эту иронию. — Дорога… — наконец удаётся выдавить ему — он хочет сказать, что она может пойти к дороге, найти помощь, но она только печально качает головой: — Я больше не оставлю тебя. Он дёргается, пытаясь отползти от её тонких рук, которыми она прижимает его собственный кинжал к его горлу. Табрис держит кинжал с обеих сторон двумя руками, и, когда её губы кривятся в такой же улыбке, что часто бывала у него самого, её взгляд наконец-то перестаёт быть для него непонятным. Томительное и тревожное предчувствие — как от тиканья часов, отбивающих шесть вечера, как от капанья крови, наполняющей ведро, — снова расцветает в нём, и он вдруг всё понимает о ней и о себе, и ему хочется засмеяться от того, что он наконец всё понял; он мог бы рассказать об этом Табрис, чтобы она посмеялась тоже, но он может только хрипеть. — Я заберу тебя с собой, — говорит она. Взгляд Каллиан Табрис постепенно затапливает его, как тающая вода затапливает склоны гор в последние дни зимы, и из-под этой толщи грязно-льдистой воды он больше не видит ничего.