Радуга

— Если радуга долго держится, на неё перестают смотреть, — с умным видом говорит Стайлз. Как если бы озвучивал свою мысль. Стайлз всегда озвучивал каждую из своих мыслей, конечно, но до немецких классиков ему всё-таки далеко. Дереку хочется побыть в тишине. Очень хочется, честное слово, прямо сейчас, пересекая лондонские улицы с этим дурацким левосторонним движением и непонятной системой парковки, Дерек думает о том, что, кажется, из всех совершенных им ошибок, коих, откровенно говоря, немало накопилось, взять Стайлза с собой в другую страну — да, это был наихудший из всех его косяков. Не то чтобы это было его идеей. Само собой, это не он придумал. Такая чепуха точно не водится в его подкорках. Но вы бы удивились, на что можно согласиться, когда люди вроде Стайлза чего-то хотят. — Хэй, здоровяк. Он бесцеремонно вьётся вокруг бывшего альфы, как тополиный пух в майские дни. Метафорами о том, что раздражает больше всего можно было бы идеально описать Стилински. Дерек в состоянии выпустить книгу об этом, мировой бестселлер с миллионным тиражом, чтобы все и каждый, кто ещё не увяз в этом, знал: если вы любите покой — не связывайтесь с бестолочами с непонятными именами. — Ты же возьмешь меня с собой? — слышит Дерек и жалеет о том, что таких книжек не написали, когда это ещё могло ему помочь. Он бы почитал. Выделил самые полезные строчки. Выучил наизусть и цитировал, как Стайлз — немецких классиков. Хейл говорит, что ни за что на свете не взял бы такого полудурка куда-то с собой, тем более на другой континент, особенно по важному делу. Но он знает, что, если действительно не возьмет его с собой, будет только хуже. Стайлз, Дерек уверен, попрётся в этот треклятый Лондон сам, возьмет билет и доберется туда, сидя на самом неудобном месте в самолёте, просто ради того, чтобы прилететь раньше и встретить Дерека с каким-нибудь обидным, по мнению Стилински, баннером. Стайлз, Дерек уверен, будет стоять в Хитроу и нести дичайшую пургу, как это обычно происходит. Дерек уверен, что королева Великобритании собственноручно напишет книгу о том, как избегать людей вроде Стайлза, если он не согласится на эту дурацкую затею. Поэтому, к величайшему восторгу Стайлза, он соглашается. Как неожиданно. У Стилински патологически не закрывается рот. Кроме шуток, этот пацан балаболит вообще обо всем. О том, что местные белки в Бейкон Хиллс будут по нему, угрюмому Хейлу, очень скучать. О том, что сверхъестественному слою общества не помешало бы платить налоги, потому что проще пройтись пешком, чем ездить по таким дорогам на его мега-крутой тачке. О том, что, вообще-то, пешком ходить нынче небезопасно, потому что улицы забиты нечеловеческими машинами для убийств, которые не платят налоги. О том, как часто он в детстве болел простудой, и о том, что Дерек, выходит, в глаза не видел сироп от кашля. Стайлз говорит о том, что это, наверное, круто, когда у тебя вообще не болит голова, а Дерек думает, что не помнит, каково это с тех пор, как наткнулся в лесу на двух придурковатых подростков. Стайлз рассказывает ему о том, когда открылся лондонский аэропорт, и берётся перечислять каждую знаменитость, нога которой ступала там же, где сейчас гордо шагают они. «Можешь себе представить, Дерек?» спрашивает он и, не дожидаясь ответа, продолжает что-то тараторить. Единственное, чего Дерек не может представить — это того, откуда в нём всё это. Дерек, который не платит налоги и не пьёт сиропы от кашля, совершенно не представляет, по какому принципу работают шестеренки в голове Стайлза Стилински. Не то, чтобы ему это было интересно, но всё же. Лондон приветствует гостей неизменной сыростью и мелкими дождями в духе шаблонных романов об унылой жизни в самом сердце Соединенного Королевства. Если бы Дерек выбирал место для своих волчьих каникул, побега или тихой и мирной старости, этот город не занял бы даже последнего места в его списке. Зато Стайлз, похоже, в восторге. Он как бы между прочим рассказывает ему о том, сколько людей может выдержать одна кабина Лондонского глаза; о том, что лондонский метрополитен — самый старый в мире, и о том, что там есть особенная ветка метро, поезда на которой управляются исключительно электроникой и ездят без водителей; о том, что Биг Бен — это, вообще-то, название колокола, а не башни, как многие ошибочно полагают. Стайлз — не многие. В перерывах между жертвоприношениями и списками смертников Стайлз ходил в школу и внимал лекциям по истории. Стайлз — умница, и он не устаёт об этом напоминать. Стилински настаивает на том, чтобы проехать мимо Эбби-Роуд, потому что он же не зря скачал все хиты Битлз. Он забил альбомами весь телефон в надежде, что Хейлы рождаются мудаками, но не бессовестными, как тут отказать. Каким-то чудом он уговаривает Дерека на то, чтобы остановиться и сделать фотку как со знаменитой обложки альбома. Просто так. «Питер обзавидуется», гордо комментирует Стайлз, как если бы Питеру было до него дело. Особенно активно он начинает выделываться, когда думает, что эти разноцветные полосы на небе появились потому, что природа чувствует, как ему не нравится такая погода. Тогда он и цитирует Гёте. «Если радуга долго держится, на неё перестают смотреть». — Будь добр, — цедит сквозь зубы Дерек. — Заткнись. Стайлзу не сидится ровно. Он снует на пассажирском месте туда-сюда, и совершенно не обращает внимания на ауру недовольства, которая нависла над ним, словно тучи над Лондоном. — А иначе что? — дерзит он. — Ты же не будешь стучать мне по голове своей волчьей лапищей? Серьезно, Дерек, как ты живешь вообще? Может, ты здесь родился? Мне кажется, такие хмурые оборотни, как ты рождаются в местах вроде этого. Давай у Питера спросим, вдруг он опять тебе спиздел? Мы тебя тут и оставим, если так, на кой тебе тот Бейкон Хиллс, одни проблемы от него. Или это от тебя. — Или от тебя. — Ты когда-нибудь говоришь больше трёх слов? Нельзя быть таким социально пассивным, Дерек, ты же ещё не потерян для этого мира. Одумайся. Мы сейчас Джексона найдём, нам нужно будет как-то уговорить его поехать с нами. Придётся вести себя мило, ты вообще умеешь так? Может, хотя бы с бровями своими что-то сделаешь? Я не знаю, расхмурь их как-нибудь, и как они только не срослись ещё, Господи Боже. Дереку кажется, что от раздражения волосы на его загривке встают дыбом. Он думает, что, скажи Стайлз ещё хоть слово — и он отвесит ему подзатыльник. Впечатает в панель. Выкинет из машины, потому что в человеке не может быть столько энергии. — Знаешь, о чем я думаю? — интересуется он. — Конечно, откуда тебе знать. Даже если бы знал, не ответил. На это потребовалось бы больше трёх слов, для тебя это слишком. Это не для больших плохих волков. Да, точно не для вас. Я всё помню. Дерек предпочел бы компанию кого-нибудь менее болтливого. Он предпочел бы компанию кого-нибудь никого. Таков был план, и он был отличным, но в него вписался Стайлз. Он надеется, что внимание Стилински переключится на Джексона. Трёпа от этого меньше не станет, но его перестанут донимать дурацкими вопросами о том… -…каким бы цветом светились глаза оборотня, будь у него гетерохромия? Или волчья сущность восполняет недостаток меланина в организме? У вас вообще никаких обыденных проблем со здоровьем не бывает? А, Дерек? Мать его так. За непрекращающимися монологами Хейл не заметил, как они въехали в Ричмонд. Здесь куда уютнее, чем в центре столицы, но всё равно мрачновато. Это место тоже не было бы одним из вариантов Дерека, даже несмотря на свою престижность. — Ну конечно, — парировал Стайлз, — где бы ещё жил этот богатый ушлёпок. А потом вдруг вспоминает: — Я слышал, тут парки — просто сказка для таких, как ты. Олени всякие водятся, представляешь? Лисицы — так вообще по улицам шатаются, вот ведь умора. Эй, Дерек? Как думаешь, Джексон завёл себе ручную белку? Я бы завёл, их тут, говорят, пруд пруди. Дерек не обращает внимания. Ему начинает казаться, что он почти привык к этому. По крайней мере, смирился. Наверное. Он следит за показателями системы навигации, которая сообщает, что до пункта назначения осталось двести метров. Пункт назначения — обитель Джексона, заметная издалека и не лишенная истинно уиттморского лоска. Голос в голове Дерека вторит: «Ну конечно» и он раздраженно вздыхает. Краем уха он слышит очередную историю. О том, как в далёком детстве Стайлз и Скотт были в лагере и ловили белок, а потом кормили их всем, кроме орехов. Потому что у них не было орехов, да и кто ж знал, что белки их так любят. — А тихий час у вас там был? — наконец выдаёт Дерек. — Да, но мы никогда не спали, потому что… Хейл паркует машину и выключает двигатель. В повисшей тишине он поворачивает голову в ту сторону, откуда исходил невнятный шум последние минут сорок. Стайлз, кажется, начинает понимать. — Ты что, только что… Ого. Ладно, чувак. Серьёзно, ты так умеешь? Это был сарказм Дерека Хейла? Вот так он выглядит, да? Тебе бы поработать над этим, конечно, но для первого раза неплохо. Да, определенно, для начала сойдёт. Мне уже можно гордиться собой? Кажется, я здоровски на тебя влияю. Выбиваю из тебя всю социофобную дурь своей болтовнёй. Как насчет «спасибо, Стайлз»? Всегда пожалуйста, приятель, рад быть полезным. Думаю, если дела пойдут в гору — открою собственное бюро для таких, как ты. Прикинь, каким радужным станет мир оборотней после того, как вы начнёте разговаривать, а не рычать. Любовь и никакого насилия. Вот это я понимаю, светлое будущее. Дерек? Дерек показательно захлопывает дверь и нажимает кнопку блокировки на ключах автомобиля. Со Стайлзом внутри. Обходит машину, направляется в ту сторону, где он, предположительно, должен найти Уиттмора, и это первый раз за день, когда пиздёж Стайлза его забавляет. — Да ладно тебе, хмуроволк, ты же это не серьезно? Завязывай давай, Джексон не поведется на твои угрозы и литые мышцы, ты, знаешь ли, не особо внушаешь доверие. Я тебе нужен. Эй, Дерек! Дерек с несвойственным ему самодовольством останавливается у двери со стороны пассажирского места и усердно пытается скрыть ухмылку, потому что, честное слово, картина, которую он видит сейчас, стоила всех его нервов. — Что ты без меня делать будешь, а? Терпеть фиаско? Колоссальное такое, как обычно это у вас происходит, если я не вмешиваюсь. Серьезно, ты не можешь просто так уйти! — Вообще-то могу, Стайлз. Смотри, вот он я, — говорит Хейл, — и я ухожу. Стайлз треплется когда Дерек разворачивается. Когда шагает на бордюр и идёт по тропинке, окружённой свежескошенной травой и ухоженными клумбами. Когда заворачивает за угол и направляется к центральному входу, у которого непонятно зачем работают разбрызгиватели воды. Когда звонит в дверь и заходит в помещение. Стайлз делает то, что у него получается лучше всего — бурчит без умолку вне зависимости от того, есть кто-то рядом, или нет. Дерек слышит кучу новых слов, адресованных ему лично. Когда Джексон выходит поприветствовать гостя, сидящий в машине Стайлз называет его упёздком. Дерек выясняет, что Стайлза достало это всё и лучше бы он никуда не ехал. Лучше бы он поехал вместо него, слышит Дерек. А ещё Стилински знает все эти его волчьи штучки, так что теперь, раз уж Хейл, уверен Стайлз, внимает каждое слово, пусть знает: он больше с ним не разговаривает. Надо же. Вот так просто. К тому времени, как он всё истолковал Уиттмору, необходимость в разбрызгивателях исчезла окончательно, потому что небо над Ричмондом покрылось новым слоем мрачных облаков, и на улице лило как из ведра. Если бы Стайлз разговаривал, он бы сказал, что это природа чувствует, в каком он гневе. Дерек возвращается в машину, пока Джексон наспех забрасывает в чемодан всё самое необходимое. Наигранная тишина звенит куда громче, чем любой звук, который мог бы издать Стилински, и это очень ощутимо режет слух. Хейлу не по себе. Он знает, что пожалеет об этом, но говорит: — Ты явно не создан для того, чтобы молчать. — Рад, что ты заметил, — тут же выпаливает Стайлз. — Это было очень беспечно с твоей стороны — оставлять меня здесь одного. Ты безответственный тип, Дерек, тебе говорили? Если нет, то так и знай. О чём ты вообще думал? Просто невероятно. Он думает о том, что в мире, где восьмилетние дети могут превращаться в койотов, а умерших вполне реально воскресить, идея Стайлза о том, что природа каким-то образом чувствует его настроение не кажется совсем ненормальной. Потому что, Дерек может поклясться, ливень перестал бить по крыше как только мальчишка вновь заговорил. — Я знаю, что я там обещал, но ты и сам сказал, что молчать — это не для меня. В моих генах такого нет, — и тут же добавляет: — Чего скалишься, волчара? Дерек смотрит куда-то за горизонт и ощущает прожигающий взгляд пары глаз, уставившихся на него. Он готов поспорить, что человечество ещё не придумало таких чисел, которыми можно было бы определить количество вещей, которые Стайлзу хочется сказать. И он говорит. Немецкие классики тоже ошибаются, уверен Дерек, потому что ему, на самом-то деле, очень нравится смотреть на радуги, сколько бы они ни виднелись.