Мы снова встретимся в Аду

Воздух изменился. Впервые за долгое время он ощущает свежее дуновение, растекающееся волной по телу и оседающее где-то внутри солью и медью. Это сочетание простора, свободы и безумия крови однозначно понравилось бы Хидану больше, чем затхлый смрад собственного разлагающегося тела, гниющего дерева и земли. Какузу лениво скользит взглядом по морю с мерно покачивающимися трупами и берегу, ожившему от сражений шиноби с армией Белых Зецу. Он не испытывает возбуждения битвы, которое ощутил бы сейчас Хидан: чувство слабого чужого контроля от техники Нечестивого воскрешения досаждает. Никто не заплатит ему за второе бессмертие. Игра не стоит свеч с самого начала, и воскрешённый теряет к ней интерес. Равнодушно поддаваясь велению техники, он разрывает плоть ближайшего шиноби. Чёрные нити опутывают рёбра жертвы, ломают их с хрустом, утонувшим в звуках сражения. Сердце захвачено. Закоченевшее тело Какузу отогревается пульсацией ещё живых новых сердец. Нукэнин не ощущает рядом знакомой чакры. Хидана здесь нет. Какузу подмечает это вслух для подоспевшей троицы Ино, Шикамару и Чоджи. Слова о том, что жрец жив, вызывают у девчонки гнев: — Он гниёт под землей! Какузу лишь усмехается. Толстые нити на щёках и скулах напрягаются, стягивая кожу. Он вырывает последнее сердце и позволяет его теплу растечься по телу. Четыре маски высвобождаются. Какузу не намерен сражаться забесплатно ради чьей-то прихоти, он перенаправляет внимание троицы на Сарутоби Асуму и отправляет маски в гущу тел, криков и поднятой пыли. «Будем считать это залогом за моё воскрешение», — он обращается к невидимому кукловоду, пока взгляд теряется вдали вод, где расцветают багровые цветы из стекающей с берега крови, чтобы унестись волнами в мутную глубь. Рядом оказывается пара шиноби из Конохи. Какузу смутно помнит их и позволяет связать себя цепью, жертвуя руками. Пусть думают, что поймали. Наивные. — Мы тебе в тот раз задолжали. Надеюсь, ты не забыл, отброс. — Прости, но я не запоминаю тех, с кого не получаю денег. Какузу немногословен, он либо говорит правду, либо предпочитает молчать. Кроме случаев, когда за ложь платят. Впрочем, прямо сейчас он солгал, не думая о деньгах. «Прагматичный пиздабол», — насмешливо мерещится голос под ухом. Из всех правил и принципов найдется одно исключение. Из всех заноз в заднице глубже остальных засядет одна. Хидан. Бывший напарник не только не был источником дохода, он был убытком. Бесчисленное количество изорванной им одежды, следы хаоса, разгрома и кровопролития, которые тот сеял во славу Джашина порой там, где не следовало — на возмещение всего этого требовались деньги. И главное, вопрос самих денег Хидана, как он выражался, нисколько не ебал. Это была вторая причина, по которой они смогли работать вместе: жрец не пытался подобраться к его деньгам. Первая — бессмертие. Он был единственным напарником, выжившим после приступов ярости Какузу, кроме того, это избавляло от необходимости сдерживать силу атак во время сражений. На этом связывающие их причины заканчивались. Хидан был религиозен, несдержан, истеричен, высокомерен. Натуры садиста и мазохиста гармонировали в нём подобно энергиям в символе Инь-Ян, а возношение молитв Джашину занимало невообразимое количество времени. Впрочем, он был удачлив и каждый раз успевал закончить богослужение прежде, чем ярость Какузу начинала поднимать свою голову, вызывая желание принести в жертву божку самого Хидана. Не самым быстрым способом. И не самым легким. Хидан не умел слушать. Он постоянно растрачивал бессмертие, козырял им, точно породистой кобылой на выставке, в то время как мог выйти из боя без единой царапины, используя лишь атаки косы. Какузу же пользовался собственным бессмертием с большей осторожностью, и бессмертие жреца казалось ему эфемерным, временным и обязанным непременно закончиться смертью. Какузу признавал и своеобразную красоту Хидана. Точеное, атлетическое, прекрасно сложенное тело с бледной фарфоровой кожей. Парень и сам ощущал природную привлекательность, с небрежным изяществом зачесывая волосы назад. Особенно ему нравились собственные пряди, слипающиеся от крови жертв, принесённых Джашину. Какузу сплёвывал, наблюдая, как фанатик-садист размазывал багровое месиво по волосам, превращая их в липкую мочалку. Он мог поставить деньги на то, что в такие минуты напарник ощущал себя статуей идеального божества в каком-нибудь храме искусств. «Как говорил Дейдара? Искусство — это взрыв?..» Искусство одного мгновения. Мимолётного мгновения. Так он думал обо всём, что делал Хидан. И о его бессмертии, которое жрец растрачивал так, словно через секунду оно растает, как рассветный туман. Какузу усмехается собственным мыслям. В конечном счете он мёртв, а Хидан всё ещё жив. Чёртов мальчишка с пепельными волосами. Хотел бы он сам вытрясти из него душу. Два шиноби из Конохи и их капитан из Скрытого Облака воспринимают усмешку на свой счет и усиливают натиск. Какузу не волнует бой. Под действием Нечестивого воскрешения тело двигается само: можно отдаться шальным мыслям. Нет, он не забудет придурковатого напарника. Захочет — не забудет. Со своей сумасшедшей сменой настроения Хидан действительно был подобен вспышке, взрыву. Секс с ним был подобен взрыву. Никогда не угадаешь, на каком моменте и в какую сторону снесёт. Он всегда был без тормозов: откровенные вопросы, заданные чуть ли не с детским лицом, уже давно заставили бы другого члена Акацуки выбить из жреца всю дурь. Хидану достался наилучший для него напарник: Какузу не обращал внимания ни на что, кроме денег. Хидан смелел и холодными ночами во время миссий пододвигался ближе к напарнику, пытаясь оценить шкалу его терпения. — Холодно, блять, — он раздражался от немого вопроса, лежа с распахнутым на торсе плащом. Ещё одна придурковатая фишка этого садиста: полураскрытый плащ на голое тело. — Так застегнись. — Чё? Хочешь, чтоб я скрывал амулет великого Джашина под жалким тряпьем? Да ты… Время — деньги. Какузу не собирался тратить время, стоящее денег, на истеричные вопли фанатика. Сначала он попытался заткнуть его грубой силой, но, когда после первого удара пепельноволосой головы о стену Хидан стал орать и материться громче, оставил эту идею. «Бессмертное тело вовсе не означает неуязвимое тело». Какузу думал об этом, сидя в пещере, эхом отражающей стук зубов Хидана, стоящего у входа. И без того долгая миссия слишком затянулась, он рассчитывал убраться отсюда до наступления заморозков, сейчас же ночной дикий холод рвался в жалкую ночлежку, хватал за нити Какузу, стягивал их, делал жёстче и непослушнее. С его мощной чакрой управление нитями не создавало никаких проблем, но дискомфорт пытался сковывать кожу. Какузу сменил положение, придвинувшись к костру. Тот явно догорал. Хидан вернулся в глубь пещеры после попытки разведать погоду. — Угадай, что снаружи? — Хидан присел на корточки с противоположной стороны огня, зло сверкнул глазами и склонил голову набок. Устрашающая гримаса отказывалась появляться на лице жреца, звук голоса чередовался с перестуком зубов, тело передёргивало. — Снег! Слышь, пидрючело, ты говорил, что мы без гостиничных комнат перебьёмся? — Заткни рот. Не заработал. — Ублюдок. Тихая дрожь в голосе Хидана растеклась по мраку холодного камня. Тёплый свет догорающего пламени нисколько не спасал. Белизна кожи жреца сама походила на снег: он был слишком бледен. На мгновение Какузу померещилось, что тот испускает тусклое сияние. — Хворост заканчивается. Поищи что-нибудь, если не хочешь замёрзнуть. — Чё ты думаешь, я как шавка у входа кружил? — искрами пламени в голосе вспыхивает злость и затухает под гнётом раздражения. — Нет в округе нихуя. Это последнее. Он бросил взгляд на остатки сухих веток, отбрасывавших переплетающиеся тени, лениво подкинул их в жалобно догорающий костёр. Отблески вспыхнувшего пламени сверкнули на протекторе, привлекая внимание Какузу. Хидан поднялся, обошёл огонь, провожаемый тяжёлым взглядом напарника. Он присел рядом. Плечи соприкоснулись, прошуршав тканью плащей. — Ты вторгся в личное пространство, — бесстрастно подметил Какузу, пристально глядя на него. Ноль реакции. Он повернулся спиной, но не отодвинулся от костра. — Посмотрите, какая мы цаца, — Хидан огрызнулся на равнодушие, недовольно добавил: — Оба же мёрзнем, сука ты такая. Какузу проигнорировал. Жрец сидел вполоборота, уставившись в затылок напарника. Выражение лица, скрытого маской, в полумраке и танце умирающего огня разглядеть было невозможно. Хидан и не пытался. Он так же отвернулся и пододвинулся ближе. Ещё немного. Спины соприкоснулись. По лопатке жреца скользнул рельефный контур маски, скрытой тканью. Он почувствовал иглы напряжения, накаляющиеся внутри другого тела, но лишь наглее откинулся назад и перестал шевелиться, отогреваясь чужим теплом. Умиротворённо расслабился. Хидан и безмятежность в одном флаконе исключительно редкое сочетание. Какузу негромко фыркнул и перенёс точку опоры на другое тело. Спина к спине. Справа от них пожирал последние ветви костёр, бросая умирающие тени двух людей на каменную стену. Хидан погладил большим пальцем амулет Джашина. Приложил к губам. Металл был прохладнее кожи: тепло груди нагревало его, но пронзающий холод воздуха забирал всё на себя. Древний напев молитвы, глухо отлетающий от губ, расходился призраками по пространству пещеры, наводнял его и подчинял последние языки пламени, сплетая их в диковинном танце. Какузу повернул голову и краем глаза взглянул на напарника. Богохульник. Он ни в кого не верил, обряды богослужения презирал и не испытывал трепета молитвы. Но рот высокомерного садиста и грязного матершинника, рождающий нечто возвышенное и неподвластное дешёвой похоти, вызывал в Какузу непонимание и смутный интерес. Молитва и сквернословие никогда не совмещались Хиданом, и речь к жестокому богу всегда звучала так, словно её преподносил иной человек. Нукэнин морщится, когда тело оказывается припечатано гигантским кулаком Чоджи к земле. Мягкое сияние крыльев бабочки привлекает взгляд, и Какузу приходится признать, что мальчишка стал сильнее. Враги треплются, вновь о чем-то треплются, пока он лежит лицом вверх под палящими лучами солнца. Прямые солнечные лучи раздражают, отсутствие привычной маски раздражает, и Какузу прикрывает глаза. Возбуждение от боли и полное отсутствие тормозов — ещё одни качества, за которые голову Хидана со всеми до боли правильными чертами лица хотелось раздавить руками, как гнилой арбуз. Какузу всегда был аккуратен во всех вопросах, касающихся денег. Но он мог поставить баснословную сумму на то, что у Хидана встаёт каждый раз, как тот исполняет ритуал Джашина. Половину от этой баснословной суммы он мог бы поставить и на то, что напарник кончает в процессе. Плащ Акацуки разорван в клочья и запинут ногой в угол. — Оставил бы прикрыться, — заметил Какузу. Низкооплачиваемая миссия. Жалкие противники. Никчёмные сердца. Сумма того, что он называл грязной работой. Хидан развёл руками. Насмешливо скривил лицо от тяжёлого взгляда напарника. Голый торс вымазан своей и чужой кровью. Сквозь ткань штанов недвусмысленно торчал стояк. Жрец дико рассмеялся. Противники оказались слабы — он только успел войти во вкус. Миссия не удовлетворила их обоих. Хидан сел на стол, закинул голову, надменно осмотрел комнату с изуродованными трупами и разводами крови на стенах. Взгляд замер на Какузу. Губы расползлись в усмешке. Напарник напряжён. Он рассчитывал выложиться на нескольких финальных штрихах, но этим ублюдкам хватило двух его атак. — Какузу. — В малиновых глазах таится нездоровое предвкушение. Хидан не прочь везде и всегда. Молодое вечное тело, не сдерживаемое здравым смыслом и моралью. Шаг навстречу заставил того лишь скалиться. Ровный ряд зубов ещё белее, чем кожа. Их секс как война без проигравших и победителей. Как продолжение боя. Как игра с ненулевой ставкой. Хидан потянул ворот чужого плаща на себя, чёртова грубая ткань могла быть тоньше, куда тоньше. Он послал нахер Акацуки. Слизнул загустевающее пятно крови с рисунка облака. Соль и металл растворились на кончике языка, ласкающего шершавую ткань. Смуглые пальцы на затылке приподняли голову, чёрные нити с шорохом переплелись с пепельными волосами. У Какузу пристальный взгляд. Пристальный до жадности. Это не самое худшее развлечение: наблюдать, как малиновые глаза пожирают опадающий к ногам плащ, открывающиеся виду швы. Он навис сверху, маска соприкоснулась с чужим лицом. Хидан назло скосил взгляд, вернул его к глазам напротив, непристойно выдохнул сквозь чёрную ткань в губы: — Тот жмурик пялится на нас. Отрубленная голова слепо смотрела на них, раскрыв рот в глухом нелепом крике. Хидан хрипло рассмеялся, сидя на краю стола. Какузу обделил её вниманием, скользнул маской по бледной скуле. Нос провёл по пульсирующей вене виска, остановился у кромки белесых волос. Запахи крови, молодого тела и чужого возбуждения дурманили мысли, разгоняя биение сердец. — Заткнись и на меня смотри. — Приглушённый выдох. Пальцы легли на шею, проскользив с затылка. Под самыми кончиками отдалось биение артерий. Рука сдавила горло, ощущая соблазняющее натяжение жил. Хидан тихо захрипел. Губы расцвели похабной улыбкой. «Проклятый мазохист». Кончики ногтей заскользили вдоль сжимающей шею руки, очертили движение нитей под кожей. Недостаток кислорода пьянил, вызывая дрожь пальцев. Ногти заскребли по плечу, Какузу ослабил хватку. Хидан вызывающе перехватил его взгляд, туман перед малиновыми глазами стал гуще, он опустил руки на смуглую грудь, погладил выпуклую линию шва, подцепил нить, жадно запустил пальцы глубже. Кончики ногтей скользнули вдоль тугой нити внутри. Какузу рыкнул и дёрнулся. «Хочешь поиграть с моими нитями?» Живые пучки волокон выскользнули из-под швов. Вопросы и истеричные крики повисли на пересохших губах Хидана. Он нарочито медленно облизнул их, касаясь обветренной трещинки. Поднял по-прежнему откровенно нахальные глаза. — Ублюд… Нити туго, до скрипа обвили лодыжки. Резко развели ноги. Хидан успел опереться на руки, чтобы не упасть спиной на холодный стол. В его тонких влажных губах, беспорядочно растрепавшихся волосах, часто-часто вздымающейся груди, в немигающем взгляде снизу вверх и раздвинутых ногах Какузу признал особую бесовскую привлекательность. Рука шальным движением задела дорожку светлых волос. Мышцы ответно сократились. Хидан шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы. Высокомерие заткнуло рот. Он не будет стонать. Не перед ним. Не так рано. Не сейчас. Чужие пальцы надавили на пуговицу ширинки, он ощутил их манящее тепло. Сдержал толчок навстречу. Пуговица выскочила из петли, штаны с шорохом нитей отброшены в сторону. Какузу не собирался удостаивать его лаской. Безумно хотелось запустить руку между ног. Остатки одежды полетели к остальному тряпью. Полуприкрытые зелёные глаза пристально всмотрелись в тёмно-малиновые. Какузу никогда не тратился на смазку. Хидан никогда не отказывался от боли. Оба приняли этот аккорд безумия своего дуэта. Бледные руки впились в смуглые плечи. Какузу размеренно подался бёдрами вперед, задерживая взгляд на чужой прикушенной губе. Всхрип оставил роспись саднящих борозд от ногтей. Коктейль боли и возбуждения расширил зрачки. Чёрные нити зазмеились внизу живота, обхватывая член, ластясь к розовой коже. Прошиб пот. Он не ждал такого, нет, разум потерялся в ощущениях, тело жаждало привычных боли, грубого наслаждения. Хидан оперся на крепкие руки, сократил жаркое расстояние, позволил проникнуть глубже, насадился сам, продлевая муки с болезненной извращённой улыбкой. Скольжение нитей было сладкой казнью, он не хотел ей отдаваться, не хотел кончить лишь от одного этого, не хотел доставлять такое дикое развлечение, нет, нет. Амулет сверкал, позвякивал, болтаясь между их телами. Вспышка неутолимого бешенства ударила в голову. И всё же до одури приятно пробирало. Он прервал движения Какузу, с силой схватил за подбородок. Лицом к лицу. Хидан хотел видеть, как тот кончит, удовлетворяя нитями его член. Осознание приторной патокой растеклось по губам. Обжигающая капля пота предательски защекотала грудь, скатилась вниз, окатила нити солью. Его прижали теснее, вплоть до хруста, чужое сбившееся дыхание оглушило уши. Хидан послал всё к черту, упоённо толкнулся навстречу, послал всё к черту, выгнулся, задел соском грубый шов, послал всё к черту ещё раз, снова, ещё раз вплоть до гортанного стона. Самозабвенно оттрахаться, как в последний раз, и послать всё это к черту. Волна жара захлестнула тело, расползлась до кончиков пальцев. Хидан кончил, намеренно раздирая ногтями смуглую кожу. Его мстительный след, его дар удовольствия. Нити отхлынули. Контроль вернулся. Он прижался плотнее, скользнул бедрами по потным бокам, скрестил ноги за чужой спиной. Смесь жёстких рывков внутри, саднящей боли, сумасшедшего пульса, горячего пота туманила уставшее сознание, Хидан взглянул на Какузу сквозь полуприкрытые веки, обещание нахально растянуло в улыбке губы. Однажды он сдерёт маску с этого лица. Непременно. Нити под кожей натянулись стальными тросами, кадык скользнул, чертя по горлу, низкий хрип прервал дыхание, резанул воздух и подхватил последние ноты их содомии. — Мы будем гореть в Аду, Какузу, — шёпот ухмыляющихся губ прошелестел по комнате, разлетаясь средь мёртвых. — Не сегодня. Хидан стоял на коленях, крепко перехватывая пальцами сверкающий амулет Джашина. Слова произносились тише, чем обычная молитва. Это был вечер того же дня, снаружи стрекотали цикады. Он слишком увлёкся, чтобы заметить разрушившего уединение напарника. Какузу не спросил, была то молитва или просьба о прощении, лишь отступил в полог тени, оставив жреца одного. Гигантская лента техники Связывающей Ткани плотно обхватывает тело, скользит по лицу, прикрывает давно мёртвые глаза. Бумажная печать покорно опускается сверху, прижимая к земле. Вынужденный покой перед возвращением во тьму. Ждать, ждать и ждать кажется мучительно долгим. Он сам не знает, чего ждет, и закончиться ли его ожидание. Бессмертие — скучная штука. Притупляются чувства, тускнеют воспоминания, остаются отдельные кусочки личности, огрызки страниц из блокнота жизни, которые либо прячешь подальше, как грязное изорванное нижнее белье, либо принимаешь за плот, что понесёт тебя дальше. Дверь приоткрылась со скрипом. Хидан заглянул внутрь, повиснув всем телом на ручке. В комнату шальным зверем ворвались запахи вечернего воздуха, выпитого авамори и чёрт знает чего ещё. — Похоже, твоё бессмертие просрочилось, — Какузу смерил напарника взглядом поверх книги. — Смердишь, как труп. Жрец ввалился в комнату. Пьяная улыбка поплыла по лицу. Тот шагнул вперед, пол волнами заходил под стопами, Хидан часто заморгал. — Твою… ёб мать, — глухое бормотание под нос. Он растрепал забранные волосы. Неловко улыбнулся. Сделал два выверенных шага. Хидану подумалось, что он стал выглядеть трезвее и увереннее, Какузу сделал вывод, что тот пьян куда сильнее, чем показалось сначала. — Отбываем завтра на рассвете. Не сможешь встать, продам на чёрном рынке. — Какузу перевернул ветхую страницу. — Сосни хуй. Что не убивает, — его качнуло в сторону, — делает сильнее. Ещё шаг. Он запутался в плаще, запнулся о косу. Звонкий грохот обрушился на уши, Хидан оказался на четвереньках, оружие рухнуло рядом, сиротливо позвякивая и играя светом на лезвиях. — Да ну ё-моё, — с тоской протянул жрец. Какузу зло сверкнул глазами. Додумайся напарник напиться раньше исполнения миссии, он бы разодрал его на части, вывихнул челюсть и спокойно наблюдал, как оторванная голова пытается материться. Успех заданий превыше всего. Судьба ли, разум ли подсказали Хидану потерпеть до завершения основной задачи, но решение было крайне удачным. Он попытался встать, ноги предательски подвели тело. Жрец с медленным упорством пополз к дивану. Вечер растерял тихое очарование, обещая завершиться беспокойно. Книгу отложили на подлокотник: умиротворенно почитать сегодня больше не придётся. Хидан добрался до дивана, поставил локоть на колено сидящего Какузу, опустился подле на пол. Малиновые глаза попытались сосредоточиться на чужом лице, но осоловело уткнулись в пространство где-то перед ним. — Какузу, — протянул хрипловатым от алкоголя голосом, — открой личико. — Предпочитаешь знать врага в лицо?— угрожающие стальные нотки всколыхнули воздух. — Ты почти всё время в ссаной маске, — пробурчал Хидан, продолжая попытку сосредоточить взгляд. — Хоть иногда снимай. Даже ебёшься в ней. Гюльчатай, блять. — Пошёл нахер. Какузу хмыкнул: в таком состоянии тот никуда не дойдёт. Чакра не до конца восстановилась после сражения, вялость обняла тело и тратить силы на ярость пока не хотелось. Впрочем, что он теряет? Мальчишка сидел на полу у его ног, как домашний пудель, разве что истеричный и больной бешенством. И гладить его — всё равно что совать руку в пасть аллигатора. Взгляд Хидана был затуманенным, но в самой глубине глаз, в тёмно-малиновых прожилках радужки, пряталось живое безумие. Какузу убил бы это существо при первой возможности, не будь оно бессмертным. Черную маску он носил всегда, сколько себя помнил. Швы, разукрасившие скулы, привлекали слишком много глаз. Какузу никогда не любил внимание. Позже он покрыл голову белым капюшоном. После победы Хаширамы Сенджу. После убийства старейшин. После ухода из деревни. После вступления в Акацуки. Белый цвет — символ невинности или нового начала. Мысль об этом посетила разум только сейчас, Какузу поморщился от неё, как от назойливой мухи, севшей на лицо. За это время размышлений Хидан смог поднять руку и дотянуться до чужого лица. Пальцы неловко мазнули по переносице, подцепили край черной маски, стянули её вниз. Ткань прошуршала по швам и опала на пол. Зелёные глаза задумчиво наблюдали за ним. Палец оттянул нижнюю губу, нити швов сдвинулись и напряглись. Взгляд Хидана прояснился и приобрел оттенок любопытства: насколько далеко ему позволят зайти сегодня?.. Какузу бесстрастно убрал капюшон с головы, волосы опали вдоль лица, защекотали плечи и спину. — И что дальше? Хидан приподнялся на коленях, скользнул рукой по шву ниже скулы. Его рот слегка приоткрылся, совсем как у ребенка, застывшего от любопытства. Кончик пальца надавил на разрез кожи между двумя стежками нити, проник глубже, во влажный жар рта. Какузу зашипел, отдёрнул чужую руку от лица. Тот сумасбродно улыбнулся, подтянулся ближе. Слегка сжал зубами нижнюю губу, потеребил её. — Не прокусывай. — Какузу предугадал действие, внимательно наблюдая за Хиданом из-под полуприкрытых век. Тот остановился, бросил недовольный взгляд. Горячий язык размашисто мазнул по губам, оставляя тающий жгучий привкус авамори. По обонянию хлестнул начавший расцветать бутон перегара. Какузу отстранился. С пьяным Хиданом однозначно лучше трахаться, чем сосаться. — От тебя воняет жутко. — Чё? Раньше лучше было?— Он готов рычать от возмущения. — Раньше несло бухлом, теперь больше перегаром. — Заебал. — Хидан разочарованно опустился обратно, прислонился спиной к ноге Какузу, откинулся головой на его бедро, раздраженно добавил: — Сволочь. — Проспись. Завтра вставать рано. — Тот свёл ссору на нет, пропустив всё мимо ушей. — Да знаю, знаю. Какузу без предупреждения поднялся, Хидан потерял равновесие и боднул головой диван, разразившись потоком новых матов. Добраться до кровати в соседней комнате он явно не в состоянии. — Сам на диван залезть сможешь? — Охуеть. Это что, забота? — А оно мне надо? Какузу повернулся спиной, пересёк комнату и потушил свет. В пространстве дверного проема очертился тёмный абрис его массивной фигуры. — Слышь, Какузу, — он замер вполоборота, всматриваясь в надменно блестящие глаза Хидана, — не думай, что мне этого хватило. Мы ещё продолжим. Тот бросил оценивающий взгляд, громко усмехнулся и исчез в соседней комнате. Техника Нечестивого воскрешения развеивается. Души отрываются от рассыпающейся прахом плоти, уплывают ввысь, озаряя столбами света поля сражений, лица радостных живых и равнодушных павших. Панорама погасшего сражения теряется за толщей облаков. Какузу моргает. Густая, почти осязаемая тьма обступает со всех сторон и растекается на бесконечно долгое пространство. Никаких запахов. Никаких звуков. Нет привычного биения собственных сердец, пульсации артерий, шума воздуха, покидающего легкие и затягивающегося обратно. Лишь шёпот мыслей, застрявших в голове, как декоративные рыбки в аквариуме. Вдали он замечает багровые отблески пламени. Нескончаемое царство кроваво-красного огня играет с плотным мраком, заманчиво лижет пространство языками, приманивает вспышками искр. Какузу не мотылёк, инстинктивно летящий на свет. Не жертва, убегающая от своей судьбы. Он садится, всколыхнув тягучие потоки тьмы, витающие вокруг. Воспоминание о словах, сказанных когда-то Хидану, шустрой ящеркой пробегает перед ним. — Даже Ад стоит на деньгах. Если так, то чёртовому фанатику придётся нелегко в Преисподней. Хидан ничего не смыслит в деньгах. Совсем. Какузу прикрывает глаза. «Этот фанатичный ублюдок не приживется здесь без меня». Тело прекращает всякое движение, замирает и точно окаменевает в волнах осязаемого мрака. Он засыпает статуей, готовой очнуться от ожидания в любую секунду. «Тебе лучше поторопиться, Хидан».