Masques et demons

Лишь сейчас Дазай казался настоящим, скинувшим ту маску идиота, предлагающего умереть каждой красивой девушке и попадающего в глупые ситуации. Казалось, именно сейчас он смог избавиться от надоевшего образа и обрушить на Чую волну своего безразличия, свою тьму и заставить мафиози покрыться мурашками одним прикосновением пальцев, которые были холоднее любого ледника в Ледовитом океане. Осознание этого вызывало у Чуи асфиксию и вынуждало цепляться за плечи бывшего напарника, тихо матерясь на собственную слабость в ногах и дрожащие колени. Ничто и никто не может заставить Дазая сбросить все свои маски, оголить до неприличия израненную душу. Может, одна маска и отлетит в сторону, но это не означает, что Дазай не попытается выкрутиться из столь неприятной ситуации. Он ни за что не позволит видеть себя настоящего, потому что это слишком рискованно и опасно, сравнимое с тем риском для жизни, которому детектив подвергал себя в прошлом, работая на другой стороне. Никому не дано смотреть в душу Дазаю так же пристально, как это делает Чуя. Голубые глаза и правда смотрят прямо в душу, заставляют Дазая немного поёжиться от столь пристального и холодного взгляда, но это длится не долго. До первого прикосновения, поцелуя и приглушённых ругательств со стороны Чуи, не способного похвастаться огромным терпением и выдержкой. Он не любил сидеть в засадах, будучи совсем «зелёным», не говоря уже о странных играх Дазая с его телом. Ему хотелось сломать пальцы этому ублюдку, когда тот снова начинал медлить, бормоча что-то о том, что его партнёр слишком нетерпелив. Тонкие и чересчур изящные пальцы словно касаются струн утончённой скрипки, пытаясь добиться более красивого и мелодичного звучания, подходя к задаче с аккуратностью и огромным запасом терпения. Они пытались найти идеальное звучание, чтобы сердце переставало биться, а сознание испытывало эстетический оргазм, пока уши улавливали прекрасную мелодию и наслаждались мастерским владением инструментом. И всё звучит слишком красиво, но в представлении Чуи это скорее похоже на пытку, ведь именно он кусает губы, комкает в руках простынь и тяжело дышит, издавая томные стоны, предоставляя Дазаю возможность потешить своё самолюбие. Просто Чуя никогда не умел отказывать Дазаю, даже если его идеи казались полным бредом. Чтобы понять Дазая, нужно внимательно следить за ходом его мыслей, иначе во время путешествия из пункта «А» в пункт «Б» можно заплутать, несмотря на то, что путь лежал исключительно по прямой. А мысли Дазая очень сложны и несуразны, поэтому в коридорах его сознания до сих пор блуждали многие из тех, кто когда-то попытались «разгадать» его. И вычислить единственного человека, сумевшего дойти до конца, очень легко — нужно просто присмотреться к окружению детектива и понять, кого он пытается скрыть от всего мира, бережёт, как зеницу ока, как бесценное сокровище. Ответ будет лежать практически на поверхности и иметь ярко-рыжие волосы, дурной характер и вредную привычку выкуривать в день чуть ли не всю пачку сигарет. Признания в ненависти давно потеряли свой вес, но они оба продолжают говорить это презрительное и полное желчи «ненавижу», глядя в глаза друг друга, словно мир рухнет, если они наконец-то признаются в совершенно противоположных чувствах, скрытых за тем самым презрением и желчью. Эти слова каждый раз почти соскакивают с языка, тут же заглушаясь громкими стонами и бесконечными поцелуями, от которых болят губы. Они, может быть, и снимают все маски, находясь наедине, но признание собственных чувств и истинной мотивации происходящего — это настоящие извращение. Грозный глава мафии превращается в хрупкого, млеющего от поцелуев и совершенно обычного Чую, из чьей головы возможно вышибить все мысли одним прикосновением. Его глаза плотно зажмурены, а слегка опухшие от укусов губы, с которых срываются стоны, приоткрыты и пытаются схватить необходимый сейчас воздух. Чуя сжимает в руках простынь и признаётся самому себе, что совсем не боится быть подчинённым. Это не пугает его, особенно когда это пытается сделать Дазай, скользящий руками по его телу и словно нарочно избегая тех мест, где кожа горела самым настоящим пламенем. В глазах Дазая — самая настоящая жадность. Он не может даже предположить того, что кто-то ещё способен довести Чую до такого состояния, что кому-то будет позволено касаться этой аристократично белой кожи с просвечивающимися голубыми венам и оставлять на ней следы, позорные клеймо для того, чтобы лишний раз показать свою власть над этим человеком. Мысли о подобном разжигают внутри Дазая огонь, и он слышит громкий шлепок и вскрик Чуи, с запозданием понимая, что слишком сильно ударил того по бедру, утонув в своих мыслях, потеряв связь с реальностью, в которой, к счастью, Чуя принадлежит только ему. И именно это настоящий Дазай — не умеющий контролировать поток собственных мыслей и утопающий в нём, до безумия жадный и одержимый идеей овладения, тотального контроля. Чуя уверен, что будь у Дазая возможность контролировать его в каждой из параллельных вселенных, то тот бы ей воспользовался. Это похоже на бесконечный и совершенно безумный танец похороненных заживо душ. Им ничего не остаётся, кроме как тянуться друг к другу, словно магниты, и цепляться за любую возможность доказать самим себе, что они ещё могут чувствовать, что внутри них ещё горит огонь жизни, трепещет при каждой их встрече. Они и правда готовы продолжать это до бесконечности, потому что признавать себя мёртвыми не особо хотелось. Тогда вся жизнь станет похожа на театр, в котором они — бездушные куклы в руках умелого кукловода, желающего нажиться на них и бросающего в тёмный угол тряпичные марионетки после каждого удачного выступления. Человек на роль кукловода у них уже имелся, в отличие от выхода. Исполосованные шрамами руки прижимают Чую к такому же израненному телу, словно это и правда было танцем, и тот ловит чужие губы своими, чтобы запечатлеть на тех очередной поцелуй, наполненный настоящими, неподдельными и говорящими о многом чувствами и эмоциями. Кислорода в лёгких непозволительно мало, но Чуя остервенело целует искусанные губы и скользит пальцами по шрамам на плечах Дазая, зная каждый из них. Если для того, чтобы понять обычного человека, нужно заглянуть ему в душу, дождавшись откровенного разговора, то в случае с Дазаем было достаточно взглянуть на его тело, на те уродливые шрамы, которые отталкивали при взгляде на них и трепетно хранили всю историю детектива. Какие-то из них получены на миссиях, но большинство — результаты чрезмерной ненависти Дазая к самому себе, поэтому он прятал их за бинтами. Он скрывал тот факт, что является таким слабым и уязвимым человеком. Только Чуя мог видеть его таким и не отводить взгляд, говоря, что шрамы — это уродливо. Только Чуя мог касаться этих шрамов и оставлять на них поцелуи, пропуская всю чужую боль через себя и пытаясь забрать её. Собственное имя, срывающееся с чужих губ, опьяняет сильнее любого многолетнего виски. И, наверное, самооценка Дазая взлетает до небес, когда Чуя шепчет его имя в самые губы, повторяя из раза в раз, словно мантру, и прибывая на грани. Весь мир сокращается до голубых глаз, отдающих синевой океана, которые застилает пелена возбуждения, отчего крышу сносит окончательно. В его руках Чуя становился хрупким, словно фарфор, и податливым, как мёд. Дазай считает это восхитительным и целует тонкую шею, замечая, как много на ней укусов. Слова о том, что Дазай оставил тёмное прошлое и ни за что к нему не вернётся, — сплошное вранье. В нём ещё была эта необъяснимая тьма, Чуя чувствовал её каждой клеточкой своего тела, глядел Дазаю в глаза и видел там отголосок той забытой жестокости и отсутствия понятий о морали. И только он мог видеть Дазая таким, потому что тот мог доверять лишь ему. Чуя был спасательным кругом для Дазая. Он цеплялся за него всеми силами и надеялся, что бывший напарник и дальше будет вытаскивать его с того света, вовремя перерезая верёвку и громко матерясь. Без Чуи он бы давно задохнулся под сотнями масок на своём лице, не имея возможности сбросить хотя бы одну, чтобы дышать стало чуточку легче. Только Дазаю под силу сдержать демона, рвущегося наружу из Чуи, говорящего с тем каждую ночь голосами сотен подобных себе дьявольских отродий. Дазай видел, что происходит, если вовремя не остановить демона, что захватил разум и тело Чуи, и обжигал хрупкое тело горячими прикосновениями, стараясь забыть невысокую фигуру напарника среди горы трупов и луж крови. Кто выдержал бы подобную картину, каждый день возникающую в голове, словно напоминание, что твой напарник — настоящее чудовище? Пожалуй, никто, кроме Дазая. Демон Чуи и вовсе пропадал, когда Дазай был так опьяняюще близко, касался осквернённого проклятьем тела и вызывал головокружение, асфиксию одними поцелуями. И Чуя забывал обо всём, потому что все мысли вышибало из головы, и он мог лишь бездумно подаваться на встречу желанным прикосновениям, несдержанно стонать и бормотать имя детектива под нос, игнорируя тот факт, что он словно сходил с ума от наполняющего его наслаждения. Это было лучше, чем выпивать в гордом одиночестве и бороться с устрашающим шёпотом в голове. Они могли больше не контролировать своих внутренних демонов, боясь последствий или быть полностью порабощенными ими. Только их близость помогала им. Но это быстро проходило. Реальный мир настигал их ранним утром, когда нужно было снова занимать позиции по разные стороны баррикад, позабыв о том, что совсем недавно они нуждались друг в друге больше, чем в кислороде. Это всегда было непросто. — Не смотри на меня так, — шёпот Чуи разрезает воздух, после чего он тянется за сигаретами. — Я не могу, — усмехается Дазай и забирает у Чуи сигарету, тут же прикуривая. — Ты слишком красивый сейчас. В ответ Чуя лишь закатывает глаза и затягивается, смотря в окно и мысленно считая, сколько у них ещё времени до рассвета. — Ты никогда не думал о том, чтобы уйти? Вопрос совершенно абсурдный, и Чуя не собирается на него отвечать. Боится признаться самому себе в том, что больше всего в жизни желает уйти от всего этого дерьма. Он больше не хочет заниматься тем, что медленно убивает его, заставляет сходить с ума. — Всё бы наладилось, — продолжает нести бред Дазай. — Мы смогли бы уехать. Нас бы ничего здесь не держало. — Это бред, — фыркает Чуя, выдыхая дым в лицо Дазаю и стряхивая пепел в пепельницу. — За пределами города ни ты, ни я никому не нужны. — Мы будем нужны друг другу, как и сейчас. — Меня тошнит от твоих слащавых бредней, Осаму, — Чуя тушит сигарету и устраивается на подушке. Но он не закрывает глаза, боясь заснуть. Дазай следует его примеру и ложится рядом, обхватывая тело Чуи руками и прижимая того к себе, уткнувшись носом в грудь, украшенную засосами и укусами. Это лучше любого произведения искусства. — Всё могло бы быть спокойно, — продолжает мечтать Дазай, прикрыв глаза и наслаждаясь тем, как Чуя перебирает его волосы. — Мы могли бы не скрывать свои отношения, жить вместе… Денег, которые мы заработали в мафии, хватило бы на огромный срок. — Замолчи, — тихо произносит Чуя и сжимает волосы Дазая, понимая, что хочет этого. Хочет этой спокойной жизни, до которой ему никогда не дотянуться. Дазай заглядывает ему в глаза, и Чуя кусает губы. — Мы никогда не сможем жить спокойно, даже если избавимся от грязного прошлого. Моя Порча никуда не денется, как и тьма, пожирающая тебя, Осаму. Нам не дано быть счастливыми, и тебе пора смириться с этим. Жестокая реальность всегда была рядом, дышала прямо в затылок Дазаю, и тот не мог убежать от неё. Он ненавидел мечтать, потому что это ослабляло бдительность, благодаря чему реальность могла вонзить нож ему в спину, напомнив, что мечты рано или поздно закончатся, а она будет всегда рядом. Это было настоящей пыткой. Они целуются ещё очень долго, и в какой-то момент Чуе кажется, что он не сможет перешагнуть порог квартиры. Он жадно отвечает на поцелуй и сжимает каштановые волосы, чувствуя, как внутри заново разгорается ничем необъяснимый жар, который он чувствует лишь рядом с Дазаем, прижимаясь к нему и чувствуя холод его кожи даже через одежду. В это мгновение кажется, что это было их последней встречей. — Отпусти меня, — шепчет Чуя и пытается отстраниться, но руки, сжимающие его талию, не позволяют этого сделать. — Останься, — просит Дазай и целует Чую в висок, не реагируя на его попытки вырваться. — Потом, — обещает Чуя, хоть и понимает, что сможет позволить себе такую роскошь далеко не скоро. И Дазай отпускает его, чувствуя, как пустота и тьма снова заключают его в свои объятия, как все эти маски вновь возвращаются к нему, заставляют вспомнить, что теперь он должен быть хорошим актёром. Это немного мешает работе. А Чуя срывается на бег и закрывается в своей машине, тяжело дыша и хватаясь за шею, готовый закричать и отдать всё ради того, чтобы никогда не расставаться с Дазаем, не лишаться его лечебных прикосновений. Их демоны явно будут с нетерпением ждать новой встречи, чтобы потом снова наброситься без предупреждения и унести обратно в пучину злости, грусти и отчаянья. Так происходит всегда и исключений не будет.