Мертвые воды

Он нервно стискивает собственные пальцы. В комнате тихо и душно: все окна наглухо закрыты, тяжелые темные шторы кажутся вылитыми из мрамора, а звук шагов тонет в ворсистом ковре. Это место совсем не похоже на кабинет психотерапевта, скорее, на домашний кабинет не в меру умеренного банкира: мебель из дорогого дерева, роскошный кожаный диван, изящная лепнина под потолком и хрустальная позолоченная люстра. Все словно кричит о роскоши и богатстве. Он знает, этот психотерапевт – один из самых лучших во всей Москве, но Диме от этого места тошно и отдает легким приступом клаустрофобии, словно все эти вычурные стены вот-вот сожмут его в аккуратный кирпичик собственного безумия. А мужчина, закрыв дверь на ключ, садится напротив него. Он уже в возрасте – волосы тронуты сединой и первыми залысинами, в глазах усталый помутневший блеск и руки изъетые морщинами. - Добрый день, - и начинает первым, нажимая кнопку на диктофоне. Он включается с едва различимым щелчком, который повторяется - Билан выучил это уже еще в первые три сеанса - на каждой сорок шестой секунде каждой третьей минуты. Дима не уверен, зачем использовать такой устаревший аппарат, но зато абсолютно уверен, что если вдруг ему суждено однажды сойти с ума окончательно, психотерапевт включит эти записи его родным и, старчески цокая, объявит, что пациента было не спасти. Он гасит усмешку глубоко в горле - он ведь послушный пациент, и отвечает на приветствие. - Добрый день. Меня зовут Дима Билан. Мне тридцать пять лет, - гулко выдохнув, он замолкает, и мужчина напротив поднимает голову, смотря на него внимательно, профессионально, въедливо, и взгляд обезличенных бледно-серых, словно мутный горный хрусталь, глаз проедает ему аккуратную дырочку во лбу - точь-в-точь как пуля сорок пятого калибра. - И никакого Сергея Лазарева никогда не существовало. Анатолий Вячеславович, от отчества которого до сих пор пробирает до внутренностей, одобрительно кивает и вновь прячет взгляд за стеклами очков и собственными мыслями, едва вслушиваясь в неровный голос Димы, делая пометки в блокноте. Равно как и все сеансы до. Теперь он только слушает. Выжидает. - Последние три года я живу один, в центре Москвы, в двухкомнатной квартире, - бормочет Билан, стараясь смотреть куда угодно, только не на мужчину, потому что даже в его лице умудряется различать не_существующие черты лица, и боится раскрыть себя. – Правда, появляюсь там изредка, если удается выкроить выходной между бесконечными концертами, гастролями, съемками и записями новых песен. А так, я там только ночую. Если в Москве. А психотерапевт продолжает его слушать, и речь Димы становится чисто машинальной, выверенной, заученной, а мысленно он далеко от этого места. И от этой реальности в общем. Билан не помнит, в какой момент это началось. В какой момент проснувшись утром вдруг понял, что в квартире один, а рядом ни следа Сережи. Ни аккуратно сложенных вещей, ни оставленной на кухне кружки, ни второй зубной щетки в ванной. Даже легкого флера одеколона – и того словно никогда не было. В телефоне – нет знакомого номера на быстром наборе, инстаграмм пестрит сообщением, что такого аккаунта не существует, а бесконечные переписки словно растворились в истекшей за окно ночи. И теперь каждое утро он просыпается с мыслью, слетающей с его губ вместо будильника: - Тебя не существует, - и, конечно, никто не отзывается. - Тебя никогда не существовало. Он ставит запись своего голоса на мобильный. Записывает в ежедневнике - каждый, каждый день аккуратно выводя каждую буковку имени несуществующего человека, упорно раз за разом чувствуя, как дрожат руки, когда он невзначай выводит «Сережа» вместо холодного «Сергей». Старается не срываться на бег, едва заметив в толпе знакомую темную макушку. Не набирать в отчаянии номер, чтобы услышать равнодушное «данный абонент в сети не зарегистрирован». Не вчувствоваться по ночам в фантомное ощущение тепла, потому что... Дима встряхивает головой и смотрит на психотерапевта. Делает глоток воды, устраивается поудобнее на мягком диване и вскидывает подбородок, стараясь выглядеть как можно более расслабленно и уверенно. И пересказывает Андрею Вячеславовичу все, что произошло за последние несколько дней, стараясь не упускать ничего, но и не сказать лишнего, с легкой улыбкой замечая, что ему в этот раз верят. Верить бы еще ему самому во все то, что он говорит. Психотерапевт выключает диктофон по истечению часа и прощается с ним до следующего сеанса. Они видятся с ним уже четвертый месяц каждые среду и воскресенье, но стоит Билану покинуть кабинет, как из его головы моментально выветривается его образ, и все что он помнит - минерально-твердый пустой взгляд. Благо Диму больше не встречает Яна у входа, опасаясь, что нервный срыв, вызвавший приступ неконтролируемой шизофрении (официальный диагноз, как никак), доведет его до самоубийства. Или и того хуже – если об этом прознает пресса. Тогда уж и правда самоубийство много лучше неустойчивого психопата-певца. От этого клейма уже не отмыться. Пока он сбегает вниз по лестнице, игнорируя лифт, мысли его сами перескакивают на Яну. Она была первой, кто сказал, что Сергея Лазарева не существует. Да так сказала, что эта фраза въелась глубоко под корку головного мозга, разрушая его изнутри, стоило только вспомнить ее удивленный голос «Какой Сережа? О чем ты, Дима? Нет никакого Лазарева». А вслед за ней вторил и Филипп, который, как ему казалось, уж точно должен был его знать. И Каро. И Тимати. И даже чертов Кузнецов, к которому Билан, стиснув зубы и наступив на глотку собственной гордости, все же пошел. Все, все кого бы он не спрашивал, в один голос утверждали, что никого с таким именем никогда не знали. И Дима честно пытается им верить. Но не может. Потому что помнит, кто был с ним. Помнит тепло чужого тела. Отчетливо помнит его смех, его сверкающие задором глаза - теплого-теплого оттенка виски с легким привкусом кубиков льда каждый раз, когда он злится. Знает запах его любимого одеколона, и то, как педантично он каждый раз складывает одежду, что иногда это доходит даже до смешного – когда в порыве страсти Сережа не может отдаться ему полностью, пока не убедится, что рубашка не повешена на край стула, а брюки - не сложены аккуратно на сиденье. И не дай бог постель застелена грязным бельем… Дима улыбается своим мыслям, и эта улыбка расщепляет то, что осталось от сердца на мелкие атомы осознания. Этого не было, но он помнит, как Сережа тихо смеется, когда Дима касается его между лопаток – ему щекотно, и он гасит задорный смех в ладонь. Этого не случалось, но он помнит, как он прижимал его к стене гримерной, оставляя алые следы ниже видимости, вышепчивая изредка «Ты, блядь, только мой. Только мой. Не забудь передать это Волковой». Этого не происходило, но он помнит, как на раскаленном пляже Португалии они, затаившись от всех, просто лежали на песке, на грани прикосновений, но не касались, не говорили, просто впитывали ощущения друг друга рядом. В его памяти – десятки, сотни, может и тысячи фрагментов жизни, которая не свершилась, и они настолько живые, что любая реальность перестает иметь значение на их фоне. Это все может быть ложью? Это все просто игры свихнувшегося разума? Но в глубинных водах его памяти Сережа все еще ярче всей остальной жизни, настолько, что все остальное тонет, гаснет, мертвеет, бледнеет по сравнению с ним. Первое время Дима с отчаянной настойчивостью судорожно искал хоть какую-то зацепку, хоть малейший знак, что он не сумасшедший, что последние пятнадцать лет он не прожил в выдуманном мире, что не вся его жизнь соткана из сладкой, томной лжи. Но чем больше узнавал – тем все больше убеждался в обратном. В группе Smash!! всегда был один солист. На Евровидении в прошлом году третье место взял другой исполнитель. Да даже совместная песня у него была с другим певцом и совершенно иная по смыслу. А Валентина Викторовна – последняя, на кого у него была надежда, как оказалось, вот уже как десять лет живет в солнечной и жаркой Италии, куда ее увезла ее единственная дочь. И да, она даже никогда и не была Лазаревой. Чем больше Дима ищет – тем меньше следов существования Сережи остается. Лишь мертвые волны его памяти все еще накатывают раз за разом, дразня несбыточным. Не случившимся никогда. И постепенно Дима заставляет себя смириться. Послушно глотает таблетки, ходит на терапии, больше не вздрагивает каждый раз от телефонного звонка или при звуках имени «Сергей», медленно возвращается к привычной жизни - концертам, интервью, звукозаписям, поклонникам и съемкам. И все в его жизни становится почти так, как раньше. Только вот он съезжает с - их общей - своей квартиры, предпочитая жить на другом конце города, чтобы случайно не съехать с катушек снова, если вдруг ему почудится в окне не_вытравленный из памяти силуэт. Он дает себе время, он дает себе причины жить дальше, хотя они кажутся ему не особо убедительным, но однажды – это происходит. Однажды утром Дима просыпается и чувствует, как стирается с сетчатки глаз родной чужой иллюзорный образ, и он никого больше не ищет взглядом. И смотря на свое отражение в зеркале - короткая стрижка, отросшая борода, почти болезненно худые руки, опустевший взгляд - понимает, что сейчас выглядит совсем иначе, нежели когда он думал, что познакомился с Сережей. В нем так мало общего с ним прежним - даже тексты песен другие, и именно это и дает ему возможность дышать. Почти дышать. Он поправляет кепку, надвигая козырек почти на самые глаза, чтобы его не узнали, и впервые за долгое время выходит на прогулку. Но стоит ему глотнуть теплого, наполненного запахом листьев и жаркого солнца воздуха, как весна гулко ударяет в легкие, а в виски судорожно бьется другая «Весна» - надрывным, тяжелым, звонким голосом, от которого хочется кричать. Песня, которой никогда не было – в первые дни он стер указательный палец в кровь, раз за разом пролистывая плейлист на своем телефоне в ее поисках. Дима усмехается под нос, уже почти готовый принять обновленную реальность, и именно в этот момент нос к носу сталкивается с ним. Таким, каким он всегда его видел – высоким, красивым, родным и далеким. А Сережа неспешно идет по улице, спрятав руки в карманы, мурлыкая что-то под нос и полуприкрыв глаза, но идет целенаправленно к нему. Именно к нему. Только к нему. И все в нем – от его неспешного шага до неестественно прямой спины говорит об этом. Билан замирает, давясь враз выжженным в легких воздухом, а в голове надрывается отчаянное «знаешь, обратной дороги нет». Лазарев замирает в трех шагах от него, так близко, что можно рассмотреть россыпь бледных веснушек возле носа. Ему хочется коснуться их пальцами, пересчитать каждую, попробовать губами, вдохнуть знакомое тепло, но Дима делает шаг назад, тяжело сглатывая, и хватается руками за железное ограждение. - Тебя нет, - с легким свистом выдыхает он в воздух, вглядываясь в выжженные зеленью карие глаза. И эти самые глаза хитро сверкают, прячут в улыбке полузвериный оскал, но сам Сережа остается безмолвен и безучастен. Даже позы не меняет. Только смотрит и смотрит. А Дима хочет кинуть в него камнем. Или с размаху ударить в живот. Или толкнуть под машину. Или вбить в стену. Чтобы увидеть, как исказится от боли это идеальное лицо, как зрачки скроет пелена слез, как изломают руки капли крови, как сорвется с губ любимый голос с вылюбленными до самого последнего звука интонациями. Ему хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы обозначить его настоящим. Но он стоит, не смея сделать ни шага, не зная, что его страшит больше - то, что Сережа может оказаться реальным, или то, что он просто морок. Очумевшая от тепла весна, солнечным светом бросившая ему в реальность нереальный осколок выдуманного прошлого. И молчание между ними затягивается в тугой узел, сдавливающий ему шею. А потом Лазареву в бок врезается мальчик, бегло извиняется и тут же бежит дальше. И Дима вздрагивает, понимая, что он и есть настоящий. Из плоти и крови. Стоит перед ним, улыбается, молчит, сверкает своими невозможными глазами и спокойно и размеренно дышит. А потом протягивает раскрытую ладонь, и кончики его пальцев мелко-мелко дрожат, что совсем не вяжется с образом его внешнего спокойствия. Дима долго думает, смотрит, смотрит, и, кажется, совершенно забывает дышать, раскатанный этим чертовым взглядом по асфальту. И все же протягивает ладонь в ответ, чувствуя знакомое тепло, но рука проходит абсолютно, совершенно, полноценно сквозь. Он не успевает даже испугаться, как до них доносится чужой, взволнованный запыхавшийся выкрик: - Сережа, ты что, опять разговариваешь с пустотой? Забыл таблетки выпить? Мы же только закончили с сеансами, Сережа! Сколько можно?! А Сережа усмехается еще шире, но только теперь Билан четко видит, что за иллюзорным оскалом прячется горькая улыбка, на дне глаз выплескивается за края глухих черных зрачков тоска, и глубокая тонкая кривая боли пересекает его лоб. А Дима смотрит на свои руки, и ему кажется, что он видит как сквозь них проходит свет. - Меня зовут Сергей Лазарев, мне тридцать четыре года, - вдруг глухо говорит Лазарев и смотрит в упор на Диму, не моргая, и в его голосе он слышит знакомые нотки – точно такие же, с какими и сам повторял подобный текст раз за разом. И внутри все сковывает от ужаса от стеклянного, запертого в себе взгляда, потому, что он знает, какую фразу услышит следующей. – И никакого Димы Билана никогда не существовало.