Ночлег

— Здесь что, никогда не бывает солнца? — проворчал Джендри, всё сильнее закутываясь в огромную овчинную шкуру. Торос, шедший позади, пьяно засмеялся, хлопнул парня по спине (отчего тот, уставший от на удивление весёлого настроения спутников, закатил глаза) и произнёс: — Выпей вина, малец, тебе не помешает. Для рассудка полезно. Ждать солнца, зимой, на севере! — То-то вы все двинулись на своём Божестве, пьёте бодягу всякую, — вмешался Пёс, прежде чем Джендри успел хоть что-нибудь возразить или даже протянуть руку за фляжкой, но Торос сделал это сам, с вымученной улыбкой передавая ему вино. Клиган тут же преодолел разделявшее их расстояние, и с ворчливым «Дай сюда!» выхватил флягу у Тороса, душевно к ней приложившись и выпивая всё, что осталось. Несколько драгоценных багровых капель упали на снег, напоминая так и не пролитую кровь. Допив, он лишь плюнул: — Говорю же, бодяга. Хуже ослиной мочи. — Сдаётся мне, в Королевской Гвардии поили лучше? — засмеялся Торос. — Удивляюсь, как ты до сих пор не лопнул, — пробурчал Джендри, отворачиваясь от Пса и шагая дальше. Тот лишь пожал плечами, выкидывая флягу прочь, а Торос взглянул на него взглядом всезнающего человека. Пёс недовольно послал его в пекло, но жрецу, как всегда, всё было ни по чём: — Парень не дойдёт до Винтерфелла, если не выпьет. Хоть и осталось немного, а хмель всегда согревает. — Когда вся армия мертвяков дойдёт до нас, все мы будем валяться в снегу, как совсем скоро этот парень, — он плюнул в снег, словно отмечая место, в котором будет лежать, — а по мне, нет никакой разницы, в какой момент подыхать, и сколько хмеля будет в твоей дурной башке. — И всё же, — вступился Берик, который всегда вступался вовремя, — у каждого из нас есть своя роль, своя цель, свой… — Избавь меня от своих утомительных проповедей! Я хочу уснуть в тёплой постели, в Винтерфелле, а не в снегу, содрогаясь от твоих унылых словечек. Не хочу проснуться и увидеть над собой твой чёртов глаз. Хватит языком плести попусту. Впрочем, не сомневайся, — Пёс развернулся прямо к Дондарриону, выпрямив указательный палец и сотрясая им, — если стану таким же, как они, мертвяком, то найду тебя и наконец-то прикончу, чтобы мы до конца времён несли эту службу вместе, и чтобы твой лорд наконец-то подох, увидев, что главный его поклонник перешёл к этому, к Иному. Подох, если до сих пор этого не сделал, пекло меня раздери! — Я и не сомневался, что именно ты выпустишь из меня последний воздух, Клиган, — Берик улыбнулся той улыбкой, которая всегда доказывала, что он знает больше, чем хочет показать, и которая всегда выводила Пса из себя. — Мы с тобой идём по одной и той же дороге, как бы ты ни утверждал обратное. И у Бога Света есть план на каждого из нас. И время для смерти — тоже. Демонстрируя всё своё презрение, Клиган снова плюнул в сторону, ускоряя шаг и удаляясь подальше от этого проповедника в овечьей шкуре. И как он умудрился попасть в такую дурацкую компанию? Монах, жрец, бастард, ещё один бастард с огромным молотом, да ещё и огромный одичалый с рыжими запутанными патлами, болтающий без умолку. Неужто в мире не найдётся ни одного человека, который бы не раздражал его, которого не хотелось бы насадить на меч, выпустить кишки и обязательно прокрутить несколько раз?.. А, нет, всё-таки, это картина в духе Григора, а не в его. Он просто сражается — и сам не знает, за что. Пока не сдохнет. А когда это случится, да и кто об этом позаботится — это уж дело десятое. Пёс и сам того не заметил, как поравнялся с Тормундом. Одичалый, оглядев Клигана, несколько раз глупо хихикнул, бормоча что-то себе под нос, прежде чем спросил: — Чем ты займёшься, когда попадёшь в эту южную дыру? — Напьюсь и усну в сарае, где псам самое место. А потом посреди ночи пойду в комнату, которую мне лордёныш приготовит, и перебужу всех своим зычным храпом. — Лордёныш? — переспросил Тормунд. «Седьмое пекло, — подумал Пёс, — ещё и язык ему объясняй». — Сноу? — Кто ж ещё. — Как знаешь, — одичалый, который всегда отличался задорным нравом, хохотнул, — хотя я не имею ничего против хлевов, конюшен и сена, но я приберёг себе местечко потеплей! — при этих словах он чуть ли не облизнулся. — Под боком у своей красотки. В Винтерфелле меня ждёт женщина — высокая, такая же, как ты. Огромная, с гремящими доспехами и смехом, громогласным, как снежная буря! — Тормунд прыснул. — Я хочу от неё детей. Рыженьких или беленьких, как она, с голубыми глазами. Они будут настоящими монстрами и будут обращаться с молотом, как знатная девица с иголкой. А нитками будет кровь их врагов, как в этих ваших южных песнях. Нет лучшего способа согреться в холодную зиму, чем рядом с той, кого любишь! Однажды я был с медведицей, но она… — Не мог бы ты заткнуться? — попросил Пёс, которого вовсе не интересовали любовные похождения названных товарищей. Тормунда — в особенности. — Завидуешь? — весело усмехнулся тот. — Конечно, тут и удивляться нечему. Тебя ведь там никто не ждёт. — Поверь, я ни в чём не нуждаюсь, кроме жареной курицы, вина и хорошей постели. А будет передо мной какая-нибудь шлюха ноги разводить или нет — мне всё равно, я и так найду, где устроиться и куда вложиться. Джон кинул быстрый взгляд на Тормунда и Пса, переругивавшихся всю дорогу от Восточного Дозора, честное слово, как собаки — в особенности усилия прилагал, как ни удивительно, Пёс. Впрочем, решил Джон, у них есть на это полное право — в особенности после того, что пережил каждый из них. Они видели. Они убивали. Джендри шёл бледный, словно умер сам, а теперь лишь бесцельно брёл по снегу, и кутался так, словно овчина была лучшей броней, когда-либо созданной в Вестеросе. Удивляться нечему: из тёплой кузницы его вытащили в самое… к-хм, пекло, даже если морозило тут так, как в аду морозить никогда не будет. А может, пекла и вовсе никогда не было, а ад — это всё Застенье? А белые ходоки — черти и бесы, пришедшие за душой каждого из них? Но есть ли сейчас разница? Они все идут домой. И пока что этого достаточно. Тёплые очаги, мягкие кровати, горячий суп… Арья, Бран, Санса. Джон так давно их не видел. Он заслужил отдых после общения с драконами, драконьими королевами… и белыми ходоками. Так давно он не позволял себе просто усесться у очага с похлёбкой и чаем, и ни о чём не думать. Но он попробует… если, конечно, за время его отсутствия в Винтерфелле не случилось ничего, что придётся исправлять. По крайней мере, крепость была на месте. Уже что-то. Всё так же в белом тумане стояли заснеженные круглые башни; огромные ёлки, всё время толпившиеся у крепостных стен, как нищие, просящие подаяния, до сих пор не превратились хотя бы в подобие рощи. Джон улыбнулся, узнавая родные места, и остановился, чтобы несколько мгновений просто смотреть, не произнося ни слова. Остальные поравнялись с ним — а Джендри, явно завороженный не меньше, даже снял капюшон. — Думаю, длинная дорога того стоила? — спросил Джон, покосившись на него с улыбкой. — Все только и говорят, что о ночлеге, — Джендри пожал плечами, — я бы тоже не отказался согреться. Я очень устал. Я мог бы лечь в кузнице — там мне всегда тепло. — В замке хватит места на всех, — возразил Джон, снова зашагав. — Когда приезжал твой отец, с ним было не меньше трёхсот человек, и мы разместили каждого. Никто не жаловался. — Должно быть, моему отцу нужно было много места, — Джендри улыбнулся. — И много шлюх, — кивнул Джон, бросив на друга многозначительный взгляд. Тот, казалось, намёка не понял, и Джон объяснил: — Я надеюсь, тебе это не понадобится? Я не очень разбираюсь в борделях Винтерфелла. — Нет, — покачал тот головой, — это не по мне. — Я видел, как ты держишь молот, — согласился Джон, — это точно не по тебе. Остаток пути прошли молча. Все казались завороженными Твердыней Севера, окутанной серебром долгой зимы, и хотя и Тормунд, и Джон были здесь не так давно, их согревала мысль о просторных коридорах, тёплых камнях, словно подогретых подземным жаром призрачного дракона, и ждавших их внутри людях. Всё-таки, как бы Тормунд ни клялся в любви Бриенне и не честил Винтерфелл, ему нравилась эта каменная махина — по крайней мере, в ней было безопасно и даже уютно. Зря одичалые так ругали жилища южан. Они подошли к воротам и остановились, чтобы в последний раз упиться сладостным чувством ожидания. — Забыл спросить… — задумчиво проговорил Пёс, — если ты — Король Севера, — он указал на Джона, — то кто будет нас встречать? — Моя сестра, — коротко ответил тот. — Которая из них? — спросили Джендри и Пёс одновременно. И, хотя Джон удивился подобной реакции и подозрительно их оглядел, особого значения он этому не придал и ответил так же просто: — Санса. Воцарилось молчание, прерываемое лишь звуками скользящей наверх цепи: изнутри открывали ворота. Кто-то из сторожевых на башне кричал, бегал по стене и отдавал распоряжения, Джон наблюдал за ними, а Пёс в испуге озирался по сторонам, словно раздумывая над побегом. — А ты заволновался, Клиган, — с ехидной ухмылкой заметил Берик, снова глядя так, будто знает всё на свете. — Будешь глазеть — выбью тебе и второй глаз. — А говорил, что терпеть не можешь рыжих, — недоумённо и почти обиженно воскликнул Тормунд. — А я и ненавижу. От них рябит в глазах и становится жарко, как в пекле, откуда вас всех и повытаскивали. — Сдаётся мне, жарко будет не из-за э-э-э-э-этого, — протянул Торос, снимая с пояса очередную флягу и снова к ней прикладываясь. «И сколько их у него?» — почти негодующе подумал Пёс, жалея, что сам не подумал о вине про запас. Ворота открылись, и путники увидели обширный внутренний двор. Леди Винтерфелла, в длинном чёрном платье с меховым воротником, стояла прямо перед ними, сложив руки на уровне груди. Снежинки таяли в рыжих волосах, голубые глаза смотрели ласково и приветливо, но с выдержанным достоинством, свойственным всем знатным дамам. Джендри почувствовал неловкость: было слишком очевидно, что сестра Джона, всегда простодушного и обращавшегося с ним как с равным, вовсе не похожа на брата. Санса не торопилась кидаться ему на шею и стала подходить ближе, лишь когда ворота закрылись, и отряд очутился запертым в Винтерфелле. Сандор натянул капюшон и встал позади всех. Певчая птичка, ставшая венцом вокального ряда. А он всё-таки не откажется от очередной песни в её исполнении — но потом, когда здесь никого не будет. Он по ней как будто скучал. Или не по ней, а по манере держаться — такой, какой прежде он в ней и не замечал. Она совсем, совсем выросла, и сейчас начнёт говорить совсем как леди, какой всегда мечтала быть. — Джон, — поздоровалась Санса, почтительно кивнув и тепло улыбнувшись. В отличие от сестры, Джон не стал лишний раз церемониться и крепко её обнял, а та, словно радуясь, что подобный жест исходил не от неё, лишь положила руки ему на спину и счастливо закрыла глаза. — Я рада, что ты наконец вернулся. — Я ненадолго, — произнёс он, выпуская сестру из объятий. — Я должен был вас повидать. И мы, конечно, очень устали и не откажемся от ночлега. Санса пробежала глазами по отряду и, казалось, никого не узнала за массивными капюшонами. Сандор сделал ещё шаг назад, а вот Джендри, наоборот, выскочил вперёд, неуклюже протянув леди Винтерфелла руку. Санса недоуменно оглядела её, не протянув свою, и подавила желание сморщиться, но Джон подыграл бровями, и Джендри быстро спохватился, убирая руку и тут же галантно поклонившись. Теперь Санса смеялась. — Моё имя — Кловис, миледи, — произнёс он, быстро выпрямившись. — Кловис? — переспросила она скорее у Джона, чем у Джендри, и тот поспешил пояснить: — Сир Давос его порекомендовал. Сказал, что парень хорошо дерётся, ну и… — Если честно, я просто жутко заскучал в своей кузнице в Королевской Гавани, — перебил его Джендри, — а поэтому, когда меня позвали, я долго не думал — и пошёл с Джоном. И, хотя Сансу удивило, что незнакомый ей парень обращается к Королю Севера, которого должен почитать, по имени, она ничего не сказала и, поджав губы, лишь понимающе кивнула. Джендри никогда не понимал подобных жестов, да и вообще не был силён в намёках, а поэтому неуклюже отступил назад, чуть не врезавшись в Берика, который в этот момент как раз выходил вперёд. Вот уж кто точно знает, как обращаться с дамами (Пёс даже сжал руку в кулак)… Торос, как и всегда, шёл следом — держался рядом, словно собачка на привязи. — Надеюсь, мне нет нужды представляться, миледи, — вежливо произнёс лорд Молния, кланяясь. — Мы виделись с Вами в Королевской Гавани, хоть это было и давно, тешу себя надеждой, что вы меня запомнили. — Лорд Берик, — дружелюбно ответила Санса и приветственно кивнула. — Как же, я помню вас. Моя подруга мечтала выйти за Вас замуж. — Вы очень изменились. Повзрослели, стали больше похожи на мать. Я видел её всего раз, но могу заверить… Комплименты сыпались из Дондарриона, как из рога изобилия, и Клиган, не выдержав этого, расшнуровал капюшон и встал перед Сансой, не произнося ни слова. Будь он чуть добрее, ласковей или чувствительней, он бы пожалел, что хранит молчание — но Пёс просто не хотел произносить высокопарных, не имеющих смысла речей, или размениваться светскими любезностями, от которых всегда тянуло блевать. Он просто стоял перед Сансой, всем своим видом показывая, что он жив, и что эта чертова зима его не сломила, и что он каким-то образом смог даже встретиться с ней. Может, этого-то он и желал всё время. Берик замолчал, взирая на Клигана с легкой усмешкой в уголке губ. — Сир Клиган, — наконец произнесла Санса, и голос её, казалось, задрожал. — Я не сир, — грубо поправил её тот. — Должно быть, ты забыла об этом, пока мы не виделись, пташка. Остальные переглянулись, недоумевая, как Санса позволяет такие вольности в её сторону, но она молчала, лишь скромно улыбаясь в его сторону. Даже Псу было не по себе от такой улыбки — он терпеть не мог, когда на него смотрели с добротой, смешанной с жалостью. — Пёс, — продолжила Санса каким-то уж совсем отрешённым голосом, и Клиган кивнул, отводя от неё взгляд и проходя мимо. Он даже не обращался ни к кому, спрашивая в пустоту: — Где у вас кабак? Так хочу жрать, что, кажется, съел бы кабана заживо. — В главном зале накрыт стол на каждого из вас, — произнесла Санса, заставляя Пса остановиться. Но разворачиваться он к ней не стал, дожидаясь, пока остальные пойдут следом. Санса же продолжала обращаться к отряду: — Мы стараемся не тратить припасы попусту, но наесться вы сможете. Берик и Торос переглянулись, пойдя вслед за Клиганом; Джорах Мормонт, хранивший до этого молчание, всё же подошёл к Сансе и вполголоса представился. Джон всё ещё стоял на месте, ожидая, пока сестра освободится, как вдруг кожаный пояс, на котором держался меч, упал на землю, и Джон, не торопясь его поднимать, развернулся, нос к носу столкнувшись с остриём тонкого меча и радостным взглядом серых глаз. — Ты стал неразворотливым, братец, — проговорила Арья, не в силах сдержать улыбки и не опуская Иглу. Джон улыбнулся ей в ответ: — А ты помнишь, какой стороной надо бить! Похвально. Ещё с секунду Арья помялась на месте, разглядывая морщинки на лице брата, бороду, заглядывая в глубокие тёмные глаза. Расставаясь, они были ещё детьми, а теперь… быстро убрав Иглу в ножны, она бросилась Джону на шею — а тот подхватил её, совсем как в детстве, и положил руку ей на голову, прижался к волосам и улыбался, стараясь ни о чём не думать. Санса улыбалась, глядя на сестру, и даже те, кто уже уходил в столовую, развернулись и смотрели на Джона и Арью. Пёс громко и презрительно фыркнул: — Это так мило, что у меня сейчас рожа треснет! — Я тоже рада видеть тебя, Пёс! — крикнула Арья, поднимая голову от плеч брата и улыбаясь Клигану. Тот лишь покачал головой, и, хотя тень улыбки и даже радости всё-таки скользнула по его лицу, он развернулся и пошёл внутрь — туда, где уже ждала жареная курица. Какой смысл устраивать показательные объятия с этой девчонкой? Он рад, что она выжила, и всё тут. Мелочь так долго не живёт, а значит, она — большая рыба, а это просто прекрасно. А уметь убивать — ещё прекрасней, кому, как не ему, знать об этом? — Я думал, ты давно уже мертва, — произнёс чей-то удивлённый голос. Джон так увлёкся мыслями, да и Арьей, что сначала не узнал его, но потом всё-таки опустил сестру на землю и обернулся. Арья так и застыла — ведь, как бы он ни изменился, этот голос она узнала сразу. Не он ли так часто звал её домой, когда она была в Браавосе?.. Это был, конечно, Джендри: как вкопанный, он таращился на Арью, слегка приоткрыв рот, а Арья таращилась на него, и её губы нет-нет, да складывались в подобие ехидной усмешки. Джон посмотрел на них обоих, потом — на Сансу, скрывавшую улыбку в воротнике, и произнёс: — Кажется, кому-то придётся объяснить. Эти слова не только нарушили молчание, но и сорвали оцепенение с Джендри: его сумка с грохотом упала на землю, когда он за несколько тяжёлых и больших шагов преодолел разделявшее их расстояние, согнулся и обнял Арью, слегка приподнимая над землей. Он сжимал её так крепко, что, казалось, сейчас задушит, и ей впервые за долгое время было не по себе, но она без колебаний обняла Джендри в ответ. Он выжил, этот недалёкий бастард, этот тупоголовый бык… Стояли они так недолго, потому что обоим всё ещё было неловко, а поэтому, когда Джендри всё-таки отпустил её, некоторое время в воздухе всё ещё царило немое напряжение, хотя Арье, казалось, было всё равно: она продолжала смотреть на старого друга, изучая его, как не так давно изучала и Джона, вперившись в него испытующими серыми глазками. Любому от такого взгляда захочется провалиться под землю. Джендри оказался к такому не готов. — Да, мне интересно, что с тобой было. Ты убил ведьму и сбежал, так ведь? Надо было оставить её для меня. — Я… — в поисках поддержки он зачем-то взглянул на Джона, который сам развёл руками: что он мог поделать с тем, что Джендри чувствовал себя неуверенно? Ситуацию спасла, как бы удивительно это ни было, Санса, напомнив, что в главном зале стынет обед. Тогда все, кто ещё стоял на улице, всё-таки двинулись вперёд, но Арья, схватив Джендри за рукав, остановила его и заговорила тихо, так что никто, кроме него, не услышал: — Ведь мы поговорим? Мне нужно знать всё. — Конечно. Просто не сейчас. Если не возражаешь, я бы не отказался перекусить. — Только об одном ты и всегда и думал, — проговорила Арья, позволив себе ехидную ухмылку. — Тупица. — Я тоже по вам скучал, миледи, — Джендри поклонился, заложив руки за спину, и Арья, впервые в жизни не возразив, прошла мимо. Около нескольких секунд Джендри просто наблюдал за ней, пытаясь понять, кем она стала за время, что они не виделись, пока Арья не позвала его, и он наконец-то сошёл с места, так и не подобрав брошенную на землю сумку. Наступила ночь. На мрачном небе, затянутом тёмно-синими облаками, не было видно ни луны, ни звёзд, и весь Винтерфелл погрузился в темноту. Медленно опускались снежинки. Вот уж чему точно было всё равно, что происходит за Стеной, и кто гостит в замке — они кружились в воздухе, повторяя движения слабого ветра, и пропадали в безликой массе белых крыш, построек, валявшихся на земле камней, свежих навозных лепёшек и стогов сена. Санса только что распрощалась с Бериком Дондаррионом у дверей его комнаты, но он, поблагодарив её за то, что она проводила его, сказал, что ещё подышит свежим воздухом. Он направился вниз по лестнице, к выходу, вышел на улицу и ещё долго шагал по снегу, огибая высокую башню и глядя единственным глазом в безграничное ночное небо. Санса же, сжимая металлический подсвечник в руках, двинулась дальше — ведь в этой башне, кроме Берика, спали и другие, кого ей было нужно повидать. Горячий воск капнул на её оголённую кожу, и Санса зашипела. А ведь он тоже боится огня. Она несмело постучала в дубовую дверь, опустив глаза на слабое пламя свечи, и, когда ей резко открыли, тут же подняла от него взгляд. Пёс стоял перед ней, глядя прямо и почти с вызовом, словно не понимал, что она забыла в его комнате, но молчал несколько секунд, прежде чем совладал с собой и произнёс: — Пришла пожелать мне спокойной ночи? — Да… нет, — запнулась Санса, а Пёс отошёл в сторону и пропустил её внутрь, закрывая дверь. Она зачем-то оглянулась по сторонам, но потом, снова встретившись взглядом с хозяином комнаты, продолжила смотреть на него, и снова молчала, глядя то на его глаза, то на жидкие волосы, то на красные волдыри старого ожога. Ему же вновь стало не по себе от её заботливого взгляда, и, прокашлявшись, он спросил: — Что, теперь нравится смотреть на меня? Брак с Болтоном сделал тебя живодёркой? Совсем хочешь кожу с меня содрать? — Он был ещё хуже, чем Джоффри, а вы лучше остальных знаете, что это что-то, да значит… Арья даже не знает, через что мне пришлось пройти, прежде чем я смогла стать леди Винтерфелла, и теперь мы постоянно ссоримся из-за этого. Мы так и не смогли поговорить. — Она поставила подсвечник на тумбу и села в стоявшее рядом кресло. — Вы постоянно говорили о своих проблемах с братом, и я надеялась, что после всего, через что нам обеим пришлось пройти, Арья станет умнее. Очевидно, это ещё одна наивная вещь, в которой я ошиблась, ожидая от людей лучшего. Пёс не знал, что и думать, говорить, как себя вести; зачем Санса вообще рассказывает ему это, да ещё и глядит глазами невинной овечки? Впрочем, седьмое пекло, чего врать — невинной овечкой она всегда и была, а он защищал её. И вовсе не потому, что надо — Пса никогда не прельщала рыцарская мишура — а потому что он так хотел. Ведь она бы умерла без него в Королевской Гавани — но потом научилась справляться сама, словно теперь он был ей и не нужен. Но взгляд Сансы, да и то, что она пришла к нему, говорили об обратном. Он предложил вина. Она лишь покачала головой. Тогда Пёс, решив наплевать на светские условности, рухнул на собственную постель, лишь бы не мельтешить у Сансы — у леди Винтерфелла! — перед глазами. Она продолжала смотреть за ним — и ничуть не боялась, как прежде, не отводила взгляд, так и излучая истинное благородство. Как будто чего-то ждала. Или решалась на что-то. — Твоя сестра… — заговорил Пёс, решив, что прогнать Сансу будет не лучшим выходом, а молчание их обоих сбивает с толку, — она та ещё заноза в заднице. Она клялась убить меня. Вы, видимо, не очень секретничаете, и ты не в курсе, что я чуть не сдох неподалёку от Кровавых Ворот, где Бриенна-чёртова-Тарт почти выбила из меня жизнь. А теперь она служит тебе, как верный, к-ха, пёс. Твоя сестра же клялась убить меня — я был в её этом дурацком списке, за убийство мальчишки мясника, помнишь? — Помню, — ответила Санса, наконец-то опустив взгляд: воспоминания холодным ножом ударили в сердце. — В ту ночь погибла Леди. — Да. Я подыхал на склоне, потому что женщина одолела меня. Я уже думал, что подохну, а твоя сестра сидела и смотрела на меня, вот как ты сейчас. — Санса вновь подняла на него несмелый взгляд, и Пёс вспомнил, как и прежде рассказывал ей всё, что скопилось в голове, как она слушала, и как ему это нравилось. — Она пообещала меня убить в другой день, стащила у меня мешок с деньгами и ушла. Кажется, мне надо держать ухо востро, раз она, чертовка этакая, жива, и я сплю с ней в одном замке! — Я рада, что Арья оставила вас в живых, — тихо призналась Санса. Пёс молчал. Неужто снова её благородство? Он бы хотел съязвить, выдумать какую-нибудь грубость, но в голову ничего не шло, и он просто молчал. А Санса, не желая сидеть в тишине, достала из-под плаща старую тряпку, некогда бывшую белой, а теперь посеревшую — то ли от грязи, то ли от того, что ей было уже много лет. Она встала, расправила её и показала Сандору: то, что поначалу показалось ему обычной простыней, оказалось мантией Королевского Гвардейца. Его мантией. Он бросил её, когда сбегал с битвы на Черноводной. Его последний рыцарский подвиг перед тем, как дезертировать; последнее хорошее дело, которое он мог совершить — если бы она не отказалась. Пёс поднял на Сансу взгляд, словно ожидая объяснений, но она продолжала мять грязную ткань в руках, рассматривая её и словно проверяя на плотность. — Лорд Бейлиш привёз мои вещи после побега… — наконец заговорила она. — Эта мантия оказалась там. Я сохранила её на случай, если вы захотите вернуться в Королевскую Гавань и снова захотите стать Королевским Гвардейцем. Вы были единственным, кто защищал меня, когда я не могла сделать этого сама, и я хотела верить, что это произойдёт снова. Однажды. Тогда я бы отдала Вам вашу мантию и… — Санса улыбнулась собственным мыслям и подняла на него взгляд. Пёс понял, что она предлагает ему посмеяться вместе с ней. — И вы бы снова были моим рыцарем. Так глупо, правда? — Даже если бы я вернулся, я бы не надел эту дрянь. Рыцарем тебя делают не мантия и не доспехи, и даже не подвиги, пекло их дери… — Я знаю, что вы так считаете. Но вы несколько раз спасли меня и спасли Арью. — Я просто хотел получить за неё деньги, а потом попросту не мог отвязаться, вот и всё. — На вашем месте не все бы так поступили. Вы заслужили эту мантию, даже если говорите об обратном. И она положила её на его плечи. Тонкие женственные пальцы легли на ткань плотной рубашки: Пёс опустил голову, словно принимая этот подарок, когда Санса, расправив мантию на его спине, вытащила из дырочек верёвки и завязала их на его шее. Только тогда Сандор осмелился поднять взгляд и тут же встретился с глазами Сансы — и доброта, сквозившая через синеву холодных глаз, и раздражала его, и удивляла. Прежде чем он успел собраться с мыслями, Санса проговорила с достоинством, которому позавидовал бы и он сам: — Теперь мне не нужна защита. И мне не нужен личный королевский гвардеец. Леди Бриенна дала клятву моей матери, поэтому она всегда рядом со мной. Но если вы захотите остаться… — она умолкла, глядя на Пса и всё так же держа руку на его плече. Он уже собирался что-нибудь возразить, она прекрасно знала это, но молчал, как будто пытался дать ей шанс, а Санса не знала, как им воспользоваться. — Я долго думала о том, что вы предлагали мне. О побеге из Королевской Гавани. Конечно, я знаю, что ошиблась, решив, будто Станнис Баратеон одержит победу, но я не сильна в военной стратегии. Она вернулась обратно в кресло — там она чувствовала себя уверенней — а Пёс начал сомневаться, что подарок действительно был предоставлен ему по душевной доброте. Быть может, птичка всё ещё боится его? И пытается задобрить, лишь бы он не причинил ей вреда? Да неужели она даже не поумнела? Он встал с кровати, сделал несколько шагов к столу — мантия, казалось, летела за ним, пристав, как надоедливая муха. Сандор взял со стола бутылку черничного вина, зубами откупорил её и начал пить прямо из горла, пытаясь залить безразмерную злость, фонтаном вскипавшую внутри. — Если ты думаешь, что мне некуда пойти, — заговорил он, всё еще не оборачиваясь к Сансе, — и поэтому смилостивилась предложить мне здесь место… Не надо. Если ты всё еще боишься меня, я не нуждаюсь в твоей милости. — Дело вовсе не в этом, — терпеливо произнесла она. — Я предлагаю вам выбор. Вы можете идти своей дорогой, а можете остаться в Винтерфелле… и быть… — Твоим советником? — фыркнул Пёс, который никак не понимал, к чему Санса клонит. Он стоял спиной и не видел, как Леди Винтерфелла начала кусать губы и нервно теребить пальцы, и, уж конечно, понятия не имел, о чём она думает. — Я убийца, а не полководец. К тому же, твой братец правит знатно, хотя и у него есть яйца, чтобы убивать, а не чтоб думать и просчитывать наперёд шаги своих врагов. — Я говорю вовсе не об этом. — Санса вздохнула, решив, что ей нужно быть честной. В конце концов, это Сандор Клиган — человек, защищавший её в Королевской Гавани, и он заслуживает знать правду. Она сжала руку в кулак, закрыла глаза и произнесла: — Я хочу, чтобы вы остались. Я не прошу присягать мне на верность, служить или носить рыцарские знаки отличия… — Серьёзно? — Пёс невесело усмехнулся, бросив на неё взгляд через плечо. — На тебя это не похоже, пташка. — Я не пташка, — решительно проговорила Санса, поднимаясь с кресла. — Я была такой прежде, но мне пришлось стать другой. Пришлось научиться… — Да ладно, не обижайся, — он махнул рукой, снова прикладываясь к бутылке, — но ведь голос у тебя и правда что надо! — Белый вам к лицу, — выпалила она, более ни о чём не раздумывая. Санса знала, что не выдержит дальнейших расспросов — к тому же, она ужасно нервничала. Она прекрасно помнила, как несправедливо прежде относилась к Джону, как незаслуженно не воспринимала его всерьёз, и как точно так же ей был противен Пёс. И, как бы ни велико было её желание загладить перед ним свою вину, любого действия было недостаточно, хотя она и не делала ничего из жалости, как полагал Клиган. Дело было вовсе не в ней, а в благодарности, заботе и, наконец, любви, возраставшей всё более и более по мере того, как шли дни с последней их встречи. Пёс не успел ничего возразить. Он не привык, чтобы леди вели себя так — нервничали, сбивчиво говорили, резко разворачивались и выскакивали из комнаты. Он корил себя за то, что не может понять, чего хочет она, но ещё больше его раздражало непонимание того, чего хочет он сам. Он развязал мантию и хотел было её бросить, скомкав, на пол, но что-то его остановило — и, относясь к ней гораздо бережливей, чем в любой из дней в Королевской Гавани, Пёс аккуратно сложил её и положил на кресло, в котором только что сидела Санса. И неужели она пришла, только чтобы попросить его остаться? И так разнервничалась, подумав, что он откажет? Да зачем ему отказываться, седьмое пекло. Как будто есть выбор. Или цель в жизни. Грохнуть брата, разве что, но что останется, когда не будет Григора? Санса и Винтерфелл. Ну ещё бы, можно было бы себя даже не спрашивать. Она же только говорит, что её защищать не нужно, а Серсея наверняка всё еще ненавидит её за смерть её гадкого сынка. Да и можно ли быть в безопасности, когда вокруг столько недоброжелателей? Недоброжелатели всегда есть. И их нужно убивать, а у Сандора это так хорошо получается. В отличие от Сансы. Забавно, как он нашёл смысл жизни там же, где когда-то его потерял. Из мыслей Пса выдернул настойчивый стук в дверь. Он было решил, что это снова Санса — хотя и не знал, зачем ей возвращаться — и быстро подошёл к двери, дёрнул за ручку и действительно увидел копну рыжих волос: вот только это была далеко не его пташка. — Тормунд? — Он самый! — одичалый широко улыбался, а от его огромных зубов воняло перегаром. — Ещё не спишь, Собака? — Чего тебе? — грубо спросил Пёс, решив, что исправлять этого великана даже смысла нет — всё равно забудет. — Решил заглянуть, пожелать спокойных снов, — он поправил пояс и погладил себя по животу — видать, за ужином наелся до отвалу. — Да и просто, твоя дверь попалась по пути. — Идёшь к своей бабе? — с усмешкой спросил Пёс. — О, да! — Тормунд выпучил глаза. — Мне сказали, она не знает о нашем возвращении. Представляешь, как она обрадуется? — Пёс кивнул и ехидно ухмыльнулся, захлопнув перед одичалым дверь. Раздался громкий стук, и Тормунд, отпрянув назад, задумался над манерами этого странного грубоватого рыцаря. Что ж, дверь он запер, спокойной ночи пожелал — значит, долг вежливости выполнил. Теперь самое время идти к красотке Бриенне, которая, хотя и спала в другой башне, но всё-таки стоила пары десятков шагов даже по холодному ночному воздуху. Тормунд снова поправил куртку, похлопал себя по животу и спустился вниз, вышел на улицу и направился в башню, в которой была заточена его женщина. Несколько коротких стуков, и Тормунд, улыбаясь во все 28 оставшихся зубов, тяжело дышит, ожидая, пока отворится дверь. Он чуть ли не прикладывает к ней ухо, надеясь услышать шаги Бриенны, но звук бешено колотящего сердца всё равно заглушает всё остальное. Тормунд зажмурился, готовясь лицом к лицу встретиться с любимой, как вдруг она отворила дверь и… молча оглядела одичалого с головы до ног и нахмурилась, увидев, как тот складывает губы для поцелуя. Вот же извращенец — да ещё и пришёл так поздно! — Что ты здесь делаешь? — спросила она как всегда медленно, не теряя достоинства. Тормунд почувствовал, как ему становится жарко. Он скучал. — Я подумал, что ты будешь рада видеть меня, — произнёс он, наконец-то открыв глаза и расставив руки для объятий. Бриенна же стояла, как обычно, опустив взгляд вниз, сжимая и разжимая пальцы. Понимая, что ему не рады (в конце концов, Тормунд был далеко не самым тупым одичалым на свете), он всё-таки опустил руки и произнёс: — Там, за Стеной, было холодно, но мысли о тебе меня согревали. Было холодно, морозило, мне казалось, что я вернусь, и у меня яйца отвалятся, но я думал о тебе, Бриенна, красотка! Впервые в жизни её назвали красоткой без сарказма. Но почему-то это не очень вдохновляет. — Это же бред, — возмутилась Бриенна, но её лицо, как и прежде, не выражало ничего, кроме недоумения. — Зачем вы вообще туда ходили? — Ради королевы, которая спит с братом, — объяснил тот. — Сноу думает, что нужно показать ей мертвеца, если мы хотим заручиться её армией. Возможно, не лучшее решение, но он же наш король, так что я и спорить не стал. — Бриенна слушала его, склонив голову и бросая неуверенные, но красноречивые взгляды. Она не решается посмотреть на него, думал Тормунд, потому что пытается смириться с мыслью, что действительно скучала. Ведь когда ты такая гордая и независимая женщина, допустить такую мысль невозможно, но вот он, Тормунд, стоит перед ней, и Бриенна понимает, что рада его видеть. Разве можно иначе истолковать её молчание? Тем временем, одичалый продолжал: — У неё ведь большая армия, у этой львицы, да? — Послушай, — произнесла Бриенна, всё так же не поднимая на него взгляда, но сделав решительный шаг вперёд и закрывая дверь своей комнаты. Тормунд было отпрянул, но поняв, что ещё чуть-чуть, и они впервые окажутся близко к друг другу, остановился. Остановилась и Бриенна, поняв что напрасно затеяла сближение. Она сжимала и разжимала руки в кулаках, кусала губы, всё больше и больше нервничая, а Тормунд только не хихикал — так красноречиво было её поведение. — Я не знаю, как объяснить это. — Тебе вовсе не нужно объяснять, — произнёс Тормунд, делая шаг по направлению к ней: он почти взял её за руки, но Бриенна быстро отступила назад, зайдя в комнату и вытащив кинжал из ножен: ох, как же красиво она сопротивлялась! — Нужно лишь чувствовать. В этом вся прелесть любви — ты так не думаешь? В том, как она существует, хотя ты даже не видишь её, но можешь… чувствовать. — Он снова сделал шаг вперёд, протянув руку к выставленному вперёд кинжалу. Бриенна смотрела на него с недоверием. — Я не трону тебя, обещаю. Я убивал, но и ты убивала. Мы достойны друг друга, моя медведица. — Я не чувствую ничего, кроме отвращения, — произнесла она, всё равно не изменяясь в лице. Это и заставило Тормунда думать, что она снова лукавит, снова прячет истинные эмоции за маской неприступности. — О! Отвращение — знакомое ощущение. Примерно то же я чувствовал каждый раз, когда видел белых ходоков, — он ей подмигнул. — Белых ходоков? — впервые за долгое время в голосе Бриенны звучала заинтересованность. Она все ещё крепко держала кинжал, но её рука начала подрагивать. — Да-а-а-а, — завороженно протянул Тормунд. Стоять он устал, а поэтому сел прямо так, на пол, из-за чего Бриенна затопталась на месте: нельзя же позволить ему здесь сидеть, прямо в коридоре? — Я бы мог рассказать тебе о них, если бы ты пустила меня. Выпили бы чаю. Или вина. Тебе какое больше нравится? Впрочем, у вас, южан, тут всё равно ничего вкусного нет — не то, что за Стеной! Иногда я скучаю по тем местам, но когда задумываюсь об упырях, желание возвращаться как-то пропадает. Бриенна думала. Белых ходоков она боялась, хотя и прекрасно понимала, что рано или поздно с ними придётся столкнуться — ведь она пообещала защищать дочерей Кейтилин Старк. А о том, чтобы Арья осталась в Винтерфелле, когда придётся выходить на последнюю битву, не могло быть и речи; сколько бы битв ни было, она захочет быть рядом с Джоном — и Бриенне невольно придётся тоже быть там. С другой стороны, сейчас рядом с ней был человек, который видел белых ходоков и мертвецов, идущих следом, и, судя по всему, он их даже не боялся. Бриенна наконец-то осмелилась взглянуть на него: Тормунд всё ещё сидел на полу, ожидая ответа, и, казалось, тщательно что-то пережёвывал: по крайней мере, челюсти его работали без остановки. — Вы храбры, — сдержанно произнесла Бриенна. — Нужно это признать. Должно быть, ваши смелость и решимость не раз спасали вам жизнь. — Когда Джон Амбер, этот ублюдок, чуть не выгрыз мне глотку, я думал вовсе не о своей храбрости. Хорошо убиваешь из-за двух вещей: ты либо безмозглый, либо дерёшься за чью-то задницу, в том числе за свою, или за чужую, которая тебе дороже всех остальных задниц. — Он поднялся с места, подходя к Бриенне и снова заставляя её отшатнуться назад. — Но когда я вцепился в него и откусил у этого ублюдка ухо, а потом и вовсе выдрал его поганый язык, я думал вовсе не о своей заднице. Я думал о вас, миледи. Бриенна скривилась: она ведь даже не миледи! И неужели ей ради рассказов о белых ходоках придётся проводить время с этим человеком? Ведь потом он вернётся в Восточный Дозор, а что случится после — знают одни лишь Боги, да и то необязательно. Быть может, Джон Сноу вернётся в Винтерфелл со своей драконьей королевой, скажет, что времени больше нет, и каждый из них отправится за Стену. Им дадут оружие из драконьего стекла, и настоящие драконы будут летать, сжигая мертвецов… Бриенна закрывала глаза каждый раз, когда думала об этом. Быть может, конечно, она всегда была к этому готова, как и умереть, и всё же, страх возобладал над ней и заставил произнести: — Возможно, нам и правда есть, что обсудить. Тормунд решительно поднялся на ноги, всем своим видом показывая, что готов обсуждать не только ходоков. Да и не только обсуждать. Бриенна скривилась, стараясь не думать о склонности одичалого к ней, и всё-таки пропустила его внутрь. Тормунд засмеялся, оглядывая её комнату, снова хлопнул себя по животу, и дверь за ним закрылась. Стало совсем темно. Санса медленно бродила по башням, водя ладонью по тёплым стенам, Пёс сладко спал, не видя снов, Бриенна и Тормунд разговаривали (точнее, разговаривал-то Тормунд, никак не нарадуясь, что его так внимательно слушают), а Берик и Торос, спрятавшись в столовой, вновь пропустили по кружечке черничного вина. Они часто так собирались — и, не разговаривая ни о чём, просто пили. Да и вообще, бывало, друг другу признавались, что обсудили уже всё, что можно было обсудить. Теперь не оставалось ничего, кроме бесконечных путешествий, битв, клинков — и, помилуй, Боже — воскрешений. Но всё это так смешило их обоих, что уже не имело абсолютно никакого значения, и они пили так много, сколько вообще в них влезало и сколько можно было достать, никого не грохнув, под покровом ночи. Джендри, как и обещался, был в кузнице — но вовсе не хотел спать. Долго, очень долго он просто ждал, когда к нему придёт Арья; а в том, что она придёт, он даже не сомневался. Слишком настойчиво она хотела с ним всё обсудить, а после обеда они так и не встретились. Она то и дело говорила об убийствах, бросая на него косые взгляды, чем жутко пугала, и, кажется, совсем не волновалась и не думала, что говорит о чём-то страшном, словно рассказывала, как с утра каталась на лошади. И Джендри, начищая бесчисленные мечи при слабом отблеске свечи, стоявшей на столике перед ним, не думал о предстоящем разговоре — мысли были бесполезны, а нервозность была не в его духе. Винтерфелльская кузница не имела стен, поэтому воздух был свежий и холодный, а земля — заснеженной. — Забавно, в прошлый раз мы тоже прощались в чём-то наподобие кузницы, — неожиданно произнёс её голос, и Джендри, хотя и обещавший себе не волноваться, вскочил, выронив меч из рук. Громко лязгнула сталь: Арья опустила на неё взгляд, не двигаясь с места и не меняясь в лице. — Вот только тогда ты так не прыгал. И это была пещера. Где-то в Речных Землях, помнишь? — А ты не подкрадывалась незаметнее ветра, — вздохнул Джендри, снова усаживаясь на старый мешок и поднимая меч с земли. Арья прошла вперёд, усевшись перед ним на такой же мешок, и огонь, озаривший её лицо, сделал глаза Арьи ещё светлей, чем обычно. При таком свете она была даже чем-то похожа на сестру. — Да, — заговорила она, когда Джендри отряхнул меч от грязи, — я действительно научилась многому. — Я слышал, — закивал тот, — и что это ты вырезала всех Фреев… и грозишься убить Серсею, и… — Я хотела убить ту Красную Ведьму, — перебила Арья. Джендри перестал чистить меч и поднял на неё взгляд. — Которая тебя увезла. Ты ведь её помнишь? — Ещё бы я её не помнил! — Джендри хотел было выругаться, но вовремя остановился, вспомнив, кто перед ним, и сами воспоминания заставили его усмехнуться. — Она пыталась меня убить. Знаешь, как я теперь ненавижу пиявок? И жрецов? И Братство? Тормунд засадил их в клетку, когда мы пришли в Восточный Дозор, и, клянусь тебе, если бы не Джон, я бы даже не подумал согласиться идти с ними! — Вы с Джоном теперь друзья? — Арья улыбнулась. — Он неплохой парень. — Да. Хорошо, когда у тебя такая семья... Я бы напомнила тебе, как предлагала уехать со мной. — Заложив руки за спину, Арья встала с мешка и стала расхаживать вокруг, словно и не хотела смотреть на Джендри, или по какой-то причине боялась встретиться с ним взглядом. — Я бы никогда с тобой так не поступила, ты же знаешь? Не предала бы тебя. Не захотела бы твоей крови. Мы же… — У тебя есть вся жизнь, чтобы напоминать мне об этом, — Джендри снова невесело усмехнулся. — Но, всё-таки, я никак не мог ожидать того, что произошло. — Никто не может, — тихо произнесла девушка. Арья остановилась за его спиной. Кто угодно мог бы подумать, что в кромешной тьме ничего не видно, но только не она; навострив уши, она слышала, как тряпка ходит по лезвию, как Джендри едва заметно раскачивается и топает ногой, и как спокойно бьётся его сердце. Она могла бы проткнуть его, будь только необходимость, как если бы видела его прямо перед собой, и ничего бы ей не мешало. — Ты всё ещё хочешь её смерти? — спросила Арья тихо, а Джендри, не особо обращавший на неё внимания, лишь оглянулся и быстро ответил: — Смерти? Ты думаешь, это решает все проблемы? — Разве нет? — произнёс её тихий голос, и Джендри вздрогнул, когда на его плечо лёг её меч. Тонкий, но острый, он щекотал его лицо. — Тебя это успокоит? — спросил он, давно привыкший к её чудачествам, и, не обращая на Иглу внимания, встал, относя меч к стойке и оставляя его там. Арья казалась возмущённой: она подскочила к нему и, не успел Джендри отойти, выставила меч вперёд, готовая в любой момент проткнуть его, как тогда, с мальчишкой в Королевской Гавани — он вроде конюхом был, Джендри этого уже и не помнит. — Ничего не хочу сказать, но способы заигрывания у вас, миледи, странные. — Я НЕ МИЛЕДИ! Она что, высосала из тебя всю решимость? — чуть ли не взвизгнула Арья, снова становясь похожей на маленькую девочку. — Что с тобой произошло, что ты так… — А ты знаешь, где я был? — резко возразил тот, наступая вперёд — его обуревала смелость, и он, казалось, не боялся даже напороться на её меч. — А ты знаешь, где была я? — отвечала та, всё-таки делая шаг назад. Джендри чуть не расхохотался — они снова скандалили, как в старые-добрые! — Нет, ничего я о тебе не знаю, — он развёл руками и сел на мешок, кивая Арье на другой, — но мы никуда не торопимся, так что я не против послушать! Могу и сам рассказать тебе, что да как, ты же давно не была в Королевской Гавани, а я провёл там последние пару лет. Я полезен. Я всё знаю. — Ничего ты не знаешь, — пробурчала Арья, но на мешок всё-таки села, повесив меч на пояс. Ещё несколько секунд она молчала, глядя в темноту, и Джендри её совсем не видел, но потом она заговорила о последних днях в Братстве, о сбежавшем Псе, Бриенне и Браавосе… тут она умолкла, словно собираясь с силами, и лишь потом рассказала ему о Черно-белом доме, о леди Крейн и Бродяжке… — С ума сойти, — только и смог выговорить Джендри. — И ты теперь можешь… в кого угодно? — Да, — кивнула Арья, — если его лицо есть в зале ликов. — И ты можешь… в любой момент… — Да, — она пожала плечами. — Показать? — Нет, я… я тебе верю, — проговорил он с запинкой. И, хотя лица Арьи он не видел, но был уверен, что и она сидит перед ним и улыбается, наслаждаясь его молчанием. Джендри смог лишь нервно усмехнуться, а улыбка Арьи — он в этом почти не сомневался — сделалась ещё шире. Вздохнув, она весело спросила: — Ну, а ты где был и что видел? — Я… да я просто… — он снова расхохотался. — Плыл. Я просто плыл. Теперь уже и Арья не смогла сдержать смеха. Она давно не позволяла себе смеяться — вот так просто, ни о чём не задумываясь и не беспокоясь. Ей не нужно было бояться, что кто-то за ними следит, или что человеку перед ней не стоит доверять. Она всегда знала, кто Джендри такой, и кем он был для неё самой, а поэтому не удержалась и, встав со своего места, быстро подскочила к нему, обняла и спрятала голову у него на груди. Смех прекратился, и Джендри — неловко теперь было ему — погладил её по спине. Она слишком маленькая, чтобы убивать, не то, что я со своим молотом — и мы с ней так не похожи. Но, седьмое пекло, как же я рад её снова видеть. — Я рада, что ты жив, — прошептала она, вздохнув и прижимаясь к нему ещё крепче. — Да. Я тоже, — ответил Джендри, коротко улыбаясь. Он и не думал, что ночь на севере может быть такой тёплой. Арья отпрянула от него, несколько секунд её руки лежали на его груди, но потом она сделала шаг назад. Её глаза были испуганы. — Ты ведь останешься, правда? — спросила она, и всю её серьёзность и холодность как рукой сняло. Арья вновь поджимала губы, жевала их и, казалось, даже нервно вздыхала, как если бы снова смотрела, как его увозят. — Мы всё еще можем быть семьёй, если ты захочешь. Я знаю, Джон не будет возражать против того, чтобы ты остался — и ты станешь его кузнецом или оружейником, и… — Я — сын своего отца, — перебил её Джендри, но Арья молчала, ожидая дальнейших слов. — Мне не нужно быть ничьим оружейником. Я — единственный Баратеон, оставшийся в живых, я продолжатель рода, представитель знатного дома. — Ты бастард, — произнесла она с трогательной усмешкой. — Как и твой брат, — кивнул Джендри. — И разве ему это мешает? Ему ничего не мешает, подумала Арья. И Джендри ничего не помешает, чего бы ему ни захотелось… если он выживет в этой войне, конечно. И тут Арья поняла: ей хочется, чтобы он выжил. Ей хочется, чтобы он стал Баратеоном, чтобы такие, как Санса, не смотрели на него свысока. Тогда, конечно, на него станут смотреть иначе; но вряд ли будут смотреть так, как на него смотрит она сама. Фамилия — это не главное, и всё же, Арья прекрасно знает, что может случиться, когда Джендри будет объявлен наследником. Знал это и Джендри. Они оба знали, что это случится, и невысказанные догадки так и повисли между ними в темноте. Неизбежность грядущих ночей, проведённых рядом, казалась неизбежной, что бы ни произошло наутро. — Идём, — вдруг произнесла Арья, разворачиваясь к замку. — Покажу тебе твою комнату. — Я уже там был, — возразил Джендри, и всё же послушно пошёл следом. Неподалёку, буквально через три стены, под тёмным небом, на которое наконец-то высыпали звёзды, лежали двое. Положив сумки под головы, они смотрели на небо, поливали друг друга вином, даже смеялись, чего обычно не делали, и почти ни о чём не разговаривали. Они уже обсудили всё, что можно было обсудить, и теперь лишь пили, наслаждаясь крепостью, в которой никогда не были, и миром, терпевшим их уже три десятка лет. — Всё-таки, что ни говори, старина, а здесь очень хорошо, хотя и холодно, — произносит Торос, снова прикладываясь к вину. Капли стекают по его рыжей бороде, задевая ворот и попадая на спину, и он хрипит, наслаждаясь терпким вкусом и запахом черники. — Ты как никогда прав, друг мой, — отвечает Берик с улыбкой, и его единственный глаз закрывается в полудрёме.